Святослав Сахарнов - Камикадзе. Идущие на смерть
Августовским прохладным утром Нефедова вызвали в штаб. Бригадный флаг-штурман сунул в руку доверенность на получение карт, низкий раздавленный зеленый «Виллис» ждал уже около дверей, вооруженный сопровождающий (карты секретные) сидел в нем. С места рванули, круто на поворотах взвизгивая тормозами, скатились на шоссе, хрустя мелким стреляющим щебнем, помчались в объезд города в Гидрографию.
Обратно ехали вдоль железнодорожных путей, через товарную станцию. На путях, набитые плотно, как патроны в обойму, стояли эшелоны. Их хвосты не помещались на боковых линиях и вылезли на главную. Чтоб пропустить проходящий состав, вагоны то и дело двигали, лязгала сцепка, вскрикивали маневровые паровозы. Между путями качалась серо-зеленая толпа — скатки, ремни, каски, плоские, как ножи, штыки. С грохотом прокатили полевую кухню. Медленно, скрежеща и качая над толпой дуло орудия, проползла самоходка. На ней кто-то торопливо мелом написал «срочный ремонт». С платформ скатывали автомашины. Пронесли минометную плиту. Тонкий молоденький голос крикнул было: «Рота, стройся!» Голос утонул в реве паровозного гудка… Над растекающейся толпой поднималась ржавая пыль, стояли запахи мазута, разлитых под колесами помоев, мочи.
— Поберегись! — Едва не задев Нефедова, рядом проехал низенький, как жук, тягач с противотанковой пушкой.
— Ящик с тушенкой раздавил, паразит!
Медленно, обдавая людей паром, лязгая, прошел еще один состав. На платформах стояли лоб в лоб, скрестив пушки, танки. Люки были открыты, танкисты, сбросив шлемы, сидели на машинах. Эшелон где-то попал под дождь, капли на танках блестели.
— Сила-то какая прет! — выдохнул кто-то рядом.
— Думаете, скоро начнется? — спросил Нефедов.
Человек переменился в лице, поспешил прочь.
Когда подъехали к штабу, в коридорах уже метались люди, флаг-штурман тащил ворох бумаг, увидев Нефедова, крикнул:
— Беги в секретную часть, получи дополнение к лоции. Карты привез? С девиацией у тебя все в порядке?
— В порядке.
— Планы всех портов не забудь: от Юкк до Гензана[8].
— А что такое?
— Ничего.
Остаток дня прошел спокойно.
В двенадцать часов двадцать пять минут, идя в надводном положении, подводная лодка «И-124» доставила в район атолла Маороа торпеду «кайтай». Командир лодки сыграл погружение, но, как только волны перекатились через палубу и над водой остался только перископ, лодка перестала погружаться, и затем медленно двинулась вперед.
Куамото сидел сгорбившись на переднем сиденье. В мутном зеленом полумраке вспыхивали и стремительно проносились светящиеся искры. Он поправил обхватившее шею переговорное устройство и, прижимая микрофон к губам, спросил сидевшего сзади моториста, что показывают приборы. В ответ послышался треск, и Куамото понял, что связь не работает. Прямо перед ним шевелился, светя зелеными буковками, компас — лодка шла на северо-запад. Стрелка глубомера сперва показывала десять метров, затем качнулась и отошла на двадцать, одновременно качнулась и переместилась влево на пятнадцать градусов катушка компаса. Именно в этот момент командир подводной лодки капитан 2-го ранга Сауки увидел в разрыве атоллового кольца серое, раздавленное, хищное, стальное тело корабля — на рейде стоял американский крейсер.
В перископ командиру лодки было видно, как медленно раздвигается, увеличивается вход в атолл, как поднимаются из воды белая, разорванная на части пенная гряда над рифом, желтый песок, редкий частокол неподвижных согнутых ветром пальм с резными султанами. У входа покачивался на волнах сторожевой катер, вправо и влево от него подпрыгивали красные и черные буйки — сеть.
Сауки дал сигнал, по которому Куамото должен приготовиться, застопорил электромоторы. Когда стрелка указателя скорости замерла на нуле, приказал освободить «кайтай». Торпеда покачнулась и начала всплывать. Моторист без приказания все понял, запели винты, торпеда набирала скорость. Куамото шевельнул рукоятку руля — снаряд слушался. Бросив беглый взгляд на компас, лег на курс, ведущий прямо на середину пролива. Главное — поднырнув под сеть, очутиться внутри атолла. Показалось дно. Сначала это было неровное, коралловое поле, затем оно выровнялось, потекла однообразная грязно-серая равнина. Куамото решил всплыть, уменьшая ход, и взял руль на себя. Зыбкое водяное зеркало над головой заколебалось, раскололось, сквозь стекло водолазной маски хлынул свет, в лицо ударил ветер. Торпеда качалась на пологой длинной зыби. Прямо перед ней то поднимался, то пропадал низкий берег. Вход в атолл виднелся далеко вправо. Куамото понял, что сбился с курса. Торпеда двинулась вдоль берега. Неожиданно впереди возникла стена и распалась на квадраты. Сеть! От ее нижнего края до дна не более полутора метров. Заработало переговорное устройство.
— Вылазь! — скомандовал Куамото и, перекинув ногу через борт, вывалился из кабины. Обхватив торпеду руками, водолазы начали протаскивать ее под сетью. Наконец это удалось. Пройдя около мили, всплыли. Отсюда хорошо была видна лежащая посередине атолла светло-серая громада крейсера.
От долгого пребывания под водой болели уши, в голове шум. Куамото оглянулся: у моториста из носа текла струйка крови. Он показал ему на корабль. В лице моториста что-то дрогнуло. Погрузились, легли на курс. Аккумуляторы рассчитаны на час работы. Куамото посмотрел на часы: с момента, когда они отделились от лодки, прошло уже пятьдесят минут. Все последующее показалось ему вечностью. Дно то показывалось, приближалось к самой торпеде, то проваливалось, и тогда под торпедой открывалась черная бездна. «Дойдем ли?» Акула со стеклянными неподвижными глазами вынырнула сбоку, некоторое время плыла рядом, потом, безразличная ко всему, растаяла в зеленоватой дымке. Куамото представил себе, как впереди появится, выплывет из бездны борт стального гиганта, как он, зажмурив глаза, толкнет вперед ручку электромотора, тот пронзительно запоет, стена приблизится, торпеда упрется в него носом, спрятанные в глубине двухсоткилограммового заряда маятниковые взрыватели качнутся, пропуская ток… Толчок! Куамото испуганно открыл глаза: впереди курилось облачко поднятого от удара о дно ила. Винты не вращались. Из торпеды его выбросило. Он всплыл и увидел, что находится в ста метрах от борта крейсера. Там уже гремели колокола боевой тревоги, на воду торопливо спускали моторный катер. Когда он подошел, у Куамото не было сил. Его втащили в катер, надели наручники. «Кто вы?» — спросил по-японски переводчик У Куамото задергалась щека…
Идут, идут вереницей тучи, медленно накапливаются на вершинах сопок, срываются, катятся по горному склону, волоча за собой серые космы вниз, в долину, где блестят мокрые, не просыхающие черепичные и соломенные крыши. День за днем моросит, льет, ночью не включают на улицах фонари, закрывают в домах свет, рано исчезают из магазинов посетители. Мрачно и недобро в городе — который год тянется война, идут похоронные извещения, гнетет, гнетет ожидание: что дальше?
Одиноко и пусто в доме Кадзума: остались в нем две женщины. Редко-редко приходит весточка: две-три строчки от мужа не сразу поймешь, все еще он на острове или уже перешел со своими миноносцами в какой-нибудь китайский порт? Еще реже пишут мальчики, да и что писать из училища? Рано-рано поднимают их сигналами злых боцманских дудок, выгоняют обнаженными по пояс на плац, и там — ветер не ветер; дождь не дождь — две тысячи рук поднимаются вверх и падают, две тысячи матросских башмаков гулко топают по плацу… Всего один раз приезжали братья. Ямадо на вопросы буркнул: «Все, как надо», а Суги рассказывал много, но понизив голос и все время чего-то недоговаривая. Нет больше у госпожи Кадзума детей, нет мальчиков, будто и не было светлых, промелькнувших, как один день, лет, будто и не клала она им никогда под подушки кораблики счастья, не наряжала, как кукол, в дни чичигосан, не надевала ранцы с обезьянами в первый радостный день занятий в школе… Долго стояла тогда госпожа у садовой ограды, рука — на каменном столбике-фонаре, смотрела, как уходят, а местами, где уклон особенно велик, сбегают двое юношей, тонких, в синих форменных матросских костюмах. Подпрыгивают, дрожат белые чехлы фуражек.
Нет больше у тебя сыновей…
Вечером залезла в фуро. Сперва помыла тщательно, мылом, лицо, руки, узкие девичьи ступни, потом забралась по горло в бочку (служанка вовремя нагрела воду, перемешала красные угли в топке), едва выдерживая горячую воду, медленно опустилась на дно, задохнулась от чувства, что вот-вот не хватит сил, но через минуту по всему телу побежало блаженное тепло. Долго сидела, выставив плечи, покатые, светлые, пока они понемногу не начали краснеть, потом вылезла, снова намылилась, слила на себя теплую воду из таза и снова забралась в раскаленный дымящийся розовый рай. Сидела долго, теряя счет времени. Дважды служанка принесла и подала в фуро чай. Выпила не торопясь, растягивая блаженство, нехотя, лениво выбралась, начала растирать розовое с красными пятнами тело, набросила на плечи халат, запахнулась, прошла в спальню. Еще не укрывшись, сидя на циновках, колени уже под одеялом, протянула руку, включила радио. Черный бумажный кружок в деревянной коробке на полу начал с полуслова: «…в бою у берегов Новой Гвинеи в ночной атаке наши миноносцы потопили два крейсера противника. Четыре наших корабля пошли на дно…»
