Георгий Брянцев - Это было в Праге

Прэна передернуло.

— При чем здесь я? — спросил он настороженно.

Нерич видел, что только ложь может спасти его и сломить упрямого американца.

— Жена видела меня с вами, — пробормотал он.

— Когда? Где?

— Когда мы встретились около дома Лишки.

Прэн вскочил со стула. Его шею и щеки медленно заливала бледность.

Назавтра Прэн и Нерич снова встретились на квартире Лишки. Прэн больше не шутил. Дело принимало серьезный оборот. Надо было сообща найти выход. Прэн успел за это время переговорить с Сойером и обменяться телеграммами с Борном.

— Из Праги вам уезжать нельзя, — начал Прэн. — Нельзя потому, что в ваших руках находится управление ответственными звеньями. Для видимости вы исчезнете, но фактически останетесь и перейдете на нелегальное положение.

Нерич наморщил лоб. Такое предложение его не радовало.

Прэн всмотрелся в лицо Нерича и, разгадав его мысли, продолжал:

— Это протянется самое большее месяц, а там ситуация изменится. И можете не беспокоиться, я вас устрою в таком местечке, где вы почувствуете себя под шапкой-невидимкой. Я сказал неточно: вы не исчезнете, а погибнете. Понимаете, что это значит?

Нерич похолодел. За последние дни самые черные мысли лезли ему в голову. А что, если американцы вздумали его попросту убрать? Уж не хватил ли он через край, сгущая краски?

— Как же я погибну? — нерешительно спросил Нерич.

— Очень просто — перестанете существовать, и вас занесут в списки покойников. Иного выхода нет. Но это для них. А на самом деле будете жить в полной безопасности и продолжать свое дело. Договоримся так. Завтра утром вы объявите своей драгоценной супруге, что выезжаете на сутки в Нимбурк. Ничего с собой не берите, кроме маленького чемоданчика с бритвой и носовыми платками. Иначе возникнет подозрение. А как только стемнеет, выходите на Штепанскую улицу и около дома номер тринадцать ждите меня. Я подъеду на машине и захвачу вас.

— Только, ради бога, не дом тринадцать! — взмолился Нерич.

Прэн расхохотался.

— Хорошо, пятнадцать. Это не имеет никакого значения. Я не знал, что вы так суеверны.

Во второй половине дня, не дождавшись жены и не предупредив ее о своем отъезде, Нерич покинул дом. Он оставил ей коротенькую записку: «Выезжаю в Нимбурк и возвращусь завтра утром».

Зайдя в заводскую амбулаторию, он тщательно пересмотрел служебные бумаги, часть из них сжег. После этого он отправился на Штепанскую.

Глухие подозрения не покидали его ни на минуту. Нерич все еще боялся расправы со стороны американцев. Он пытался перебрать всю цепь событий, проанализировать их и уяснить самому себе, с чего же, собственно, начались его несчастья. И приходил к выводу, что во всем виноват только сам. О встрече с Лореттой он по собственному почину рассказал Прэну, никто его за язык не тянул. А не сболтни он о Лоретте, ему не пришлось бы навещать ее на дому. И в этом случае она никогда бы не рискнула ворваться к нему на квартиру. Наконец, он мог бы предупредить Лоретту, что скрывает от жены свое прошлое разведчика, и попросить ее быть осторожной при встрече с Боженой. Но он и этого не додумался сделать. Как нелепо, глупо, трагично он построил свою жизнь! Разве в тот день, когда Нерич отдал себя в распоряжение югославской разведки, разве он мог думать тогда, что окажется когда-нибудь на положении запуганного, затравленного человека? Нет, тысячу раз нет. Он мечтал о другом. Он хотел стать человеком, слово которого являлось бы законом для других. Он хотел держать руку на пульте управления. Хотел распоряжаться, задавать тон, устанавливать и изменять политическую погоду. А кем стал? Где его собственное, самостоятельное «я»? Им помыкает и распоряжается какой-то Прэн. От Прэна зависит, под какой личиной он станет жить завтра. Прэн может уничтожить, раздавить его, как беспомощную букашку…

Сидя в машине рядом с Прэном, Нерич находился во власти этих мрачных размышлений.

— Я вас везу на квартиру господина Кратохвила, нашего человека, и вполне надежного, — нарушил молчание Прэн. — Он служитель церкви и член правления спортивного общества «Орел». Живет один.

У Нерича немного отлегло от сердца. Нет, кажется, в нем еще нуждаются и ему сохранят жизнь.

Машина остановилась в темном месте. Они вышли. Прэн нес в руке большой тюк, перетянутый тесьмой.

Для того чтобы попасть в квартиру Кратохвила, пришлось преодолеть не меньше дюжины скрипучих деревянных ступенек и длинный коридор с позеленевшими от сырости стенами.

У единственных дверей, выходящих в коридор, Прэн и Нерич остановились. Прэн постучал условным стуком.

Их встретил мужчина почтенного возраста и благообразного вида. У него была большая желтая лысина. В руках он держал четки.

— Прошу, прошу, — сказал он Неричу. — У меня вы будете чувствовать себя как у бога за пазухой.

Нерич немного успокоился и оглядел комнату, в которой ему предстояло жить. Она была оклеена темными обоями, заставлена книжными шкафами и тяжеловесной мебелью, которая, видимо, стояла здесь с незапамятных времен. Из этой комнаты в раскрытые двери видна была и вторая — судя по мебели, спальня.

Прэн бросил свой тюк на широкую тахту и начал его развязывать.

— Снимайте с себя все, кроме ботинок и носков, — обратился он к Неричу. — Личные документы оставьте в карманах. Да и вообще оставьте все, что есть при вас.

Нерич переоделся.

— И с завтрашнего дня носите вот эту черную повязку на левом глазу. А вот этим, — он взболтал флакон перед носом у Нерича, — сейчас же промойте ваши волосы и брови смочите.

Час спустя Нерич подошел к зеркалу. Он стал совершенно неузнаваем.

— Совсем молодцом. Настоящая рыжая бестия, — с удовлетворением сказал Прэн.

Захватив одежду и белье Нерича, он ушел.

До поздней ночи гость и хозяин сидели за столом, распивая сухое вино и ведя неторопливую беседу. Кратохвил, как решил Нерич, был не последней шестеренкой в машине, сконструированной чехословацкой реакцией. Он знал всех ее лидеров, находился в курсе всех ее планов, без затруднений и не стесняясь в выражениях, давал характеристики видным деятелям.

За короткое время у Нерича сложилось о хозяине определенное мнение. Кратохвил был человеком образованным, начитанным и по характеру энергичным. На его изнеженном лице, белом, как чистый мрамор, светились умные глаза, прикрытые длинными седыми бровями. Только раз или два Неричу удалось хорошо рассмотреть его глаза, когда Кратохвил поднимал брови и возводил глаза к небу. Они показались ему черными, как уголь. Речь Кратохвила никак не вязалась с его саном священнослужителя. Он говорил быстро, горячо, активно жестикулируя при этом.

Больше всего надежд Кратохвил возлагал на Ватикан и на папу.

— Только поддержка и помощь папы могут обеспечить успех переворота, — говорил он. — Наши друзья, американцы и англичане, недооценивают силу святого престола. И это прискорбно. Настало такое время, когда без Ватикана, без папы невозможно думать ни о какой серьезной политической акции. Мы — сила, с которой нельзя не считаться…

Нерич чувствовал, что у него слипаются глаза, а Кратохвил все говорил и говорил…

Утром Кратохвил подал Неричу газету «Лидова демокрацие» и ткнул пальцем в последнюю страницу. Нерич прочитал: «На железнодорожном перегоне Прага — Нимбурк сегодня ночью обнаружен изуродованный до неузнаваемости труп бывшего югославского подданного, врача Нерича Милаша. Можно предполагать, что Нерич стал жертвой несчастного случая».

Нерич успокоился. Вместе с хозяином он долго хохотал над этой лаконичной статейкой репортера.

Но органы безопасности не так легко было обмануть, как это казалось Прэну, Кратохвилу и Неричу. Внезапную гибель Нерича работники Корпуса, производившие расследование, взяли под большое сомнение.

— Уж больно неумно состряпали они эту историю, — заметил Лукаш, выслушав доклады подчиненных.

И в самом деле неумно. Квалифицированные эксперты после обследования трупа без особого труда пришли к единодушному мнению, что человек, обнаруженный на рельсах, умер по крайней мере за четыре-пять дней до происшествия. Искалеченное тело и жестоко обезображенная голова лишали возможности опознать погибшего. Но работники следствия выяснили многие детали и обстоятельства. Полуботинки и носки, к счастью неповрежденные, явно не могли принадлежать Неричу, это, не колеблясь, подтвердила Божена. Нерич никогда не носил обуви на каучуковой подошве и не надевал теплых носков.

— Выясните поосторожней, кто автор опубликованной в газете заметки о происшествии, — распорядился Лукаш.

Проверка дала довольно неожиданные результаты: репортер, сообщивший о происшествии, уже две недели как выехал из Чехословакии и сейчас находился в Румынии.