Марианна Долгова - У подножия старого замка
Ирена была в пути уже вторую неделю, как неожиданно потеплело. Начался снегопад. Ехать стало невозможно. Колеса велосипеда пробивали подтаявший, невидимый под снегом лед в колеях лесной дороги, проваливались местами по самые оси в жидкое ледяное месиво и обдавали Ирену ледяной водой. Порой велосипед так застревал в глубоких разъезженных за лето колеях, что она с трудом его вытаскивала. Теперь ей приходилось больше нести его на плече, чем ехать на нем. А бросить было жалко — с велосипедом она не чувствовала себя такой одинокой, и с его помощью ей удавалось пройти за ночь тридцать километров. К счастью, на развилках лесных дорог довольно часто попадались указатели.
На одном из них она вдруг прочла при свете луны: «До Аленштейна 300 км». Ирена тихонько засмеялась от радости. Ведь от Аленштейна до Гралева всего восемьдесят! Через неделю она может быть дома!.. Дома… Даже не верилось. Сначала она пойдет к Граевским. Домой идти нельзя: ее может увидеть Краузе. Ирена ясно представила, как пани Граевская, увидев ее, всплеснет руками и запричитает:
— Езус, Мария! Раны боске![13] Ты ли это, Ирка? Свят, свят!
Чем ближе дом, тем непроходимее становились леса. Это были уже мазурские леса. Ирена боялась заблудиться, боялась встречи с дикими зверями и поэтому держалась ближе к дороге с указателями.
У Ирены давно кончились ее скудные запасы. Пока шла, есть хотелось меньше. Но стоило остановиться на отдых, как начинало подводить живот. Пробовала жевать хвою, но от горечи так сводило челюсти, что Ирена торопилась заесть ее снегом. Пытаясь обмануть голод, подолгу всматривалась в плывущие над головой облака, слушала, как постукивают голыми ветками осины, вкрапленные кое-где между елями. Ели стояли пышные, нарядные в своих белых шапках. Из-под них видны длинные рыжие шишки. Если смотреть на них снизу, то они кажутся гигантскими свечами. Тяжелые мохнатые лапы опускаются до самой земли.
Ближе к старой польской границе снова стало холоднее и снега больше. Велосипед теперь только мешал. Ирена с большой неохотой оставила его, наконец, под раскидистой сосной. От длительного одиночества она стала разговаривать сама с собою. Шла и думала вслух. От этого становилось легче на душе и не так страшно одной в густом лесу.
Однажды мимо нее пронеслось небольшое стадо серн. Вслед за ними пробежал заяц-беляк. Он остановился на минуту, глянул на Ирену удивленным влажным глазом, похожим на серебристо-черную бусинку, и скрылся сразу в голых зарослях орешника, запутывая следы. Ирена замерла, прислушалась. Она подумала, что за животными, возможно, охотятся немцы и вот-вот заметят ее. Сердце гулко стучало. Но в лесу было по-прежнему спокойно, тишину нарушал лишь стук шишек, падающих на землю, да далекий гул самолета.
До Аленштейна оставалось еще сто пятьдесят километров. Ирена прошла их за четыре дня. На двенадцатый день, под вечер, она увидела вдали большой город с острыми черепичными крышами высоких домов, костелами и хорошо сохранившимся рыцарским замком. Это был знакомый Ирене по открыткам Аленштейнский замок. Значит, отсюда до Гралева не больше трех дней пути… Но сил уже не было. Она брела, проваливаясь в глубокие сугробы. Голод гнал ее к людям.
Миновав Аленштейн, она отважилась подойти к ближайшей деревне. Крадучись, подползла к погребу крайнего дома, прислушалась. Нигде ни звука. Толкнула дверцу и спустилась по ступенькам вниз. Пошарила руками вокруг себя, огляделась — прямо над головой висел копченый окорок. Ирена отрезала от него большой кусок и спрятала за пазуху. С полки взяла мороженые яблоки, банку варенья и тут же выбралась из погреба.
Где-то близко скрипнула дверь, послышались мужские голоса, залились лаем собаки. На снег рядом с Иреной легла широкая полоса света. Девушка притаилась за забором, затаила дыхание. Голоса отдалились, только собаки продолжали лаять. Начинало светать, нужно было скорее уходить в лес. Ну, вот и он! В лесу она немного поела, зарылась в хвою и тут же уснула. Проснулась, когда уже смеркалось. Пора в путь. Еда и сон подкрепили ее, и она прошла километров двадцать пять.
Ночь была на исходе. Сплошная темная стена деревьев стала раздвигаться. Ирена еле передвигала ноги и уже высматривала удобное местечко, где бы отдохнуть, как вдруг…
— Хальт! Вер ист да?[14]
В нескольких шагах от нее, словно из-под земли выросла фигура немецкого часового в белом маскхалате. Он, видимо, охранял те длинные строения на краю леса, которые Ирена только сейчас приметила. Она инстинктивно подалась назад, но было уже поздно.
Вспыхнул яркий луч карманного фонаря. Он ударил прямо в глаза, ослепил. Увидев перед собой молодую женщину с горящими обветренными щеками и выбившимися из-под платка завитками светлых волос, немец успокоился, отвел фонарь, подошел вплотную и потребовал документы.
— У меня нет документов, — ответила Ирена на отличном немецком языке. — Я их оставила дома.
— Ах, так! Что же ты здесь делаешь ночью? — спросил немец.
— Я еще вчера ушла за дровами и заблудилась.
— Заблудилась?! А где ты живешь?
— В деревне Уздау, под Нейденбургом. Зовут меня Эрна Шредер.
— В Уздау? Однако далеко ты забралась, Эрна! — Немец недоверчиво присвистнул. — Пойдем со мной, надо разобраться. Здесь запретная зона, посторонним ходить нельзя. — И немец махнул автоматом туда, где виднелись контуры большого барака и горел слабый свет.
«Вот и все! Поймали все-таки и почти у самого дома», — думала с болью Ирена, шагая за немцем.
Вдруг часовой резко обернулся, перекинул рывком с груди на спину автомат, противно захихикал и пошел на Ирену. Кругом стояла жуткая звенящая тишина. Даже лес, казалось, замер в испуге. Ирена попятилась назад, прижав руки к груди, лихорадочно соображала: «Что делать? Кричать? Не поможет. В бараках тоже немцы».
Когда солдат прижал ее к дереву, она процедила сквозь стиснутые зубы:
— Оставь меня в покое! Все равно не дамся!
Но солдат не обратил на эти слова никакого внимания. Она видела в предрассветном сумраке его нетерпеливые белесые глаза, пожелтевшие от табака зубы. Чувствовала на своем лице его частое дыхание. Он уговаривал, требовательно настаивал:
— Не упрямься, Эрна! Поцелуй же меня, малютка! Ну!
Ударить? Он застрелит ее, как собаку, хотя она и «немка». И это рядом с домом! После всего пережитого! Умирать так глупо. Но тут она вспомнила, что у нее в кармане нож. Им хозяйкина сестра Эмма резала свиней… Ирена достала его, когда солдат пытался повалить ее на снег. Шинель у него распахнулась, и Ирена с силой ударила немца в грудь. Нож вошел мягко и легко…
Немец взмахнул руками, захрипел. Его белесые глаза чуть не вылезли из орбит, удивленные, страшные. Он покачнулся и рухнул в снег. Запахло теплой кровью. У Ирены закружилась голова, к горлу подступила тошнота, ее затрясло, словно в лихорадке. Наконец она сообразила, что надо скорее бежать прочь от бараков: могут хватиться часового. Она кинулась в лес, не разбирая дороги, и бежала до тех пор, пока окончательно не выдохлась и не упала на снег. Ей показалось, что ее настигает погоня, что она слышит лай собак. Но подняться и бежать дальше уже не могла. Только медленно подползла к толстому стволу ближайшего дерева и тут же потеряла сознание.
Очнулась, когда в лесу было уже совсем светло. Прислушалась — тишина, лишь где-то далеко-далеко свистел паровоз. Цепляясь руками за неровный ствол дерева, Ирена с трудом поднялась, сделала шаг, другой. И пошла, проваливаясь до колен в сыпучий снег. Пот градом катился по лицу.
Кончился день, самый длинный день в ее жизни. А Ирена все брела, спотыкаясь о торчавшие из-под снега пни и кочки, но упорно, медленно продвигалась вперед.
Прошел еще день и ночь. Кончились Лидзбарские леса. И вот в бледной дымке зимнего утра перед затуманенными от усталости и голода глазами показались, наконец, знакомые силуэты домов. Первыми ее приветствовали старый замок, стрельчатая башня костела и крохотные домики рыбаков над уснувшей подо льдом Дзялдувкой.
Собрав остатки сил, Ирена добрела огородами до дома Граевских. Войти к ним сразу побоялась, пробралась в сарай, легла на сложенные в углу доски и тут же уснула. Разбудил ее скрип отворяемой двери: в сарай вошла пани Граевская. Поеживаясь от холода, — она была в одном платье, — стала набирать в передник дрова. Ирена хотела окликнуть Граевскую, но голос осекся, и она только застонала.
Пани Граевская выронила от испуга дрова, всплеснула руками, глухо вскрикнула:
— О, Езус, Мария, кто это? Сгинь, сгинь, нечистая сила, сгинь! Сгинь!
И несколько раз перекрестилась.
Ирена тихо и счастливо засмеялась. Все случилось так, как она и представляла. Пани Граевская опасливо подошла, узнала ее, но, все еще не веря своим глазам, спросила:
