Георгий Марков - Отец и сын (сборник)
— Правда, тятя, лучше. Буду капитаном.
— Ну, вот мы и приплыли. Подгребай, сынок, вон туда, под куст. Видишь, как крутит. Воронка тут, братец мой, до донышка, как до неба. Поплавки на лесках подымем под удилища.
Водоворот подхватил обласок, понес его от берега, потом начал крутить туда-сюда. Алешка старательно работал веслом, но ни умения, ни сил перебороть капризы заводи у него не хватало.
— Причаль, тятя, к кусту сам, — немного виновато сказал Алешка и передал отцу весло. Роман двумя-тремя гребками приблизил обласок к берегу, под самый куст. Тут было глубоко и тихо.
— Вот видишь, сынок, чуть подальше круговерть, а здесь вода как в ведре. Окунь любит такие места. Сейчас мы его выхватим. — Роман быстро размотал леску, насадил червяка на удочку и забросил ее. Едва леска скрылась в воде, как поплавок задрожал, задергался и скрылся. Отец вскинул над собой удилище, красноперый окунь, изгибаясь и дергаясь, повис в воздухе и, сорвавшись с удочки, шлепнулся прямо в обласок.
— Как ты его ловко, тятя! — засмеялся Алешка и забросил свою удочку на самую стрежь.
Вдруг ему показалось, что в таежном мусоре, который крутился в воронке, что-то блеснуло. Алешка вытянул шею, стал пристально наблюдать. Кедровая скорлупа, еловые шишки, засохшие березовые листики, обломки от тальниковых, пихтовых, сосновых, черемуховых сучков, стебельки брусничника, несгоревшие угли из какого-то неведомого костра, щепки, неизвестно кем брошенные в воду, — все это собрала река, может быть, на протяжении двух-трех сотен верст и теперь гоняла по замкнутому кругу причудливыми струями своего течения. Только сильный ветер мог разорвать этот круг и выплеснуть мусор на стрежь. Алешка прилежно следил за мусором, забыв на минуту о своей удочке. И опять что-то блестящее мелькнуло в этом крутящемся темном месиве.
— Тятя, там какая-то блестка! Второй раз видел, — сказал Алешка.
Бастрыков увлекся уже своим делом.
— Потише, сынок, окунь шум почует и уйдет. Хитрый, язва! — прошептал он.
Но Алешка был неумолим.
— Снова, тятя, блеснуло!
Бастрыков понял, что сын от него не отстанет, повернулся лицом к реке, уставился на воронку.
— Ну, что ты там увидел?
— Вон! Не то железка, не то стеклышко…
Бастрыков и сам уже заметил что-то блестящее, горевшее светлячком на воде, освещенной предзакатным солнцем.
— Сейчас, сынок, посмотрим. — Роман поднял свое удилище и, подобрав леску, концом начал разводить мусор. Блестка вспыхнула. Отец прижал ее слегка, осторожно повел на себя, перебирая руками по удилищу.
Когда блестка приблизилась к обласку, он нагнулся и взял ее, погружая руку чуть не по локоть в воду.
— Трубка! Смотри, сынок, трубка! — забыв о всякой осторожности, громко засмеялся Бастрыков. — И трубка-то хорошая, кто-нибудь из остяков потерял. Вот бедняга! И покурить теперь не из чего!
Бастрыков выбил из трубки воду, подал Алешке посмотреть.
— Тятя, ты знаешь, чья это трубка?! Ёська-остяк из нее курил. Вот посмотри, блестящее колечко. Точь-в-точь как у него.
Роман снова взял трубку, покрутил ее и так и этак.
— Походит! Помнится мне, у Ёськиной трубки вот такое же латунное колечко было…
— Уж это я точно, тятя, помню.
— Давай, сынок, мы ее высушим, а когда Ёська приедет, подарим ему трубку. Вот удивится! В Васюгане трубку нашли! Это все равно что отыскать иголку в стогу сена, — смеялся Бастрыков.
— Вот сюда, тятя, на дощечку ее положим. Она в момент высохнет!
Алешка не без торжественности уложил трубку на дощечку, которой он обычно прикрывал банку с червями, и поместил ее на среднем сиденье обласка.
— Ну, теперь, сынок, берись за работу. Окуни заждались нас, — насаживая червяка на крючок, усмехнулся Бастрыков, поглядывая на трубку и чувствуя какое-то смутное, неосознанное беспокойство.
Молча принялись удить. Но то ли потому, что они громко разговаривали и окуни действительно побоялись шума, а скорее потому, что кончилось время клева, рыбалка протекала вяло. Бастрыков вытащил пяток окуней, но это были мелкие окуни, величиной с ладонь. Три штуки таких же поймал Алешка. Крупные, увесистые окуни, ловля которых доставляет наслаждение и рождает в душе рыбака азарт, не брались за наживку. «Ах, черт их подери, что же они не хватаются?» — с неудовольствием думал Бастрыков, не привыкший терять время зря и намеревавшийся наловить окуней на уху для всей коммуны. Он то и дело посматривал на трубку и не понимал, что она-то и являлась причиной неудачной рыбалки. Секрет состоял в том, что ужение, как всякий промысел, требует сосредоточенности, не терпит посторонней мысли, а Бастрыков в этот вечер никак почему-то не мог отдать себя всего начатому занятию.
Когда стало смеркаться, Бастрыков поднял удилище, смотал леску.
— Поехали, сынок, ужинать. Давай поменяемся местами.
Отец встал, схватился за склонившиеся сучья черемухи и перешел из носовой части обласка в корму. Алешка ловко проскользнул на его место.
Плыли быстро. Роман греб, не щадя сил. Ему не хотелось опаздывать к ужину, а главное — надо было скорее увидеть Митяя.
Тот стоял на берегу и ждал его.
— Ну, как, Роман, добыча? — спросил он, уверенный, что Бастрыков, не привыкший тратить время зря, и в этот раз приехал с удачей.
— Трубку поймали.
— Какую трубку? — не понял Митяй.
— Алешка говорит, Ёськина трубка.
Митяй взял трубку, стараясь в сумраке рассмотреть ее, покрутил в пальцах, молча возвратил Алешке. Когда мальчишка убежал, Митька наклонился к Бастрыкову:
— Ты не думаешь, Роман…
— Думаю, Митяй, — прервал его Бастрыков. — Очень думаю и знаю, что остяк трубку не бросит и за всяк просто ее не потеряет. Для него трубка, ружье и обласок дороже всего на свете.
— Вот и меня сумленье берет…
— Утром поеду в Маргино, узнаю, дома ли старик. Иначе покоя не будет…
— Поезжай. Кого-нибудь с собой возьмешь?
— Никого. Алешку утром, Митяй, прихвати на постройку. Иначе увяжется со мной… И пока молчок о нашей тревоге.
— Лады.
Они направились к столам. Коммунары садились ужинать. Алешка показывал им трубку, ее передавали из рук в руки, шутили:
— А что, пусть Лукерья уху из нее сварит. Может, она слаще осетра окажется!
Когда трубку осмотрели все, Бастрыков подозвал Алешку.
— Дай ее мне, сынок, чтоб не потерялась. — Роман положил трубку в карман штанов.
Ночью Бастрыков встретился с Васюхой Стениным. У того были свои тревоги: запас муки с каждым днем сокращается. Через неделю надо плыть в Каргасок, а то и в Парабель, хлопотать насчет продовольствия. И только мукой не обойтись. Нужна еще соль. Ее особенно много пойдет, когда коммуна начнет лов рыбы на засол. А сахар? А чай? Без них тоже жизнь не в жизнь. Васюха понимал, что отрывать в такое время силы на поездку за продовольствием значило сильно затормозить постройку домов и корчевку леса под осенние посевы, но его долг — вовремя предупредить председателя коммуны.
Роман и сам знал, что впереди немалые трудности. На первых порах коммуну поддержали, но рассчитывать на то, что и дальше ее будут безвозмездно снабжать, не приходилось. У молодого Советского государства столько было нужд, что Бастрыкову от одной мысли об этом становилось страшно. «Ленин от нас, от коммун, ждет подмоги. Просить у государства — бесчестно. Соленой рыбы надо побольше подкопить и хоть этим отплатить государству», — думал Бастрыков.
— Ты знаешь, Вася, наши дела. Продержаться бы дней пятнадцать — двадцать, — сказал Роман.
Пояснять Васюхе, какой выигрыш коммуне могли принести двадцать дней, не требовалось. Он сам понимал, что за эти дни срубы домов будут выведены под крыши, а гарь раскорчевана до конца.
— Есть у меня десять мешков овсянки, — проговорил Васюха. — Можно их пустить в дело. Беда, Роман, в другом: приучили людей к хорошему хлебу, как бы роптать не начали.
— Этого не бойся. Люди поймут, что дома нужно подготовить к холодам. А потом попроси Лукерью что-нибудь почаще печь из овсянки…
— Пусть ее кобель бесхвостый просит. Не послушается она меня.
— Ну я сам поговорю с ней. Сходи к шалашу, разбуди ее, пусть придет.
Васюха ушел. Через несколько минут он вернулся с Лукерьей.
— Здравствуй, Роман Захарыч. Доброй ночи тебе! — громко сказала Лукерья.
— Присядь, Лукерья, на минутку да извини, что сон твой нарушил.
— А я и не спала еще. Думала.
— Просьба у меня к тебе, Лукерья, есть. Если можешь, выручай.
Бастрыков подробно рассказал о запасах муки и соли, о планах быстрее завершить постройку домов и раскорчевку, о намерениях побольше выловить рыбы для государства. Лукерья слушала, не проронив ни слова. Васюха ее молчание понимал по-своему. Недоверчивая улыбка скользила по его полному, круглому лицу, настолько сильно освещенному пламенем костра, что были видны даже мелкие морщинки под глазами. Ему все еще не верилось, что разговор принесет пользу. Васюха забыть не мог, как рьяно Лукерья протестовала против отъезда на Васюган.
