Николай Куликов - Русский диверсант абвера. Суперагент Скорцени против СМЕРШа
Конечно, я понятия не имел, что случилось с той тройкой агентов, которая должна была нас встретить, и не мог точно сказать, кто же нас предал: они или «утечка» информации шла издалека, из разведцентра абвера.
Передвигаясь в темпе марш-броска по ночному лесу и анализируя известные мне скудные факты, я пришел к выводу, что, скорее всего, контрразведчики из «Смерша» «взяли» именно тех, кто обеспечивал нашу выброску. А уж «расколоть» их на допросе было делом техники, и вот что теперь имеем: шестерка моих десантников скорее всего уничтожена, а за мной будет организована в ближайшие часы (или уже идет) настоящая охота. Обо мне чекисты-смершевцы наверняка уже знали: во-первых, мой парашют, вероятно, нашли. Во-вторых, кто-то из окруженной группы мог быть захвачен живьем и допрошен, поэтому мои приметы им тоже могут быть известны. Но не более! О конечной цели задания для группы было известно только мне как командиру — старшему «шестерки», — не считая, разумеется, тех, кто нас послал; а моего имени, настоящего или даже фиктивного, никто из агентов-парашютистов знать не мог. По установленным в разведшколах абвера правилам, всем курсантам и сотрудникам присваивались новые, вымышленные имена — а в фиктивные документы старшего лейтенанта Красной Армии, выданные мне перед заброской, заглядывали лишь те, кто мне их изготовил и вручил…
Так что у «Смерша» на меня почти ничего не было, однако приуменьшать опасность не следовало — советская контрразведка работать умела! Что я мог ей противопоставить? Опыт, накопленный за две предыдущие заброски, и надежные документы, которыми меня снабдили на той стороне. Кроме того, перед вылетом Скорцени сообщил одному мне адрес глубоко законспирированной явки в Смоленске, приказав использовать ее только в критической ситуации. Как раз сейчас такая ситуация наступила, тем более мне требовалась связь, которую я мог получить только на явочной квартире. Но предстояло еще добраться до города, причем окольными путями и с соблюдением максимальных мер предосторожности. Потому еще в начале ночного перехода я присыпал следы специальной смесью, чтобы сбить с толку служебно-разыскных собак. Передвигался я быстро, почти бегом, но старался ступать на опавшую листву и траву, не оставляя отпечатков сапог на сырой земле и глине, — света луны, пусть слабого и тусклого, мне хватало. Когда уже в девятом часу утра рассвело и я почувствовал, что смертельно устал, — решил сделать двухчасовой привал для отдыха и восстановления сил. Конечно, две таблетки сильного стимулятора «фенамин», которым меня снабдили немцы для использования в подобных ситуациях, взбодрили бы еще на целый день. Но организм и природу не обманешь — все эти препараты помогают на какое-то время, а потом усталость все равно возьмет свое! Ну а кроме того, добираясь до Смоленска окольными путями, я планировал выйти к крупной узловой железнодорожной станции: до нее было еще километров двадцать. Я рассчитал время так, чтобы выйти к станции ближе к вечеру, когда стемнеет, а сейчас мне лучше и безопаснее было переждать какое-то время здесь, в глухом лесу. Свое теперешнее местоположение я определил с достаточной точностью по крупномасштабной карте района, зная координаты места десантирования, направление по компасу своего ночного перехода, время в пути и примерную скорость движения.
Место для двухчасового отдыха я выбрал сухое, благо дождя не было, да еще, чтобы не простудиться, настелил на уже холодную в это время года землю побольше еловых веток. Одет я был неплохо: теплая пара нижнего белья, плотные полушерстяные офицерские брюки-галифе и гимнастерка, сапоги с теплыми портянками, армейская телогрейка и сверху маскхалат, на голове пилотка. Разумеется, все обмундирование и снаряжение у меня было советское, как говорится, до последней нитки. При мне имелась армейская плащ-палатка и аккуратно свернутая и притороченная сбоку к вещмешку офицерская шинель. В армейском вещмешке хранился сухой паек на двое-трое суток, при мне был пистолет «ТТ», личные документы, крупномасштабная карта района и самые необходимые предметы: компас, нож, фляжка с водой и тому подобное… Вот так я и десантировался с самолета, имея при себе лишь самое необходимое, а что касается остального — оружия, припасов и взрывчатки, то все это осталось в упаковках-тюках грузовых парашютов, то есть попало в руки чекистов. На еловые ветки я постелил плащ-палатку и лег, накрывшись сверху шинелью: постель получилась вполне сносная.
Когда после пробуждения я прислушался, ничего подозрительного не уловил: кругом стояла лесная тишина, лишь ветер шумел в верхушках деревьев, да еще где-то вдалеке постукивал дятел. Я осмотрелся вокруг, потом резко встал и энергично поработал руками, несколько раз присел, попрыгал на месте — все-таки немного замерз, пока спал. Сейчас бы чайку погорячее! Но костер разводить не решился, опасно, да и времени нет, надо было двигать дальше. Для внутреннего «сугрева» позволил себе пару маленьких глотков спирта из небольшой плоской фляжки, которую носил в кармане телогрейки. Потом, на скорую руку, позавтракал банкой мясных консервов — американской тушенкой («второй фронт», как ее в шутку прозвали солдаты Красной Армии), закусил галетами. Все продукты были американского или советского производства, как положено офицеру Красной Армии: в таких делах нет мелочей, все важно. В Варшавской разведшколе абвера, где я преподавал курсантам ряд дисциплин — в том числе спецкурс «Маскировка и конспирация в советском тылу», я обращал внимание именно на мелкие, казалось бы, незначительные детали. Вот характерный пример: в июне этого года агент-парашютист абвера, которого я хорошо знал как опытного разведчика, был заброшен в советскую прифронтовую полосу для сбора разведданных. Во время обычного досмотра и проверки документов комендантский патруль («Кстати, очень бдительный!») обратил внимание на его папиросы «Казбек»: на пачке стоял небольшой свежий штампик минского ресторана. Но ведь Минск тогда еще находился под немецкой оккупацией! Естественно, агента тут же взяли, а об этой истории мы узнали из радиоперехвата переговоров контрразведчиков из «Смерша». Вот что значит для разведчика пренебрежение, казалось бы, «мелочами»!
Позавтракав, я выпил несколько глотков воды из второй фляги, побольше, которую хранил в вещмешке. Потом осмотрел себя в карманном зеркальце и остался доволен: вид нормальный, только щетина начала чуть проступать — что вполне соответствовало моей легенде командированного офицера-фронтовика. В соответствии с моими фиктивными документами я уже двое суток находился в пути, добираясь в Смоленск с одного из участков 1-го Прибалтийского фронта. Соответственно, вид должен был иметь слегка помятый и «примятый» жесткими вагонными полками, а также в меру небритый и усталый. Когда этой весной я возвращался к немцам после второй заброски и находился уже в прифронтовой полосе, то случайно стал свидетелем очень характерной сцены — это к вопросу о внешнем виде. Так вот, на моих глазах на контрольно-пропускном пункте энкавэдэшники задержали двух сержантов, в числе других солдат идущих с передовой в тыл, — видимо, их часть отводили на отдых и переформирование. Солдаты имели крайне измотанный и усталый вид, были худы — а эти двое выглядели упитанно и свежо, хоть сейчас на парад! Не знаю, кем они были на самом деле и было ли их задержание оправданным, но случай очень характерный. До сих пор я двигался ночью по глухим лесным массивам: дальше пойдут населенные места, да и время наступало дневное. Значит, надо было переодеться: я снял с себя выпачканный в грязи маскхалат (в темноте не обошлось без падений) и телогрейку, а взамен надел офицерскую шинель с полевыми погонами старшего лейтенанта. Пилотку на голове заменил более подходящей в моем положении офицерской фуражкой: аккуратно уложенная, она находилась на дне вещмешка. Телогрейку с пилоткой сунул внутрь маскхалата и завязал узлом — предварительно положив внутрь тяжелый камень, который нашел тут же, рядом с ямой, доверху наполненной дождевой водой. В нее я и закинул ненужный мне теперь узел, который почти сразу ушел на дно — только пузыри еще долго показывались на поверхности. Здесь же вымыл от грязи сапоги, а также почистился небольшой одежной щеткой: в довершение экипировки подпоясался поверх шинели кожаным офицерским ремнем с портупеей и кобурой, куда вложил пистолет «ТТ». Перед уходом затолкал под дерн пустую банку из-под тушенки и обертку от галет, аккуратно раскинул по округе ветки, на которых спал, — ничто не должно указывать на недавнее присутствие здесь человека. На прощание окинул взглядом место привала: не заметив ни малейших признаков моей двухчасовой стоянки, посыпал вокруг спецсредством (антисобакином), потом закинул вещмешок через плечо и двинулся дальше.
До крупной узловой железнодорожной станции, куда пролегал мой теперешний маршрут, было еще километров двадцать. На этом пересечении стальных магистралей, нам это было известно, скапливалось до десятка воинских эшелонов западного и восточного направлении, останавливались пассажирские поезда и санитарные составы с ранеными: в общем, место было весьма оживленное. Там легко можно было затеряться среди военных и попасть в один из проходящих в сторону Смоленска поездов. За мои документы советского офицера — старшего лейтенанта, которыми меня снабдили в немецком разведцентре, я был абсолютно спокоен — фактически они были настоящими. История этих документов была мне доподлинно известна: неделю назад на одном из участков 1-го Прибалтийского фронта немецкие разведчики, получившие задание взять «языка», довольно далеко углубились в тылы Красной Армии. При попытке захватить советского офицера они встретили ожесточенное сопротивление и убили его. Труп спрятали, как указали в рапорте — весьма надежно, а документы убитого старлея взяли с собой. Теперь этим старшим лейтенантом был я, имея при себе полный комплект необходимых бумаг и справок, в которых были переклеены фотографии, что немцы умели делать превосходно, да еще слегка подкорректированы даты убытия из воинской части в командировку в Смоленск. Итак, согласно офицерскому удостоверению личности, теперь я был Лемешев Николай Николаевич, русский, 1918 года рождения, командир стрелковой роты, член партии. Я направлялся в город Смоленск «для выполнения задания командования» (эта стандартная фраза была написана в моем командировочном предписании), при себе имел продовольственный аттестат, расчетную и вещевую книжки командира Красной Армии, справку из госпиталя, где «лежал» с тяжелой контузией в сентябре-месяце сего года. При мне был даже свежий номер советской дивизионной многотиражки — газеты «За Родину!», где на первой полосе красовалась моя фотография. Кому могло прийти в голову, что газета фальшивая и отпечатана в одном экземпляре?
