Сергей Дышев - Потерянный взвод
Афган вспомнить пришлось в конце 1994 года. Шевченко получил приказ вместе с полком убыть в Чечню. Он пытался доказать, остановить бездушную военно-государственную машину, умолял не посылать на убой молодых, необстрелянных пацанов, потому что слишком хорошо знал, что такое война. Он просил его самого отправить в Чечню на самый сложный участок, на любую должность… Но – командира полка поставили перед выбором: или выполняешь приказ, или увольняем по дискредитирующим обстоятельствам. У Шевченко были свои понятия офицерской чести. И он принял самое трудное решение в своей жизни: написал рапорт на увольнение, отказавшись вести своих бойцов на верную гибель.
А его полк все равно отправили в Чечню. Новогодняя, 1995 года ночь стала кровавой бойней для сотен мальчишек, одетых в солдатскую форму.
К сорока годам ветеран афганской войны, орденоносец Сергей Шевченко и его семья остались без квартиры. И тогда он решает записаться на прием к своему бывшему, еще по Афганистану, командиру полка. Тот к тому времени сделал блестящую карьеру, стал генерал-лейтенантом, начальником Главного управления кадров Министерства обороны.
Опальный офицер долго ждал в приемной, пока не появился помощник, сухо сообщивший, что прав на квартиру он не имеет по причине невыполнения приказа в боевой обстановке и проявленной трусости.
Шевченко выжил в Панджшере, уцелел в Кандагаре, когда сам лично вытаскивал раненых и убитых с поля боя. Он знал цену солдатской жизни, и ее сохранение для него было главным мерилом командирского труда, его совести и чести.
Шевченко выжил в Афгане. Но спустя двенадцать лет эта война вновь вернулась к нему и забрала его, вслед за ребятами его роты, погибшими на скалах Панджшера.
Сергей умер неожиданно. У него просто остановилось сердце. Как останавливается, когда в него стреляют в упор.
Капитан Горелый
Страна чудес: часового выставили у дверей женского модуля! Я стараюсь сдержать эмоции, но голос меня выдает. После подрыва на «итальянке» мой голос стал нервным и лающим. Горелый поднимает глаза, устало цедит:
– У вертолетчиков позаимствовал…
– Что? – не понимаю я.
– Опыт, говорю, замполит у вертолетчиков позаимствовал. – Он зевает. – Все эти жалкие попытки решить вопрос силовым методом…
Горелый устал. Комплекция у него внушительная, и оттого ему на этой подлой жаре тяжелее, чем мне.
– Какой вопрос?
– Взаимоотношения полов.
Заскорузлое полотенце порхает у моего носа. Горелый обтирается. У него мохнатая спина и грудь. Черные волоски блестят и топорщатся.
– А-а…
Я хочу заметить, что в американской армии эта проблема решается рациональней, но передумываю. Эту тему мы обсуждали. В наших приватных беседах мы давно все на свете пережевали. У Горелого безразличный тон, а свое личное мнение он высказывает так, будто припечатывает: все ему ясно. И почему-то получается, что я всегда несу абсолютную чепуху, как юный отличник, которому разрешили высказаться. Меня бесит, что ему все и всегда ясно.
Горелый любит откалывать всякие шуточки. Однажды он ухитрился незаметно записать на магнитофон выступление замполита батальона. Месяц назад тот посетил наше комсомольское собрание и разразился речью. А на днях Горелый выходит из комнаты с чугунным выражением лица и сообщает: «Ты пока не входи. Там замполит и начальник инженерной службы. Меня вот попросили выйти». – «А чего им у нас надо?» – спрашиваю. «Замполит на нас капает… Ты постой пока здесь, а я сейчас приду». Слушаю, как за дверью замполит меня по косточкам разбирает, вспоминает всякую ерунду месячной давности. Жду, когда вызовет. Надоело… И вдруг вижу: идет прямо по коридору, навстречу мне, кто бы вы думали, именно так – замполит батальона.
Вот так Горелый развлекается с подчиненными.
В свободное время он сидит на койке и спичкой вычищает грязь из-под ногтей. Он боится афганских глистов. Горелый уверяет, что на такой иссушающей жаре они становятся чрезвычайно агрессивными и, как только попадают в кишечник, сжирают человека вместе с костями.
С Егором мы уже полтора года «пашем» афганскую землю. И все то время мужественно боремся с пылью, хотя она вездесуща и неистребима.
Впрочем, надо представиться: я – Лысов. Это не кличка и не прозвище, а настоящая моя фамилия. И с шевелюрой у меня все в порядке. Правда, говорят, что на жаре волосы быстрей вылазят, вроде как выталкиваются вместе с потом. Но это все вранье. Если не подхватишь стригущий лишай, прическа не пострадает. Вообще говоря, болезни здесь кишат прямо в воздухе: сделаешь вдох – и тут же проносит. Тиф, паратиф, дизентерия, а также болезнь Боткина. А стригущий лишай, к слову, не встречался. Чего не было, того не было. По званию я – старший лейтенант, а по должности – командир взвода разминирования; кроме того, еще секретарь парторганизации роты. Нас называют «кротами». А я, значит, «крот с партийным уклоном». Капитан Горелый – мой начальник. Это тоже не кличка. Нигде, слава Аллаху, он не горел, а подрываться – это было: три раза на бэтээре. Для сапера это непростительно. Ну а если подорвешься лично, не на машине, то ругать тебя никто не будет. Даже если жив останешься. Такая жизнь. А в остальном у нас все нормально. Коллектив в батальоне дружный. Так я пишу в письмах домой – маме и папе. И чем больше я вру им, тем больше они волнуются. Целых полгода их обманывал: писал, что служу в Монголии. А потом увидели мой портрет в «Красной звезде», там все подробненько про меня расписано: кто я и где проживаю. Соседи им газету принесли, показали…
Мы сидим с Горелым и ждем, когда вскипит чайник. Нагревается чайник медленно. Сначала внутри его начинает что-то стучать, затем тихо, как исподтишка, посвистывает, гудит и уже потом злобно клокочет паром. Чайник душманский. Духи его заминировали, пришпилили к ручке проводок: схватишь сгоряча и взлетишь на воздух. Но Горелого на такие детские штучки не купишь. «Это для "Мурзилки"!» Однажды чайник забыли на плитке. Вода выкипела, он посинел и открыл настоящую пальбу: со страшным треском отваливалась накипь. Соседи-пехотинцы переполошились, чуть тревогу не сыграли.
Мы дуреем от жары. Разговаривать не хочется. Горелый насвистывает какую-то мелодию, щупает отросшую щетину. Я все собираюсь сесть за письмо – отправить домой очередную фантазию о прелестях своей жизни. Мне это дается с трудом.
Скрипит дверь. Из-за нее выглядывает кудрявая Танюшина головка. Танюша без памяти влюблена в Горелого. Чувство ее небезосновательно: Горелый – товарищ разведенный. Общество Татьяны он переносит с пониманием и терпением.
Я радостно вскрикиваю и бросаюсь к ней навстречу.
– Тише! – Она морщится и подносит пальчик к губам. – Замначпо тут бродит.
Она пристально смотрит на Горелого.
– У Вики сегодня день рождения. А тут солдата дурацкого у входа поставили…
– Солдат не дурацкий. Он выполняет приказ, – поучительно замечает Горелый. Он всегда ласково поучает Татьяну.
– Ну, ладно, не дурацкий, – соглашается она. – Но ведь надо что-то делать. Мы же договорились! День рождения…. Девчонку отвлечь… А то она, бедняга, совсем уже. Вам нельзя не прийти.
– Нельзя, – подтверждает Горелый.
– А что будем делать? К нам тоже нельзя – замполит по модулям ходит. В окно? – замечаю я.
– В окна гвардейцы не лазят, – веско произносит Горелый.
Молчим. Егор усмехается, оценивает Татьяну взглядом: с головы до ног. И причмокивает. Таньке такой взгляд нравится, она откидывает голову и кокетливо изгибает бедро.
– Ты чего джинсы напялила? – грубовато спрашивает он.
Ему можно. Ему все можно. Танька все, что хочешь, ему простит.
– А чего – снять? Запросто!
– Сними, – разрешает Горелый. – Только не здесь и не джинсы… А напяль-ка ты мини-юбку… И футболочку потоньше, чтоб у тебя все там выпирало. Секешь?
– Не-а.
– Ладно. Слушайте все сюда. План такой. Вику поздравим по всей форме. Ты, Татьяна, снимаешь часового. Подходишь, облаченная в то, что я сказал, заговариваешь, строишь глазки. Если он молчит и не реагирует, поправляешь чулок или что там еще, сама знаешь. Отвлекаешь, значит. Мы в это время стремительно проникаем в женский модуль. Ясно?
– А если он того, опять не реагирует?
– Танюша! – радостно вскипаю я. – Да чтоб на твои прелести…
– Спокойно, Олежек! – строго обрывает она и смотрит подозрительно на мою шевелюру.
– Ты что, покрасился?
– Нет, с чего ты взяла?
– Показалось…
Она уходит, и через минуту мы устраиваемся у двери. Ждем. Наконец Танюша появляется. Она держит в руках большой кулек. Юбчонка на ней узенькая, как подворотничок, футболка вот-вот треснет. Я застываю.
– Молодец, девочка, – бормочет Горелый. – Теперь вперед!
Она будто слышит его, неторопливо осматривается и напрямик идет к часовому. Мы тоже выходим и осторожно перемещаемся к своей цели. Танюша вдруг делает неуловимое движение, и из кулька что-то сыплется. Это грецкие орехи. Она громко охает, поворачивается к часовому спиной и начинает собирать орехи. Солдат недоверчиво косится на свалившееся с неба зрелище.
