Александр Осипенко - Пятёрка отважных
— А теперь, дети, послушаем, как поёт Савик… Максим, пропой, пожалуйста, ноту «ре».
Максимка пробовал вытянуть эту проклятую ноту «ре». Получалось что-то невообразимо фальшивое, козлиное, что Наркис Силантьевич зажимал уши ладонями и ставил в классный журнал маленькую тройку, словно хотел подчеркнуть этим, что способности к пению у Максимки вот такие же мизерные, как и эта тройка.
Наркис Силантьевич, может быть, закатил бы Максимке и двойку, но не хотел огорчать Максимкину маму Христину Климентьевну.
Максимкина мама работала учительницей в той же школе, где учился Максимка и которую она когда-то окончила сама да и осталась работать в ней. Христину Климентьевну очень огорчали сыновы оценки по пению. Но что возьмёшь с безголосого! Ему хоть сто двоек закати, петь не научишь…
Не лучше у Максимки было и с физкультурой. Во-первых, Максимка никак не мог научиться ходить в строю. Учитель физкультуры Данила Иванович, бывало, командует: левой, левой, левой — и все под его команду идут левой ногой, а Максимка хоть плачь — правой… Данила Иванович тогда грозно спрашивал:
— Кто там ступает правой?..
Ученики отвечали хором:
— Савик ступает правой… Савик шагает правой…
Во-вторых, у Максимки не получались физические упражнения. Девочки и те выполняли их лучше Максимки. То ли сил у него не хватало, то ли сноровки, а может быть, рост мешал. Только Даниле Ивановичу до этого не было никакого дела. Он всегда ставил Максимке жирную, большущую тройку, чтобы и слепому было видно, какой Максимка неудачник.
Всё то было до войны. Теперь Максимкины табеля с тройками по пению и физкультуре лежали на дне материного сундука. Папа как пошёл на войну, так до этого времени и не отозвался. Да и как он отзовётся, если Максимка с мамой и сёстрами остались во вражеском тылу, а папа по ту сторону фронта.
Теперь в доме за хозяина Максимка. Хозяйничает, конечно, мама, но ответственность лежит на Максимке. Папа, когда уходил в Красную Армию, так и сказал:
— Ну что, брат Максимка, ты теперь один в доме мужчина и на тебе лежит вся ответственность за маму и сестёр…
Ответственность действительно лежала и большая, и не только за маму и сестёр, но ещё и за корову, которой до войны не было и которая появилась теперь. Зачем им до войны была та корова, если молоко, масло, творог можно было купить в сельповском магазине или на колхозном базаре. Да и некому было смотреть за коровой. Мама с папой целый день на работе, а они, дети, в школе.»
Максимкин папа был не лишь бы кто, а врач, заведующий Велешковичской амбулаторией. К нему приходили лечиться не только велешковцы. Да и сам он ездил по деревням, навещал больных. Такие поездки назывались визитами.
Для визитов у папы была казённая лошадь Гуля, бричка на рессорах для лета и возок для зимы. Раз в неделю папа запрягал Гулю, брал с собой кожаный портфель-баул, в котором хранились различные медицинские принадлежности и лекарства, и ехал на визиты.
Если бы не лошадь Гуля и не бричка, то очень тяжело пришлось бы Максимкиной маме Христине Климентьевне, когда все велешковцы бросились в отступление. Да и потом, когда возвращались с него.
В отступлении мама и обзавелась коровой. А случилось это так.
Под вечер, на второй день, что они прятались в лесу, там появились отставшие солдаты военной части, которой командовал политрук Кубасов. Он и принёс горькую весть: главные силы фашистов обошли Велешковичи с юга и с севера, далеко продвинулись на восток.
Максимкина мама очень испугалась, заплакала. Она всё ещё надеялась, что фашистов остановят и война быстро окончится, а тогда из армии вернётся папа и всё наладится. Теперь мама не знала, что делать. Возвращаться домой она боялась и поэтому начала просить политрука Кубасова, чтобы взял её с собой за линию фронта.
— Я и сам, Христина Климентьевна, учитель, — посочувствовал ей политрук. — Только в войну стал военным, и поэтому очень вас понимаю. Но, к сожалению, взять с собой за линию фронта не могу. Мы пойдём нехожеными тропами, будем пробиваться к своим с боями, а у вас трое детей… Так что советую возвращаться в Велешковичи…
— За смертью возвращаться? — грустно спросила мама. — Если не убьют фашисты, то всё равно погибнем от голода, потому что у нас припасов и на три дня не хватит.
Кубасов горячо возразил:
— Не надо так мрачно смотреть в будущее, Христина Климентьевна. Свет не без добрых людей. Как-нибудь перебьётесь, переживёте, а там, смотришь, и мы вернёмся. А пока, чтобы вам было что поесть, я дам вам немного муки.
Мама не хотела брать ту муку, но Кубасов настоял. Он позвал солдат, и те погрузили муку на бричку. Как раз в это время к ним подъехали трое всадников. Один — мужчина, с орденом Красного Знамени на френче, а две — женщины. Мужчина ловко соскочил с лошади, по-военному козырнул.
— Разрешите обратиться? — спросил он разрешения у политрука.
— А вы кто будете?..
— Председатель колхоза Кравчук, — ответил мужчина. — Гоним колхозный скот в советский тыл.
Сегодня мои погонщики проскакали на лошадях километров пятнадцать на восток, и на север, и на юг — всюду фашисты… Вот я и хочу спросить у вас, как представителя Красной Армии, какой нам будет дальше приказ?..
Политрук крепко задумался. Видимо, трудную задачу задал ему председатель колхоза Кравчук.
— Вот что, товарищ Кравчук, — подумав, ответил политрук. — Фашисты действительно продвинулись вперёд, так что мы находимся уже на оккупированной земле. За линию фронта вам не пробиться. Надо возвращаться домой.
— Домой?.. К фашистам?.. Да как вы могли такое сказать? Чтобы я скотину фашистам отдал?.. Да ни за что!.. — очень сердито закричал председатель колхоза Кравчук. — Разве вы приказа не слышали?.. Ничего не оставлять врагу… Если уж никакого выхода не будет, то я весь скот уничтожу и вместе с погонщиками пойду с вами за линию фронта…
Кравчук говорил так настойчиво, что казалось, из его глаз искры летят.
— Вы, товарищ Кравчук, неправильно оцениваете обстановку, — возразил политрук. — Вы, товарищ Кравчук, в приказе услышали только то, что надо уничтожать ценности, которые могут помочь фашистам в войне, а на главное не обратили внимания. Приказ же этот направлен на организацию партизанских отрядов в тылу врага. Так я хочу спросить вас — партизанам нужны хлеб, мясо? Или они, может быть, святым духом жить будут?..
— Партизанам я хоть сейчас готов отдать скот, — закричал Кравчук. — Но где они?..
— Того и я не знаю, — улыбнулся политрук. — А вы скот раздайте людям. Пусть пока пользуются. Многие на первое время ничего не имеют, хоть с голоду умирай, как вот и эта учительница из Велешкович. Дайте ей корову, кабанчика. У неё трое детей, а муж на фронте… А будет необходимость, она корову партизанам отдаст.
В ту же ночь Максимкина мама возвратилась домой в Велешковичи. В бричке лежал болыпеватый подсвинок, два мешка муки, а за бричкой топала корова Зорька. Теперь Максимкиной маме не страшен был голод. Лишь бы только фашисты к ним не цеплялись.
Пока что это несчастье минало Савиков дом.
2
Кто-то осторожно дотронулся до Максимкиного носа. Ну, известно, кто — мама! Только она умеет вот так ласково будить Максимку. Аннушка и Алёнка — Максимкины старшие сёстры — с ним особенно не церемонятся. Если он не очень быстро просыпается, так могут и одеяло стянуть, а то даже и тумаков надавать.
Максимка открыл один глаз. Он всегда так делал, когда его будила мама. Это у них такая игра была: Максимка один глаз откроет, а мама улыбается и спрашивает: «Чей это глазок несмело выглядывает?» — «Максимкин», — отвечает Максимка. — «А где второй?» — «Спит», — отвечает Максимка.
Так вот, открыл один глаз Максимка. Что за чудо? Возле его кровати стояла совсем не мама, а… Густя. На ней было синее в белый горошек платье и пышный бант в волосах.
Максимке даже неудобно стало: ну, что о нём подумает Густя? Конечно, что Максимка соня. Срамота! Солнце уже со стены на пол сползло, а он в кровати нежится.
— Ты чего припёрлась? — нарочно сердито спросил Максимка, чтобы хоть как-то спрятать своё смущение.
В другой раз Густя обязательно высказала бы Максимке своё возмущение за его грубость («Как тебе не стыдно? Культурный мальчик, а разговариваешь, как хулиган!»), а сегодня словно и не замечала её.
— Моя мачеха совсем не мачеха, — сказала Густя.
— А кто она? — удивился Максимка.
— Она — шпионка…
Максимке даже дыхание перехватило, так сильно он испугался за Густю. Мало того, что Густин папа переметнулся к фашистам, привёл домой злую мачеху, так та ещё оказалась шпионкой!..
— Может быть, тебе показалось? — спросил Максимка. — Кто и за кем послал её шпионить?
— За нами, — ответила Густя.
