Бен Брайант - Командир субмарины. Британские подводные лодки во Второй мировой войне
Во время патрулирования никто тщательно не брился; пресной воды не хватало, а горячая вода к тому же служила дополнительным источником пара, усиливавшего концентрацию влаги на корабле. Все носили несколько слоев одежды; северной зимой на подлодке холодно, и подводники получали специальный набор теплых вещей; кроме того, в то время добрые дамы увлекались вязанием и присылали нам массу теплых шапочек, теплых перчаток и теплых носков. Как командир, обязанный пребывать в постоянной готовности, я не раздевался неделями, и, хотя пахли все мы примерно одинаково, никто этого не замечал. Но стоило нам вырваться на волю, все первым делом срывали с себя слои ненавистной одежды и бросались в ванну, чтобы провести в этой роскоши продолжительное время. Сорвав с себя последний слой одежды, ты обнаруживал свое тело покрытым белой пудрой, словно перхотью: на самом же деле это была кожа, которую мы в обычных условиях меняем день за днем, вовсе не замечая этого.
У нас на «Силайон» нашелся лишь один человек, отказывавшийся приспосабливать прелести гигиены к требованиям патрульной жизни. Поскольку он оказался в одиночестве, ограниченная конденсация позволяла другим терпеть его слабости. Он ежедневно раздевался и мылся, за что и был должным образом вознагражден появлением чесотки. Многое можно сказать в защиту удобной теории, согласно которой, не раздеваясь, ты имел возможность защититься от подобных радостей.
На подлодке не приходится мечтать об уединении, и на «Силайон» мы жили вместе в течение года лишь с небольшими перерывами. Но зато у нас появилась возможность узнать друг друга еще ближе. Командиру субмарины позволялось поддерживать компанию со своими подчиненными, несмотря на то что его офицерам предстояло «утекать»: командир минно-торпедной части и штурман становились старшими лейтенантами, а старшие лейтенанты переходили в ранг старших офицеров. Это приводило к созданию команды выдающейся квалификации, но в роде войск, где потери были наивысшими, по сравнению со всеми остальными, это оказывалось неприемлемым. Каждый раз теряя лодку, вы теряли целую команду прекрасно обученных военных, способных сформировать ядро нескольких кораблей. Я служил на лодке «Силайон» больше трех лет – и в мирное, и в военное время, – и несколько человек прошли весь этот путь вместе со мной. Вместе мы вступали в неизвестность; и хотя оказалось, что благодаря просвещенному руководству Рукерса теории наши по большей части оправдывались, их еще необходимо было доказать.
Мне особенно повезло на лодке «Силайон», поскольку я оказался на этой субмарине в течение именно того конкретного года, и мы своими руками сумели сделать ее подходящей для военных действий, в то время как письма, которые мы писали, валялись где-то в корзинах для входящей корреспонденции. Мы знали, что немцы используют гидрофоны; знали также и то, что некоторые из наших приборов слишком громко работают; поэтому мы изобрели средства, позволяющие нам работать бесшумно, хотя и ценой некоторой потери характеристик. Начальство не могло считать наши решения приемлемыми с точки зрения технических основ, но, однако, оно не представило альтернативы до тех пор, пока печальный опыт военных действий не ускорил процесс.
Тем временем «Силайон» проявляла себя весьма успешно, хотя техническое оснащение лодки не выдерживало никакой критики. Мы просили обеспечить нас биноклями ночного видения для ночных наблюдений. Несмотря на тот факт, что жизнь субмарины зависела именно от ее наблюдателей, а цена приборов казалась ничтожной по сравнению с ценой лодки и ее команды, штабные ученые мужи не считали необходимым обеспечить ими всех вахтенных. Моей же честолюбивой целью стало выжить. И поскольку мне подобная страховая политика показалась достойной, я купил несколько биноклей за свой счет – по странной иронии они оказались немецкими. Вскоре после начала войны в стране началась погоня за подобными биноклями – причем приборы с подводных лодок ценились особенно высоко. У нас оказался также самодельный ночной сканер; идею я почерпнул в немецких аппаратах времен Первой мировой войны, которые казались действенными, и смастерил подобное хитроумное устройство на орудии для ночной стрельбы.
Само же орудие измучило меня; я никак не мог сделать достаточно надежной его казенную часть. Изначально это была армейская пушка, и я получил инструкции у артиллеристов на Мальте. Нашел пожилого мичмана, который сказал, что помнит орудие, и договорился с ним о консультации. Однако когда он увидел само орудие, сказал, что единственное, что с ним можно сделать, так это выбросить, как это не раз делали военные в прежние времена. На самом же деле, если не принимать во внимание тот факт, что казенную часть заедало в самые неподходящие моменты, что ее металл был слишком легким для нашего дела и что она вообще не была предназначена выдерживать тяготы подводной жизни, пушечка оказалась замечательной. Большую часть ее болезней оказалось возможным вылечить при помощи сильного молодца со свинцовым молотком в руках, хотя некоторые и предпочитали способ пинков тяжелым морским ботинком.
Однако подобные недостатки доставляли лишь временные неприятности, и лодки класса «Силайон» зарекомендовали себя прекрасно. Конечно, для команды они оказались чрезвычайно неудобными, но подобные трудности должны во время войны приниматься с должной долей оптимизма. Лично я страдал оттого, что Господь наградил меня ростом выше среднего. Конструкторы из военно-морского ведомства, постоянно испытывающие трудности с экономией места, нашли выход в предположении о стандартном человеке, умещающемся на койке длиной 6 футов – а это примерно на два дюйма меньше моей собственной длины (или, если желаете, моего роста). Известно, что один очень высокий офицер-подводник не поленился пропилить отверстие в изголовье койки, а в ноги прибить ящик. Когда пару лет спустя я отправился на строительство лодки «Сафари», висел над душой у кораблестроителей фирмы «Кэммел-леэрд» до тех пор, пока они, готовые пойти мне навстречу, но в сомнениях относительно возможности отступить от инструкций адмиралтейства, не согласились сделать достаточно длинную койку. Тогда я отправился в отпуск, а выйдя из него, с отвращением увидел, что в мое отсутствие кто-то нагло оттяпал несколько драгоценных дюймов, чтобы поместить особенно далеко выступающую лампу. Несмотря на все мои протесты, менять что-то было уже поздно, и мои ноги постепенно привыкли занимать на койке то единственно возможное положение, при котором они могли успешно делить пространство с этой лампой. «Сафари» стала первой лодкой в своем классе, но несколько лет спустя я разговорился с одним очень высокого роста командиром подобной же субмарины более поздней постройки, и он пожаловался на необходимость делить свою койку с лампой. Он рассказал, что предъявил претензии по этому поводу фирме «Кэммел-леэрд», но получил ответ, будто бы капитан-лейтенант Брайант одобрил именно такой вариант.
Но на субмарине иметь собственную койку вообще казалось огромной роскошью. Во всяком случае, вы никогда не находились на ней настолько долго, чтобы терпеть что-либо помимо довольно быстро проходящего затекания конечностей от пребывания в скрюченном состоянии. Даже действуя по принципу «горячей койки», согласно которому человек, приходящий с дежурства, занимал место того, который отправлялся ему на смену, и используя любое свободное пространство, чтобы повесить гамак, вы все равно не получали достаточно спальных мест для всех членов экипажа. Люди спали на палубе, на столах, под столами, на рундуках – везде, где на них не могли наступить, – а ведь часто и наступали. В плохую погоду палубы не только оказывались мокрыми и грязными от перевернутой пищи, трюмной воды и машинного масла, но притягивали на себя конденсат, так что лежащему на ней человеку приходилось с головой накрываться непромокаемой накидкой.
На поверхности вентиляция оказывалась хорошей, если работали двигатели, – даже слишком хорошей для тех, на чье спальное место вентиляторы выдували ледяной поток. Если не удавалось выключить вентилятор, то смягчить напор можно было, например, при помощи старого носка. Аккумуляторные батареи также порой являлись источником газов (водород, хлор и др.). Если в них попадала соленая вода, они начинали выделять хлор, но, к счастью, это случалось лишь в случае неправильного выключения вентилятора; бывало также, что элемент батареи не выдерживал и давал трещину при зарядке, если в маслосборник попадала соленая вода. Но и с этой неприятностью удавалось успешно бороться, если, конечно, это не происходило в значительных объемах. Во время зарядки аккумуляторную батарею вентилировать приходилось особенно тщательно, используя ее собственную вентиляционную систему. Батарея была способна выделять взрывоопасные газы, поэтому курить во время зарядки категорически запрещалось. А если бы батарея к тому же была старой, то неприятности оказались бы особенно велики.
