Рудель Ганс-Ульрих - Пилот "штуки"
Поскольку наступательный потенциал ослаблен, все кончено. Слишком поздно вызволять из окружения 6-ю армию, ее трагическая судьба неизбежна. Решение остановить наступление на Сталинград должно быть жестоким ударом, слабые остатки этой силы не смогут сделать это самостоятельно.
В двух решающих местах наши союзники поддались советскому давлению. Не по вине немецкого солдата погибла 6-я армия. А вместе с ней — Сталинград. А вместе со Сталинградом — вероятность уничтожения ударных сил Красной армии.
8. Отступление
Юнгклаусен только что истратил имеющийся запас бомб и горючего и вернулся в полк. Он проделал отличную работу при трудных обстоятельствах, но даже здесь, в Обливской, условия, в которых он нашел нас можно назвать по-всякому, но только не тихими. Однажды утром на дальнем краю аэродрома слышится ружейная стрельба. Как обнаружилось позднее, наземный персонал другой части вступил в бой с регулярными советскими частями. Метеорологи объявляют тревогу, пуская в воздух красные ракеты. Я немедленно взлетаю вместе с эскадрильей и рядом с аэродромом вижу лошадей и спешившихся всадников, это иваны. К северу находится неисчислимое множество лошадей, людей и военного снаряжения. Не требуется много времени чтобы понять: русская кавалерийская дивизия наступает, и нет никого, кто мог бы ее остановить. К северу от нас еще нет сплошного фронта, так что Советы просочились незамеченными через вновь открывшийся разрыв. Их главные силы находятся на расстоянии четырех-пяти километров от нашего аэродрома, а их передовые части уже подошли к нему вплотную. В этом районе нет наземных войск, следовательно, положение чрезвычайно опасное. Первое что нам нужно сделать — уничтожить их артиллерию бомбами и пушечным огнем, прежде чем они смогут занять позиции, потом мы атакуем все остальное. Спешенные кавалеристы двигаются медленно и теряют свою эффективность. У нас, поэтому, нет иного выбора кроме как перестрелять всех лошадей.
Мы взлетаем и садимся без перерывов. Мы лихорадочно торопимся. Если мы не сотрем их с лица земли до захода солнца, наша аэродром окажется под угрозой ночного нападения.
После обеда мы видим несколько советских танков. Они идут на полной скорости в направлении аэродрома. Мы должны их уничтожить, в противном случае все пропало. Мы сбрасываем на них бомбы, они маневрируют, чтобы их избежать. Необходимость защитить себя дает нам точность, которую мы никогда раньше не имели. После атаки мы набираем высоту и возвращаемся на аэродром по самому короткому пути, удовлетворенные проделанной работой и успехом наших оборонительных мер. Неожиданно прямо перед собой я вижу... справа, на краю летного поля... это просто невероятно! Последний советский танк избежал суматохи, вызванной нашей бомбежкой, и намеревается выполнить свою задачу. Он один может расстрелять и сжечь все самолеты, стоящие на земле. Я пикирую и хорошо направленная бомба попадает в цель и уничтожает танк в нескольких метрах от взлетной полосы.
Вечером я совершаю семнадцатый вылет за этот день и мы внимательно смотрим на поле боя. Здесь тихо, все стерто с лица земли. Сегодня ночью мы можем спать, ни о чем не беспокоясь. Во время последних вылетов наши зенитки оставили свои позиции и сформировали нечто вроде защитного экрана на краю аэродрома на случай если каким-нибудь оставшимся в живых иванам ночью взбредет в голову бежать не в ту сторону. Я лично думаю, что это маловероятно. Немногие уцелевшие будут скорее докладывать в каком-то штабе, что их кавалерийская дивизия не вернется и должна быть списана.
Незадолго перед Рождеством мы стоим в Морозовской, немного дальше к западу. Здесь с нами происходит почти то же самое. Иван прячется в нескольких километрах от аэродрома, в Урюпинске. Погода мешает полетам. Мы не хотим, чтобы иван атаковал нас ночью, когда мы не сможем нанести ответный удар с воздуха. 24 декабря мы должны в любом случае перелететь на другой аэродром к юго-востоку. Продолжающаяся плохая погода заставляет нас повернуть обратно во время полета и провести Рождество в Морозовской. В рождественскую ночь мы все знаем, что наша охрана может поднять тревогу в любой момент. В этом случае нам придется защищать аэродром и самолеты. Никто не чувствует себя в полной безопасности, кто-то лучше скрывает свои чувства, кто-то — хуже. Хотя мы поем рождественские песни, нет атмосферы настоящего праздника
На следующий день мы узнаем, что в рождественскую ночь Советы захватили соседний аэродром в Тацинской, в 50 км к западу, где расположена наша транспортная эскадрилья. Советы проявляют небывалую жестокость: тела некоторых наших товарищей страшно изуродованы, с выколотыми глазами и отрезанными ушами и носами.
Сейчас мы видим Сталинградскую катастрофу в полном объеме. Во время рождественской недели мы атакуем советские силы севернее Тацинской и рядом с нашим аэродромом. Постепенно боеспособные соединения Люфтваффе подтягиваются из тылов и из резервистов сформированы свежие наземные части, которые прикрывают наши аэродромы. Оптимисты могут назвать это фронтом, но эти части не могут драться по-настоящему пока не будут подкреплены испытанными регулярными войсками, способными переломить ситуацию, за которую их нельзя винить. Впереди много трудностей и нужна импровизация. Благодаря новой ситуации мы больше не способны оказывать поддержку фронту на реке Чир, в районе Нижне-Чирской и Суровикино.
Этот фронт — первый только что созданный барьер, вытянувшийся в направлении с востока на запад против противника, атакующего с севера. Местность здесь совершенно плоская и никаких естественных препятствий нет. Вокруг, насколько видно глазу, расстилается степь. Единственное укрытие — так называемые балки, или овраги, дно которых метров на десять ниже, чем расстилающейся вокруг равнины. Они относительно широкие и в них можно укрыть машины, но только если их ставить друг за другом. Вся эта степная страна простирается на сотни километров от Ростова до Сталинграда. Если врага не удалось накрыть на марше, его всегда можно найти в таких потайных местах.
В ясную холодную погоду утром часто стоит туман, он не рассеивается до тех пор, пока мы не поднимемся в воздух. Во время одного из полетов на Чирский фронт мы только легли на обратный курс, когда туман внезапно сгустился. Я немедленно приземлился вместе со всей эскадрильей на большое поле. Наших войск здесь не видно. Хеншель отправляется с несколькими бортстрелками на разведку. Через три часа они возвращаются, они смогли найти нас, только крича во все горло. Я еле-еле могу видеть свою вытянутую руку. Незадолго перед полуднем туман немного поднимается и вскоре мы успешно приземляемся на нашем аэродроме.
Январь проходит быстро и прежде чем перебазироваться в Шахты, мы временно размещаем нашу штаб-квартиру в Тацинской. Мы вылетаем отсюда в основном против тех вражеских сил, которые угрожают району Донца. Для боевых вылетов дальше к северу, моя эскадрилья использует аэродром в Ворошиловграде. Отсюда недалеко до Донца, легче бороться против возможных попыток противника организовать переправу. Из-за непрекращающихся вылетов и сильных боев со времен Сталинграда, резко падает число самолетов, которое мы способны поднять в воздух за день. Во всей эскадрилье самолетов достаточно чтобы сформировать одну сильную группу. Вылеты одновременно против нескольких целей редко дают результат и мы летаем одной группой, руководство которой обычно возлагается на меня. Весь район Донца полон промышленных объектов, в основном шахт. Как только Советам удается здесь закрепиться, их потом почти невозможно выбить. Здесь они могут найти хорошие укрытия и маскироваться. Атаки на малой высоте среди труб и терриконов имеют обычно лишь ограниченный успех, пилотам приходится уделять слишком много внимания разным препятствиям и они не могут сконцентрироваться на своем задании.
В один из этих дней Ниерман и Кюфнер празднуют свой день рождения. К северо-западу от Каменска мы высматриваем врага, в особенности танки, и отдельные самолеты отделяются от строя. На хвост самолета Кюфнера и Ниермана садиться Ла-5. Я предупреждаю их об опасности, но Ниерман переспрашивает: «Где?». Он не видит вражеский истребитель, потому что тот зашел сзади. Вот он уже открыл огонь с близкого расстояния. Я немедленно поворачиваю обратно, хотя и без особой надежды поспеть вовремя. В долю секунды я сбиваю его, прежде чем тот успевает сообразить, что происходит. После этого Ниерман больше не утверждает, что всегда способен заметить любой истребитель.
Такое «празднование дня рождения» обычно проходит очень весело и часто кого-то разыгрывают. Так и на этот раз. С нами сидит наш медик. Наши летчики говорят, что он не может выдержать «грохот стрельбы». Рано утром Юнгклаусен идет к телефону и поднимает доктора прямо с постели. Юнгклаусен изображает из себя начальника медицинского корпуса:
