Герхард Грюммер - Скитания
— Моя сестра!
Это было его ошибкой. Вероятно, хорошенькую девушку ему и простили бы, но красивую сестру прощать не пожелали. Альтхоф стал систематически обвинять эту сестру в легкомысленном образе жизни. Сейчас он утверждал, что видел ее в объятиях пьяного матроса в полночь на площади в Гамбурге. Фогель воспринял это всерьез и с возмущением говорил, что его сестра никогда не позволит себе подобного. Альтхоф и его компания легко парировали доводы Фогеля, который не отличался особым красноречием. Оскорбленный, он удалился на свою койку.
Настало время представиться начальству. Гербер постучал к боцману.
— Войдите, — раздался брюзгливый голос. — Что, опять новый матрос? Очень хорошо. — На этом представление окончилось.
Командир корабля обер-лейтенант Хефнер, одетый в поношенный свитер, сидел в своей каюте и читал, когда к нему вошел Гербер. Матрос четко отдал честь. Командир нехотя оторвался от книги и посмотрел вверх. Он был явно недоволен тем, что прервали его увлекательное чтение. Не откладывая книгу, Хефнер стал спрашивать Герхарда о месте рождения, возрасте и полученном образовании. Затем жестом отпустил юношу. Вся эта церемония длилась едва ли минуту.
Гербер дал ему от силы лет тридцать пять — сорок, но виски у него уже поседели. «Резервист, наверно, — подумал Гербер. — Кадровый офицер в этом возрасте едва ли оставался бы в чине обер-лейтенанта».
После обеда матросы занялись своей формой и вещами. Герхард принялся гладить голубую рабочую форму, которая очень помялась в пути. В шестнадцать часов Шабе послал его дежурить на пирсе. Юноша продолжал стоять там и тогда, когда команда уже сидела за ужином. Назначенная на шесть часов вечера смена явилась только в половине седьмого. Пунктуальностью на борту тральщика, видимо, никто не страдал. Гербера сменил на вахте обер-ефрейтор машинного отделения Хансен, по профессии слесарь по судовым двигателям.
Хансен вразвалку приближался к посту. Проходя мимо каюты командира, он громко плюнул за борт, выражая тем самым свое презрение к Хефнеру и ко всем другим офицерам. Однако Хефнер оказался не самым плохим человеком. Были на судне и похуже, которых Хансен просто не переносил. Но он остерегался говорить об этом Герберу, выходцу из буржуазной семьи и воспитаннику привилегированной гимназии, где его напичкали всевозможным вздором об исключительной биологической наследственности расы господ и великой германской истории в нацистской трактовке. И как бы в подтверждение своего отношения ко всему этому Хансен еще раз плюнул, но уже около нового члена экипажа.
Ночью Гербера второй раз послали на вахту сменить Фогеля. На это неприятное ночное дежурство назначали конечно же новых матросов. После второй вахты Гербер вернулся в кубрик смертельно усталым и тотчас же повалился на койку.
***После завтрака боцман Кельхус приказал свистать всех наверх. На палубе появилась пестрая толпа, среди которой нельзя было найти и пары одинаково одетых людей. Матрос, сменившийся после вахты в восемь часов утра, стоял в строю в голубой рабочей форме. В такой же форме предстал и обер-ефрейтор, собравшийся идти в увольнение на берег. Одни матросы надели парусиновые костюмы, другие — синие свитера, запачканные маслом, а на Шабе красовались темно-коричневые брюки. Полнейшее разнообразие наблюдалось и в головных уборах: плоские береты, шапки с шерстяным помпоном, кепи. На голове у Риттера была пилотка, которую он носил еще будучи членом гитлерюгенда. Обувь тоже отличалась разнообразием: матросские сапоги, высокие кожаные полуботинки, резиновые сапоги, спортивные тапочки. Один из матросов обул даже деревянные резные башмаки ручной работы, которые он достал где-то во время стоянки на верфи в Голландии. Гербера, приученного к порядку на Денхольме, все это очень удивило.
Как только началось распределение работ, кочегары, радисты и другие специалисты заявили, что им надо выполнить какие-то неотложные дела на своих рабочих местах. Менее чем через минуту строй уменьшился на восемь человек, и для уборки палубы осталось лишь несколько матросов.
В общем-то работы было не так уж много, и единственная задача состояла в том, чтобы растянуть ее до обеда. Гербер помогал Риттеру смазывать шарнирные соединения иллюминаторов на переборках. В общем-то это было излишним, поскольку их смазывали неделю назад.
— Главное — надо создать видимость, что мы работаем, — доверительно признался Риттер.
Как-то незадолго до выхода в море Шабе пришел к матросам и между прочим сказал Герберу:
— Принеси-ка на мостик компасный ключ из машинного отделения.
Но старший по палубе не на того напал. Гербер знал, что компасного ключа не существует вообще. Ухмыляясь он парировал:
— Мне очень жаль, обер-ефрейтор, но его только что взял старший рулевой!
На этот старый трюк, который был испытанием для каждого новичка, попался Фогель. Обливаясь потом, он притащил из машинного отделения заржавевший гаечный ключ.
— Это не тот, — сказали ему. — Нам нужен ключ для жидкостного компаса, а не для гирокомпаса.
Фогель снова отправился в машинное отделение, и игра продолжалась на потеху бывалых матросов…
Точно в двенадцать на баке накрыли обед. Бобы со свининой. Кисло-сладкие, безвкусные. Гербер был голоден и с жадностью набросился на поданное ему кушанье. Вскоре ему попался темно-коричневый овальный предмет. За кусочек мяса его принять было невозможно, и Гербер отодвинул его в сторону. Другие матросы тоже спокойно вылавливали такие овальные кусочки из своих мисок и, откладывая их в пепельницу, продолжали есть дальше.
— Тараканы, — сухо заметил Шабе. — Эти милые насекомые населяют каждое судно между Гамбургом и Гаваями. Ничего не поделаешь.
У Гербера после этих слов пропал аппетит. Так продолжалось несколько недель, прежде чем он смирился с тараканами.
Фамилия старшего по палубе писалась и произносилась так же, как слово «таракан». А потому никто на борту судна не использовал его в речи. Старались прибегнуть к синониму, чтобы не навлечь на себя гнева Шабе, который не принимал никакого юмора на это счет. Ну а тех, кто осмеливался шутить, обер-ефрейтор нещадно бил. У некоторых матросов зияли во рту безобразные дыры — это была работа Шабе.
После обеда все пошли отдыхать. Герберу же предстояло нести вахту до четырех. На других кораблях тоже воцарялась тишина, и порт оживал только к трем часам.
На безоблачном небе жарко пекло солнце. Гербер с автоматом через плечо ходил вдоль пирса. Здесь уже совсем наступило лето, а на Штральзунде только цвела сирень. Порт не радовал Гербера. Краны стояли без движения, шлюз пустовал. Герхард впервые ощутил, как томительно долго тянутся четыре часа вахты. За все это время около порта появилась лишь одна конная упряжка. Она прогромыхала по разводному мосту и исчезла на другой стороне гавани среди пригородных вилл. Это, вероятно, был Сен-Серван, соседний город. До оккупации там базировались французские миноносцы. На одном из холмов Герхард заметил несколько выкрашенных в белый цвет зданий. Очевидно, в них размещался госпиталь. «С этого холма, — подумал он, — наверняка открывается прекрасный вид на город». И сразу вспомнил о том, как вместе с друзьями поднимался на башню в Штральзунде. При мысли о друзьях Гербер почувствовал себя одиноким и покинутым.
Постепенно Герхард Гербер вошел в ритм жизни, заведенный на тральщике. Дни тянулись размеренно, и казалось, что война не коснулась Сен-Мало.
Члены экипажа нагло отлынивали от работы. В этом плане больше всех отличался Шабе. Утром он занимался графиком дежурств, в обед распределял за столом порции мяса. Этим, собственно говоря, и ограничивался круг его обязанностей. Приказы Шабе исполнял очень неохотно. Его отношение к военной службе определялось, с одной стороны, инстинктом самосохранения и чрезвычайно развитой ленью, а с другой — отсутствием всякого честолюбия. Он умел избегать любой неприятности, уклоняться от любого поручения. Когда барометр настроения у Кельхуса показывал на «бурю», что очень редко случалось с этим добродушным и покладистым человеком, Шабе всегда находил какой-нибудь предлог, чтобы уйти в увольнение. Причины, которые он выискивал, было трудно проверить. Боцмана он обманывал без зазрения совести. «Чем бесстыднее, беспардоннее, тем правдоподобнее» — таков был его девиз. Когда его как старшего по палубе назначали ответственным за какое-нибудь мероприятие, он всегда увертывался от него, находя массу отговорок. «Кто служит на флоте и не умеет прибегать к хитрости, тот непригоден для моря, и его надо списать в пехоту» — этот вывод был его твердым убеждением.
Типы, подобные Шабе, очень часто встречались среди унтер-офицеров. Их на флоте называли «лордами». Многие старые члены экипажа считали Шабе образцом для подражания, но им никогда не удавалось сравняться с ним. Правда, они походили на него в одном — в умении перекладывать все неприятные работы на подчиненных. К числу последних принадлежал и ефрейтор машинного отделения Хансен.
