Богдан Сушинский - Французский поход
– Сегодня же город узнает, что вы почтили его своим возвращением из далекого Ляхистана.
Карадаг-бей медленно поднялся и, тяжело ступая в своем разбухшем мундире и сапогах, не спеша вышел из бассейна. Еще через несколько минут он уже лежал раздетым, на ковре, расстеленном в жиденькой тени небольшой сосны, и яркий китайский халат вбирал последние капли влаги с его могучего тела.
Я очень спешил в Бахчисарай, но мне сказали, что хан отбыл в Кафу. Это сообщение прибавило еще два дня пути к тем многим дням, которые уже отняла у меня проклятая гонка по чужим землям.
– У вас какое-то срочное донесение? – поинтересовался комендант, присаживаясь на краешек ковра.
Шербет [11] , который принесли в больших кувшинах из глубоких дворцовых подвалов, был умиротворяюще прохладным и сладким, и склонял к неспешности разговора. Однако комендант чувствовал, что в гостях Карадаг-бей не задержится, а у него возникло несколько просьб к этому приближенному хана, высказывать которые самому Ислам-Гирею он, конечно, не решился бы.
– Это у хана, как я полагаю, есть несколько срочных вопросов ко мне, – вальяжно объяснил тем временем Карадаг-бей. Комендант счел ответ слишком смелым, но что поделаешь: если начальник личной охраны и советник хана позволяет себе столь уверенно демонстрировать независимость от повелителя, значит, хан окончательно смирился с этим. Очевидно, у Ислам-Гирея слишком много врагов, чтобы, теряя одного из лучших своих друзей и советников, одновременно наживать целую уйму новых недругов. – Кстати, где он сейчас – я имею в виду хана?
– В городе об этом знаю только я, – уведомил комендант начальника личной охраны хана.
Карадаг-бей воинственно оскалил пожелтевшие конские зубы:
– Хотите сказать, дорогой Гадаяр-Керим, что вам не велено сообщать кому бы то ни было, что Ислам-Гирей снова удалился в предгорье Кара-Дага?
– Не велено, – мрачно подтвердил комендант после небольшого колебания: следует ли признавать, что начальник личной охраны повелителя прав.
– …Чтобы там, разбив шатер на берегу Коктебельского залива, мрачно созерцать пепельные вершины окрестных гор и застывшую вечность вулкана с открывающимся ему божественным ликом, высеченным на склоне самим Аллахом?
– Мне неведомо, каким помыслам предается там могущественный правитель Крыма, когда…
– О, нет-нет, – иронично упредил его гость, – ни в коем случае не вздумайте раскрывать мне сию тайну, досточтимый Гадаяр-Керим, давно ставшую величайшей из тайн Крымского ханства.
22
Появился управитель замка и сообщил хозяину, что воины из чамбула Карадаг-бея и их кони накормлены и сейчас отдыхают. Однако ни хозяин, ни его гость никак не отреагировали на это сообщение.
– Вы намерены оставаться в городе день, два, три? – поинтересовался комендант у Карадаг-бея.
– Через час выступаем. К вечеру я должен прибыть в ставку хана. Было бы неблагоразумно не появиться там, предаваясь безделью в Кафе.
– Но и представать пред его очами – тоже не очень-то благоразумно, – недовольно проворчал комендант, словно бы ощущал собственную вину за то, что Карадаг-бей сумел определить, где именно скрывается от мира и от самого себя их правитель. – Пребывая в Коктебеле, хан обычно предпочитает одиночество.
Карадаг-бей поднялся, прошелся по двору и, повелев своему оруженосцу: «Мундир мне!», подошел к Гадаяр-Кериму. Тот, с опаской посматривая на гостя, тоже поднялся, однако сделал это медленно, воровато, словно ожидал, что Карадаг-бей вот-вот начнет избивать его.
– Ты так ничего и не понял, комендант. Я и есть то самое «одиночество» хана. Его глубочайшее «одиночество».
– Вы предпочитаете говорить загадками, уважаемый Карадаг-бей. Мне не понять их. Я – всего ли воин, пусть и наделенный какой-то там призрачной властью. И потом, Кафа находится столь далеко от столицы, что любая тайна, рожденная во дворце хана, доходит сюда обросшей сплетнями. Возможно, в том, что хан находится сейчас в Карадаге, для вас, Карадаг-бея, есть особый символ, знак Аллаха, возможно… – едва заметно поклонился Гадаяр-Керим, – но я по-прежнему чувствую себя хранителем его уединенности.
Ответом Карадаг-бея была все та же самоуверенная, нагловатая ухмылка, которая настолько успела надоесть Гадаяр-Кериму, что в следующий раз он предпочел бы увидеть ее на лице Карадаг-бея разве что под секирой палача.
К его удивлению, Карадаг-бей начал облачаться в мундир то ли австрийского, то ли польского офицера. Кто иной из придворных Ислам-Гирея осмелился бы появиться в нем в Крыму, да еще предстать перед своим повелителем? Похоже, что Карадаг-бей действительно стал «глубочайшим одиночеством хана» – независимо от того, какой глубинный смысл изволил вкладывать в это понятие он сам.
– Чем интересовался хан, будучи в Кафе?
Вопрос застал Гадаяр-Керима врасплох. Несколько секунд он непонимающе смотрел на гостя, пытаясь вникнуть в суть того, о чем его спрашивают.
– Видите ли, уважаемый Карадаг-бей, еще никто и никогда не осмеливался поинтересоваться, чем именно интересуется хан, появляясь в нашем благословенном городе.
– Где-то же он бывал, о чем-то спрашивал. Я обязан знать это. Я обязан знать все. Значительно больше, чем может предполагать о моих сведениях Ислам-Гирей, ибо такова моя служба.
«А ведь дело не только в мундире, – вдруг понял Гадаяр-Керим, только сейчас сообразив, что именно больше всего удивляет его в поведении гостя. – Он и ведет себя как неправоверный европеец. Его манера говорить, держаться, дерзить в разговоре со старшими, наконец, абсолютное неумение отвешивать поклоны, без чего на Востоке вообще немыслимо соблюдение обычаев, не говоря уже о придворном этикете».
– Прежде всего, Ислам-Гирей, да продлит Аллах дни его, побывал в гавани, где расспрашивал, чьи корабли стоят в ней, а также внимательно осматривал эти суда. А там как раз находились четыре галеаса [12] и один галеон [13] из Турции, несколько каравелл из Генуи и Венеции, галера из Египта. Могло бы показаться, что они специально собрались, чтобы Ислам-Гирей мог любоваться кораблями всего мира. К слову, до сих пор я даже не догадывался, что всемогущественнейший хан сумел проникнуться такой любовью к морю и кораблям. Чтобы татарин – и вдруг…
– Это как раз приятная весть, Гадаяр-Керим, – возбужденно прошелся по двору Карадаг-бей. – Вам не понять, насколько она важна и приятна. И то, что в гавани в это время оказалось много кораблей – тоже хорошая примета.
Комендант крепости удивленно смотрел на гостя, не понимая, что тот имеет в виду.
– Примета? Когда в гавани много кораблей – хорошая примета? – усиленно морщил он лоб.
– Но никто не способен истолковать, что именно она предвещает, – благодушно рассмеялся Карадаг-бей. – Видно, мне действительно нужно было родиться где-нибудь в Англии или Венеции, – бесстрастно согласился Карадаг-бей. – Вели слугам готовить коней.
– Уже уезжаете? – растерялся Гадаяр-Керим.
– Не могу я терять время, когда в нескольких милях отсюда решается судьба государства.
– Даже так – судьба? – выпучил глаза комендант крепости. Круглое прыщавое лицо его еще более округлилось и стало похожим на старую перезревшую тыкву. – А как она… решается?
– Об этом я и хочу узнать в ставке.
– Значит, сейчас вы – в ставку?
– Немедленно. А ты и в самом деле привыкай к европейским столам и одеждам, Гадаяр-Керим, нам это еще может пригодиться. Да и вообще, пора уже…
– Пригодится, когда повелителем Крыма станет человек, побывавший во многих европейских странах? – лукаво прищурил свои маслянистые глазки комендант, положив при этом голову-тыкву себе на плечо. – Я правильно понимаю?
– А что, при дворе хана уже появился такой человек? – жестко отчеканил Карадаг-бей, и комендант тут же испуганно подбросил плечом свою голову-тыкву. – Я спрашиваю: вы знаете человека, который стремится стать повелителем Крыма, дабы превратить его в окраину «мира неверных»?!
– Нет, я не знаю такого человека, уважаемый Карадаг-бей, – пересохшими губами пролепетал комендант.
«А ведь в эти минуты зарождается начало крупной придворной интриги, – смерил его презрительным взглядом Карадаг-бей. – Она начнется с доноса этого ублюдка, в котором будет все: и мое презрение к восточным одеждам, и неуважение к хану, и стремление взойти на крымский престол. Сколько придворных голов полетело в Бахчисарае из-за подобных доносов!».
Как только отряд покинул город, Карадаг-бей подозвал к себе одного из самых доверенных своих аскеров, ногайца Юлдаша.
– Когда я взял тебя к себе, ты, кажется, был дервишем [14] ?
– Ты, как всегда, прав: дервишем, мой повелитель, – осклабился Юлдаш. Они оба хорошо знали, что его «дервишество» было всего лишь спасением от секиры палача, и что дервишем он стал после того, как бежал из тюрьмы. Но существа дела это не меняло.
– Возьми двоих своих людей и к вечеру вернись в Кафу. Говорят, Гадаяр-Керим неплохо подает всякому дервишу, появившемуся у ворот его дворца. В Бахчисарай прибудешь через две недели. И я не удивлюсь, если привезешь весть о том, что Гадаяр-Керим ушел от нас в мир иной. Мы все, даже хан, искренне пожалеем, что его нет больше с нами.
