Анатолий Баяндин - Отчаянная
К полуночи дождь перестал, но ветер, точно мокрая простыня, по-прежнему хлестал по лицам, срывал плащ-палатки, пронизывал тело крупной дрожью. Аня часто спотыкалась и падала. Верный Рафик помогал ей вставать, и, держась друг за друга, они продолжали плестись в хвосте ротной колонны.
— Прекратить разговоры! Прекратить разговоры! Разговоры прекратить! — разноголосо пронеслось по всей колонне. Это уже не было просто предупреждением, это был строгий приказ.
— Соблюдать тишину! — вполголоса повторили командиры рот. И каждый понял, что где-то близко противник, а значит, и конец этому треклятому переходу.
Через четверть часа батальоны и роты стали рассредоточиваться по мелколесью. С деревьев с шумом срывались тяжелые капли и стучали по жухлой траве. Пахло гнилью и близостью большой реки.
Аня окоченела. Прошел уже целый час, как они стоят под этими мокрыми деревьями. И никаких распоряжений, Рафик говорит, что подошли «к большой река Висла». Аня, конечно, слышала про Вислу, но не имела никакого понятия о ее величине. Как переправляются через такие реки, она тоже не знала. Западный Буг они перешли по какому-то мосту. «Наверно, и здесь есть мост», — решила она. Почему-то вспомнилась мать. И хотя Аня почти не писала ей, но прежней холодной отчужденности уже не чувствовалось. Те всего несколько скупых писулек, в которых она оповещала мать о своем здоровье и благополучии, теперь казались фальшивыми, ненастоящими. «Какая бы мать ни была, она остается матерью». Чьи это слова? Откуда их знает она? Конечно, ей не ахти как сладко жилось с матерью, но та ее вырастила. Одно это уже имеет значение, одно это имеет смысл. Все остальное — неважно, несущественно, никчемно. Она, Аня, не хочет помнить зла. Ведь после войны все, все будет по-другому; хорошо, радостно, легко!
Мать писала, что по-прежнему работает на фабрике. А ведь, насколько знает Аня, она болела. И ее болезнь не из пустяшных. Что-то вроде туберкулеза. Надо черкнуть, обязательно надо! Завтра же сядет и напишет большое и теплое письмо.
Рядом кто-то простуженно закашлял. На него зашикали. Вот и мать Ани, наверно, так же кашляет.
Мимо сновали офицеры, отдельные группы солдат тихо переговаривались, бранились. Между деревьями робко сверкнул огонек, обозначив переплет оконной рамы, и сейчас же погас.
— Дом! — удивленно пискнул Рафик. — Идем туда, Ана! — и потянул ее за руку.
Это было какое-то дощатое строение, не то сарай, не то рыбацкая хижина. Вокруг дома уже толпились солдаты, укрываясь от ударов ветра. Аня и Рафик протиснулись к стенке, встали на завалинку рядом с окном, в котором только что мерцал огонек. Прошуршала мокрая плащ-палатка. Кто-то изнутри завешивал окно. Топот, голоса, хлопанье дверей, скрип половиц и опять голоса.
— Вы мне не крутите! — слышался один и тот же уверенный баритон. — Немедленно доставьте их сюда, ко мне!
— Командир полка! — подсказал Рафик.
Потом тот же голос стал что-то объяснять.
— Ясно, ясно.
Аня узнала Савельева. Тут же вмещался надтреснутый и немного визгливый тенор:
— Товарищ гвардии подполковник, их еще нет, не подоспели.
— Я вас, майор, самого пошлю, если через двадцать минут их не будет здесь. — И уж тоном пониже: — Вот, капитан, смотри…
Все, что говорилось за стеной, было непонятным, запутанным. Приходили, говорили, кашляли, шаркали и опять уходили. До сознания девушки дошло одно: предстоит большая и очень ответственная операция. И руководит всем этим механизмом чья-то сильная воля.
Ноги девушки соскальзывали с наклонной завалинки.
— Идем отсюда, — не выдержала Аня, — неудобно тут.
И, уже уходя, девушка уловила все тот же сердитый баритон:
— Мне надо двадцать, а не десять лодок, понятно?
— На лодках будем плавать, ясно? — сказал Рафик.
Теперь-то Аня поняла, что никакого моста нет. Ну что ж, плавать так плавать.
14
Рассветало медленно, точно утро никак не могло расправить промокшие за ночь крылья. Ветер утих. Савельев вывел свой батальон к берегу. Молочно-белые клочья тумана плыли по реке, цепляясь за прибрежные кусты, поднимались кверху. Лодок все еще не было. Командир полка стоял в окружении комбатов и офицеров штаба над самой кручей. Все они всматривались в туманную даль левобережья. Но вот подполковник круто повернулся и в сопровождении капитана Савельева направился к первому батальону. На нем уже не было того прорезиненного плаща, в котором он ночью обгонял колонну. Шинель обтягивала его крутые широкие плечи.
Солдаты при виде начальства стряхнули с себя остатки предутренней дремоты, подтянулись. Подполковник обошел роты и остановился возле Шкалябина. Подал руку.
— Готов?
— Так точно, товарищ гвардии подполковник!
— Ну что же, Шкалябин, капитан вот на тебя указал, — сказал командир полка, — поплывешь первым.
— Слушаюсь, това…
— Слушаться одно, а вот выслушать меня придется, — перебивая лейтенанта, проговорил командир полка, и все трое двинулись обратно к берегу.
Аня с надеждой смотрела на удаляющихся офицеров, от которых сейчас зависел исход этой сложной операции. Нет, не только исход! А жизнь многих людей разве не в их руках? Сумеют ли они разобраться во всех деталях, учесть все случайности, чтобы как можно успешнее форсировать эту преграду? Ведь большинство солдат или не плавают вовсе, или очень плохо.
Подошла Шура Солодко, такая же мокрая и озябшая, как и Аня.
— Лодки привезли, — сообщила она.
Со стороны дороги доносился приглушенный шум моторов.
Шура взяла окоченевшую руку Ани, отвела девушку в сторону.
— Я слышала, вы первыми?..
Аня кивнула. Помолчали, глядя друг на друга. И, точно спохватившись, Шура вытащила из сумки плитку шоколада.
— Вот погрызи…
Аня взяла плитку и разломила на две половинки.
— А это тебе, — сказала она, подавая одну половинку Шуре.
— Спасибо, Анечка!
С прибытием лодок берег оживился. Забегали солдаты, засуетились офицеры. Появился Рогачев. Увидев девушек, он подошел к ним.
— Приятного аппетита!
Девушки поблагодарили. Шура разломила свою половинку еще и предложила Рогачеву.
— Хочешь?
— Не откажусь, — улыбнулся комсорг и, выкинув серебристую бумажку, положил кусочек шоколада в рот.
Ане стало неловко, что ей не с кем поделиться. А почему бы не дать Давлетбаеву? Ведь он тоже голодный. А может, Пашке?
Аня посмотрела на Рогачева. Осунувшееся за ночь лицо, мокрые пряди волос, свисавшие по вискам, доверху заляпанные сапоги. Он облизнул посиневшие губы, аппетитно почмокал и сказал:
— Пойду поговорю с ребятами.
Аня вспомнила вчерашний день. Вот этот самый человек вручил ей комсомольский билет. Как она волновалась, когда Рогачев вписывал ее фамилию, год рождения, наименование комсомольской организации, выдавшей билет. Потом пожал девушке руку и совсем не торжественно, как она думала, вручил ей эту серую книжицу с силуэтом Ильича. Нет, не сразу Аня решилась спрятать ее в карман. Она любовно осмотрела все странички, запомнила каждую надпись и, если говорить откровенно, даже понюхала корочки, пахнущие так же, как пахнет свежий номер газеты или журнала. Только об этом никто не знает и не должен знать. Назовут еще дурехой или взбалмошной. Аня и сейчас ощущает тепло комсорговской ладони. Она была сухой и такой жесткой, как у Пашки. Рогачев улыбнулся и сказал:
— Вот вы и комсомолка!
Девушка помнит, как вспыхнули щеки, как защипало в горле, но все же она смогла ответить ему:
— Постараюсь оправдать… доверие…
— Я в этом не сомневаюсь, — проговорил он.
Потом поздравляли Шкалябин, Коля, Пашке и даже Красильников. Пришел, протянул свою лапищу; в которой потонула вся ее рука, пробасил:
— Ну, Отчаянная, вот ты и… Поздравляю! — и так тряхнул руку девушки, что сам оробел. — Экий я, право, неловкий… извини, Анна! Непривычный я с вашей сестрой. Известно дело, таежник.
Так и назвал; «Анна». Кроме матери, ее никто так не называл. А он назвал. Хорошо! После этого она побежала искать Шуру, чтобы поделиться с ней своей радостью.
Рогачев повторил:
— Ну так я пойду.
Аня протянула свою дольку шоколада, неуверенно сказала:
— Вот, возьмите… от меня!
Комсорг почему-то посмотрел сперва на Шуру, точно спрашивая: «Разрешаешь?» Девушка еле заметно кивнула: Только потом он обернулся к Ане. Та улыбнулась:
— Берите…
— Пожавуй… Спасибо! — И Рогачев засмеялся: — А ведь я вакомка, да еще какой!
«Какой уж ты лакомка, — подумала Аня, — когда видно, что голоден, как мы».
Саперы спускали лодки на воду. Командир полка что-то, объяснял Шкалябину, указывая на противоположный берег. С каждой минутой становилось светлее, туман редел.
— Товарищи, — негромко говорил солдатам Рогачев, — кто первым ступит на тот берег, будет представлен к высшей правительственной награде!
