Николай Бондаренко - Летим на разведку
— Бондаренко, полетите, или будем ждать улучшения погоды?
В полетах на малых высотах и бреющем я, хотя и нелегально, натренировался неплохо.
— Товарищ капитан, что мне одному здесь делать? Полечу домой, — отвечаю ему.
— Вылетайте, Бондаренко. Смотрите повнимательнее за землей, пилотируйте аккуратно, — напутствует Забиворот.
— Есть!
Все время до Астраханки иду бреющим, точно выдерживаю курс, пилотирую машину так, чтобы не наскочить на встречающиеся преграды. Зиновьев держит в руках карту и ориентируется по быстро убегающим назад ручейкам, оврагам и небольшим населенным пунктам.
В Астраханке сильный дождь. С первого захода сесть не удалось, произвожу посадку со второго.
Заруливаю самолет на стоянку третьей эскадрильи. По лицам вышедших из кабины стрелка-радиста, техника и механика вижу, что они очень довольны полетом.
— Летели, как на глиссере, — говорят они, делая разминку.
— Значит, понравилось лететь бреющим?
— Очень!
Я тоже люблю такие полеты…
В Астраханке наш полк стоял недолго. Здесь мы часто собирались после ужина, становились в круг и, положив друг другу руки на плечи, пели песни. Руководителем этого своеобразного хора был летчик моего звена Николай Угаров.
Пели разные песни, в том числе и старую шахтерскую «Гудки тревожно загудели». Последнюю неизменно запевал адъютант 3-й эскадрильи Мирошниченко:
…Я был отважным коногоном,Родная матушка моя.
Ребята дружно подхватывают припев. Высоко в красиво тянет штурман Иван Смородский:
Меня убило в темной шахте,А ты осталася одна…
— Нужно прекратить это… — сказал однажды, проходя мимо, замполит Кантор Валентику.
— Молодые, пусть подурачатся! — услышал я ответ Валентика.
Все мы были горазды на разные шутки-«покупки». Как-то стрелок-радист Монаев в подтверждение своего несерьезного отношения к ранению и смерти разыграл врача полка Ануфриева.
Монаев после посадки самолета заявил, что он ранен. К самолету сразу же прибыли врач и санитары с носилками. Ребята осторожно положили на них двухметрового Володьку и… понесли в санчасть. По дороге Монаев. конечно, не выдержал и расхохотался. Помню, смеялся до слез и Ануфриев. За розыгрыш он нисколько не обиделся на Монаева.
Однажды после удачного вылета мы, сильно устав и проголодавшись, пошли сразу в столовую.
— Слушайте, о вас в газете пишут! — такими словами встретил меня Угаров.
— Знаю вас… Но я вам не Зленко, — отвечаю я, вспомнив, как адъютанту нашей эскадрильи Виктору Зленко кто-то из ребят при перебазировании из Люксембург-Розовки положил в матрац с бельем булыжник. И летчик целый день таскался с ним.
— Нет, правда. Честное слово. На, командир, почитай, — не отстает Угаров в протягивает газету.
Зиновьев берет из его рук «Сталинский сокол» и в статье Натана Рыбака «Воздушные следопыты» читает:
«…Есть еще один замечательный экипаж разведчиков. Их трое: летчик Бондаренко, штурман Зиновьев и стрелок-радист Баглай…»
— Ну что? — спрашивает Угаров.
— Действительно, неплохо, братцы, сказано!
Но дальше Рыбак загнул такое, что мы все дружно захЬохотали.
«…Не страшны им море зенитного огня и стаи истребителей».
— Вот это герои!.. — зашумели ребята.
— Никола, взял бы ты этого Рыбака с собой на разведку!
— Пусть попробовал бы «мессеров» на удочку!..
Следующий наш боевой аэродром — Розовка, на который мы перелетели 4 декабря. Он расположен восточнее Астраханки. Нам непривычно отступать, но так, в целях лучшей дислокации штурмовых, истребительных и бомардировочных полков, решил командующий армией Хрюкин.
Я летаю на разведку за Днепр и в Крым. Стоит облачная погода. Ясных дней почти не бывает.
10 января 1944 года у меня семьдесят третий вылет на разведку. Со мной летит штурман эскадрильи гвардии старший лейтенант Вячеслав Рипневский. Он воевал под Сталинградом, произвел около семидесяти боевых вылетов, успел насмотреться и хорошего и плохого. С началом боевых действий на Южном фронте он с командиром Звена Прониным летал в одном экипаже. Теперь его назначили штурманом 1-й эскадрильи вместо Александра Селедкина, убывшего в училище для овладения летной профессией.
В этом семьдесят третьем вылете у моего самолета оторвался винт левого мотора вместе с шестерней редуктора. Я уже сразу после взлета улавливал посторонний шум, но тяга тогда была нормальной, показания приборов тоже не внушали опасений, и я не стал возвращаться.
…И вот задание выполнено. На пленках двух фотоаппаратов, установленных в бомболюках, зафиксированы станции Геническ, Джанкой и Симферополь, аэродромы Веселое, Сарабуз и другие объекты. Пройдена линия фронта. Погода в Крыму неплохая. Правда, севернее Сиваша она стала портиться: появилась сплошная низкая облачность, ухудшилась видимость. Иду под нижней кромкой на высоте сто метров. Слева тянется на Мелитополь полотно железной дороги. Мелькают телеграфные столбы. Впереди показалась железнодорожная станция. Я поворачиваю голову к Рипневскому и спрашиваю:
— Это Акимовка?
И вдруг слышу необычный резкий звук: р-р-р. Инстинктивно перевожу взгляд на моторы. На левом нет винта. Тут же, чтобы двигатель не пошел вразнос, убираю газ. Капоты мотора разворочены: на глушители течет масло и начинает гореть. Устанавливаю режим одномоторного полета. Сознание работает усиленно: высота, конечно, мала, но машина — «сибирячка» — легкая, летучая. Бензин выработан больше чем на половину. Значит, полетный вес невелик. Да к тому же оторвался винт, который без шестерни редуктора весит ни много ни мало сто тридцать два килограмма. Правда, развороченные капоты создают дополнительное сопротивление. Принимаю решение идти на свой аэродром. Вдруг штурман громко и протяжно кричит:
— Гори-им!..
Высоты почти нет. Повернуть голову назад, чтобы посмотреть, какой тянется за самолетом шлейф, не могу. Но Рипневский — штурман бывалый и зря кричать не станет.
— Садись перед собой на «живот». Я буду держать тебя! — кричит он снова.
Ремни в полете стесняют движения, поэтому я никогда ими не привязываюсь. Вячеслав хватается за плечевые лямки моего парашюта и крепко прижимает меня к бронеспинке. Нам, можно сказать, повезло: впереди оказалась ровная степь. Убираю газ и иду на посадку. На фюзеляж приземляюсь впервые. Невольно вспомнились слова, сказанные однажды командиром полка: «Полетаешь все изведаешь».
Момента приземления не чувствую. Но потом, когда машина полностью легла на землю мотогондолами, появилось такое ощущение, будто она во что-то упирается. Меня все сильнее тянет вперед. Того и гляди, ударюсь лицом о приборную доску.
Наконец самолет замер. Рипневский срывает фонарь кабины, и мы быстро покидаем свои места. Отбежав на безопасное расстояние, я с болью смотрю на горящий левый мотор.
— Горит масло! До бензина пока не дошло! Будем тушить! — говорю я.
Подбегаем к самолету. Правый мотор, врывшись винтом в землю, остановился, а левый продолжал работать.
— Надо же выключить его. Вот растяпа! — ругаю я себя и нагибаюсь в кабину.
— Баглай, сгребаем ногами снег. Быстро! — распоряжается Рипневский.
Горящее на моторе масло забрасываем мокрым снегом и грязью. Погасив огонь, осматриваем машину. Впечатление такое, будто нашу «пешку» с убранными шасси осторожно положили на мотогондолы и слегка придавили. Все-таки я удачно приземлился.
Неожиданно над нами появился По-2.
— Штурман, стреляй красными ракетами! — приказываю Рипневскому.
— Слушаюсь! — бодро отзывается он. — Есть шанс своевременно доложить о выполнении задания!
Широко расставив ноги, он начинает палить из ракетницы. Летчик По-2, заметив наш сигнал, делает круг и садится. Когда он вышел из кабины, я узнал в нем начальника воздушно-стрелковой службы 8-й воздушной армии. Докладываем ему для передачи в штаб разведывательные данные. Потом я попросил полковника сообщить о случившемся в 135-й полк.
— Сообщу, — заверил он. — Валентика я хорошо знаю. Только самолет не оставляйте без охраны.
К полудню 12 января мы на попутной автомашине приехали домой. Зашли в казарму 1-й эскадрильи.
— Здорово, орлы! — приветствую товарищей.
— Здорово, без вести пропавшие! — обрадованно отзывается Зиновьев.
— Что! Похоронили уже! — возмущается Слава Рипневский, увидев на ногах молодого штурмана Анвара Хасанова свои новые меховые унты.
— Что вы, товарищ гвардии старший лейтенант? — растерянно отвечает Хасанов и тут же умолкает.
— Ладно, носи на здоровье, — добродушно машет рукой Рипневский и уже спокойным голосом спрашивает: — Ну, как тут без нас поживаете?
— Плохо. Погода никак не наладится, на задания не летаем! — отвечает Угаров.
