Борис Соколов - Сто великих тайн Первой мировой
17 января 1946 года на вопрос: «В своей книге «Тайные силы» вы утверждаете, что дислокация русской армии, ее вооружение, подготовка и снаряжение, равно как и район предполагаемого наступления, к началу войны 1914–1918 гг. были известны германскому генеральному штабу. Вы это подтверждаете?» Николаи ответил: «Подтверждаю. Германскому генеральному штабу до начала войны 1914–1918 гг. были известны: дислокация русской армии, добытая через агентуру германским генеральным штабом, расположение русских гарнизонов, в особенности на границе, характер вооружения, подготовка и снаряжение русских войск.
Мы внимательно изучали тактику и стратегию русских. Весьма полезными в этом отношении оказались наблюдения майора генерального штаба германской армии барона фон Теттау, прикомандированного во время русско-японской войны к штабу генерала Куропаткина.
Донесения майора фон Таттау в известной мере послужили толчком к изменению прежней тактики и стратегии германской армии, имевшей место в первую мировую войну. Наиболее существенным, однако, наша разведка считала выяснение района возможного наступления русской армии и сосредоточения в этих целях ее крупных ударных частей. В результате наблюдения было установлено, что русское командование придает особое значение укреплению Ковельско-Нарвско-Варшавского фронта своей армии, где в 1913–1914 гг. происходила большая работа по усилению существовавших и строительству новых железнодорожных путей, мостов, вокзалов, автострад и приспособлению всех видов транспорта к форсированным воинским перевозкам. Офицеры генерального штаба, разъезжавшие под видом туристов или коммерсантов, постоянно фиксировали изменения, происходившие в приграничных районах, и, на основании анализа и донесений, германским генеральным штабом были довольно верно предугаданы намерения своего вероятного противника. Так в общих чертах обстояло дело к началу войны 1914 года…
Изучением русской армии занимался аппарат 1-го отделения при штабе верховного командования, который последовательно возглавляли: генерал фон Лауенштейн, полковник фон Лютвиц и полковник граф Позодовский. Все они работали в русском отделении, а затем обычно направлялись в качестве германских военных атташе в Петроград, после чего вновь возвращались в Берлин, чтобы уже возглавить упомянутое русское отделение германского генерального штаба. Должен отметить, что в России существовала не совсем понятная мне как разведчику традиция, по которой некоторые германские офицеры состояли флигель-адъютантами в свите русского царя. Такими приближенными к русскому царю немцами, состоявшими в его свите, являлись, в частности, упомянутые фон Лауенштейн и граф Позодовский, последний — накануне самой войны, в 1913–1914 гг. Они многое видели и многое слышали, их наблюдения и впечатления представляли серьезный интерес для германского генерального штаба. Особенно принят был в России германский военно-морской атташе капитан фон Гинтце, имевший в Петербурге много друзей. Впоследствии, во время войны 1914–1918 гг., фон Гинтце являлся германским министром иностранных дел. Он же, насколько припоминаю, руководил переговорами по поводу заключения Брестского мира. Основные донесения о России, ее намерениях и положении в русской армии поступали от наших военных атташе».
Следователь осведомился: «Вы ссылаетесь на германских военных атташе в Петрограде, утверждая, что они были основным источником сведений о русской армии. В таком случае непонятно, чем же занимался специальный отдел при германском генеральном штабе, ведший разведку противника?»
Николаи ответил: «Не отрицаю, что возглавлявшийся мною разведывательный отдел получал от верховного командования специальные задания, в частности, о ведении разведки в особо интересовавшем германский генеральный штаб приграничном районе между Вильно и Варшавой. Там мы имели немало своих агентов из местных обывателей.
Насаждением агентуры против русских непосредственно занимались следующие офицеры подчиненного мне русского отделения: в Кёнигсберге — майор Гемпп, в Алленштайне — майор Фолькман, в Данциге — майор Весте, в Познани — майор Людерс, в Бреславле — Гудовиус. Они располагали специальной агентурой, которая вела военную разведку против России. В Берлине все поступавшие с мест материалы обрабатывал майор Нейхофф. Из перечисленных мною офицеров германского генерального штаба в живых к моменту моего ареста оставался лишь майор Гемпп, проживавший в Берлине, район Лихтенфельде, улица Гортензии, дом № 26 (неточно). Все остальные мои коллеги и подчиненные были старше меня возрастом, и вряд ли кто-либо из них существует в настоящее время».
Конкретных фамилий полковник стремился не называть, утверждая: «Наши агенты имели обычно номера, а фамилий их за давностью времен я не помню. С агентурой встречались офицеры, работавшие непосредственно близ линии фронта, я их уже назвал. Мне лично не довелось иметь ни одной встречи с кем-либо из агентов, действовавших против России, да это и не требовалось обстоятельствами дела, поскольку проверка достоверности поступавших донесений производилась на месте, а не в Берлине».
Интересовались у Николаи и использованием в качестве агентуры этнических немцев, проживавших в России: «В России, как известно, до первой мировой войны проживало значительное количество немцев, занимавших более или менее видное положение в русской промышленности, в финансовых и технических кругах, а также в армии. Разве вам не были известны тайные агенты из этой среды, действовавшие в интересах Германии?»
«Такой агентуры я не знал», — честно признался полковник.
Следователь изобразил удивление: «Могло ли так быть, чтобы начальник разведывательной службы генерального штаба германской армии не был осведомлен об агентуре, по крайней мере наиболее ценной, находившейся и действовавшей в лагере противника?»
«Но так было на самом деле, я показываю правду и прошу мне верить», — стараясь быть максимально убедительным, воскликнул Николаи.
13 июня 1946 года в собственноручных объяснениях он писал по поводу отношений с Парвусом и о золоте для большевиков: «Об отношениях, установившихся вовремя первой мировой войны между разведслужбой германского генерального штаба и Парвусом-Гельфандом в Швейцарии, я могу сообщить только то, что изложено в моей рукописи.
Если желательны дальнейшие сведения, то я могу указать только следующее:
1. Я не предвидел никакой существенной пользы для военной разведслужбы от его использования, а самое большее, что можно было предвидеть, — это политическое или пропагандистское его использование. И то, и другое не относилось больше на Восточном фронте к задачам организации нач. III-Б, а было самостоятельно передано верховному главнокомандующему Восточного фронта (нач. штаба — генерал Гофман) и командующему на Украине (фельдмаршалу фон Эйхгорну).
2. Полученные мною сведения о личности Парвуса звучали неблагоприятно. (Насколько я припоминаю, он происходил из немецких журналистов в Швейцарии.)
3. Я не помню больше (но считаю это основным с точки зрения сегодняшнего суждения), искал ли Парвус связи лично от себя или же ее искал какой-либо орган германской разведслужбы.
4. То же самое относится и к вопросу, получал ли Парвус должное вознаграждение или требовал его.
5. Я только еще знаю, что эти отношения были прерваны из-за их незначительности для военной разведслужбы и потому, что они не могли иметь успеха в политическом или пропагандистском отношении из-за их рискованности.
6. Это не играло тогда никакой особой практической роли. Я вспомнил об этом только сейчас, когда натолкнулся при чтении сочинений Ленина (тт. XX–XXII) на фамилию Парвус и на не совсем благоприятную опенку его личности, которая открыто подтверждала мою точку зрения во время первой мировой войны».
Можно не сомневаться, что сам Николаи не имел отношений ни с Парвусом, ни с большевиками, и золото им не передавал.
В феврале 1947 г. Николаи перенёс инсульт. Умер 4 мая 1947 года в Бутырской тюрьме в возрасте 73 лет. Останки кремированы и погребены на Новом Донском кладбище в братской могиле. В 1999 году по решению российских военно-судебных органов Вальтер Николаи был реабилитирован. Скорее всего, его смерть последовала из-за естественных причин, хотя не исключено, что пребывание в заключении не самым лучшим образом сказалось на здоровье престарелого разведчика. Но то, что он был отравлен, выглядит маловероятно.
Тайна Макса Ронге
Офицер австрийского Генштаба Максимилиан (Макс) Ронге был одним из руководителей австрийской разведки в годы Первой мировой войны и был единственным из высокопоставленных офицеров этой разведки, оставившим мемуары. В 1908–1914 годах в звании капитана, а затем майора он руководил разведотделом Разведывательного бюро (Evidenzb го) — австро-венгерской военной разведки императорского и королевского генерального штаба. В 1913 году он сыграл видную роль в разоблачении своего бывшего начальника и покровителя Альфреда Редля и стал начальником агентурного отделения разведывательного бюро Генштаба и заместителем начальника Разведывательного бюро. Именно Ронге обратил внимание на невостребованное письмо с большой суммой денег, с которого началось расследование, приведшее к разоблачению Редля. С 1917 года и до конца войны Ронге являлся начальником Разведывательного бюро. В конце войны он был произведен в генерал-майоры. В его подчинении было 300 офицеров, 400 полицейских агентов и 600 солдат. По словам Ронге, «записи об агентах были сожжены, поэтому я могу лишь ориентировочно указать, что общее число их достигало 2000 человек, часть из них была снята с работы как непригодные и ненадежные; некоторые, подозревавшиеся в шпионаже на обе стороны, были отданы под суд или интернированы. К концу войны на работе оставалось около 600 агентов». Он был убежден, что «в Австро-Венгрии измены происходили не чаще, чем в других странах. Но у нас стишком много о них говорилось, отчасти потому, что в начале войны действительно пришлось казнить большое количество людей за шпионаж и за оказание помощи противнику. Хотя эти измены русинов и сербов нервировали армию, но для высшего командования они, в большинстве случаев, роли не играли. Доказательством могут служить жалобы неприятельских штабов на слабые результаты их агентурной разведки».
