Вадим Собко - Избранные произведения в 2-х томах. Том 2
— Зачем он вам? — удивился Лука. Ведь ни поднять оружие, ни тем более выстрелить матрос первой статьи не мог: по самые плечи были отняты руки.
— Положи в сундук, пусть лежит, — рявкнул моряк.
Лука послушно выполнил приказ.
Отец хотел захватить с собой в новый корпус портрет Майолы, который по его просьбе няня приклеила к стене синтетическим клеем. И теперь Семён Лихобор требовал, чтобы сын снял картинку, не повредив её.
Лука взглянул на серьёзное, сосредоточенное лицо Майолы и опустил глаза — так заколотилось сердце.
— Чего ты встал, как горшок с кашей! — командовал отец. — Принеси мокрую тряпку, намочи бумагу, должна она. окаянная, отклеиться. Без портрета я отсюда не уеду, и осторожно — испортишь, я тебе голову оторву.
Лука пошёл к няне, взял мокрое полотенце, но синтетический клей не поддавался.
— Вместе со стеной заберём его отсюда. — Отец стоял на своём.
— Корпус завалится, — насмешливо возразил Лука.
— Пускай валится, туда ему и дорога! — кричал отец. — В понедельник принесёшь молоток и зубило, осторожно вырубишь.
— Хорошо, — покорно проговорил сын, соглашаясь на всё, лишь бы только отвлечь внимание отца от портрета. В душе он был уверен, что отец затеял всю эту мороку нарочно, желая напомнить Луке о Майоле.
Когда все пожитки инвалидов были упакованы, Семён Лихобор передумал:
— А зачем нам, братва, это старое барахло? Я с собой ничего не возьму. Только портрет из стены вырубим. Новую жизнь начинаем… Когда мы отсюда выедем, возьмём спички, бутылку бензина и подпалим всё к чёрту лысому! Чтоб и не вспоминалось!
— И сядешь в тюрьму за поджог государственного имущества, — закончил Лука.
— Так ты ловко, незаметно подожги. Эти корпуса всё равно снесут, с землёй сровняют. А нам хочется по смотреть, как будет ясным огнём пылать наше лихо.
— Нет, — ответил Лука, — чего не обещаю, того не обещаю.
— Ладно, но молоток и зубило принеси обязательно.
— Принесу. Ну, всего хорошего, — попрощался Лука и вышел из девятой палаты. Сердце его наполнялось щемящей острой болью, стоило ему ступить ногой на территорию госпиталя. Можно, конечно, переехать в новое красивое здание, можно сжечь эти бараки и сровнять их с землёй, но разве сожжёшь вместе с ними твоё горе, Семён Лихобор?
Лихобор вышел на крыльцо, в светлом небе раннего вечера отчётливо вырисовывались серо-зелёные, измученные зимой верхушки сосен, вдохнул всей грудью смолистый запах апрельского ветра. Хорошая всё-таки штука — весна…
— Здравствуй, — послышалось совсем рядом, и Лука вздрогнул. Майола Саможук сидела на лавочке, лицо строгое, деловое, смотрит на Луку равнодушно.
Сложным путём пришла девушка к этой хорошо знакомой скамейке. Тогда, в их последнюю встречу, она нашла в себе силы бросить в лицо Луке обидные слова, и потом, поблагодарив шофёра на прощание, пришла домой внешне спокойная: ни отец, ни мать ничего не заметили. Но после разговора с Загорным всё перепуталось.
Гимнастку в синем трико с алой трепетной лентой в руке она не забывала. Стоило только закрыть глаза, как сразу плыла в памяти, то извиваясь, то вихрем взлетая вверх, то покорно стелясь к ногам, широкая красная полоса, словно перечёркивая крест-накрест жизнь Майолы. Не забывала девушка и разговора с Загорным, и его слова, сказанные ей на прощание…
Чего же он требовал? Чтобы она сама пошла и сказала этому упрямому, зазнавшемуся Луке: «Я люблю тебя, женись на мне, пожалуйста»? При одной мысли об этом мороз пробегал по коже. Ходить на тренировки и видеть серьёзное лицо Василия Семёновича тоже почему-то стало неприятно, тренер стал частью чужого, враждебного девушке мира, в котором жил Лука Лихобор.
Казалось, в жизни она всё сумела подчинить своей воле. Оставалась неприкосновенной одна святая точка — госпиталь инвалидов. Здесь всё напоминало о Луке, во ведь можно было не подходить к седьмому корпусу, тем более, что её подшефный, пятый, стоял на отшибе.
В пятом корпусе тоже мечтали о переезде в новый дворец, о новой жизни, не похожей на нынешнюю, хотя каждый понимал, что изменится она только внешне…
И всё чаще представлялся Майоле праздник — День Победы с торжественным парадом пионеров перед героями войны. Зашла в комитет комсомола, рассказала о своём плане.
— У тебя мания, ты просто помешалась на грандиозных мероприятиях! — Вячеслав Савчук пятернёй расчесал свою густую шевелюру. — Такой парад организовать под силу только райкому комсомола…
— Так что же делать?
— Уменьшить масштабы, из заоблачных мечтаний опуститься на нашу грешную землю. Взять пионерский отряд, прийти к инвалидам, поздравить их с Днём Победы, преподнести каждому по букетику, я уверен, они будут тронуты таким вниманием. И деньги на это у нас найдутся, профсоюз потрясём — даст…
— Профсоюз? — со страхом переспросила Майола.
— Конечно, профсоюз. Как я вижу, тебе эта мысль и в голову не приходила. А профсоюзная организация у нас здорово отстала. Я с ними сам поговорю…
— Отстала? Нет, не везде! — сказала Майола и вышла из комнаты, хлопнув дверью. Савчук удивлённо пожал плечами, дёрнула же его нелёгкая дать комсомолке Саможук это поручение. Вцепилась, как репей, и, видно, не отстанет, пока не доведёт дело до конца. У них у всех такой характерец, у этих монтажниц буровых коронок.
Девушка вышла из комитета комсомола и задумалась. В институтский профком она, конечно, зайдёт и деньги на цветы достанет. Но как всё это будет выглядеть? Приедут тридцать пионеров, допустим, даже сорок, подарят цветы, споют песни, почитают стихи, и всё? Нет, так не пойдёт! Она знает, что надо сделать. От личных переживаний комсомолки Саможук не должны страдать люди. Вместе с авиазаводом она организует настоящий праздник. А что касается личных чувств, то Майола сумеет сдержать своё сердце. Она поговорит с Лукой как с председателем цехкома. И только.
Да, она будет спокойно сидеть на знакомой скамейке, будто пришла сюда впервые и должна встретить совсем незнакомого представителя профсоюза авиазавода для того, чтобы договориться о совместном проведении важного общественно-политического мероприятия. Поймала себя на том, что, желая успокоиться, она подозрительно старательно выговаривает эти сухие, казённые слова, и заволновалась. А может, она просто хочет увидеть Луку? Ещё раз сурово, строго, как на исповеди, проверить свои чувства? Нет, ничего нет в твоём сердце, Майола, кроме желания порадовать инвалидов. Значит, нечего бояться этого свидания с Лукой. Иди!
К седьмому корпусу девушка подошла немного насторожённо. Ничего не изменилось здесь после того, последнего вечера. Похвалила себя за выдержку. Прежде всегда нетерпеливо ждала Луку, волнуясь и радуясь, а сейчас спокойно поглядывала на червяка-выползня, который медленно двигался но песчаной тропинке, — скоро придёт тепло, показались дождевые черви. А в седьмом корпусе гвалт стоит, как на базаре… В пятом тоже инвалида собираются в дорогу.
Однако засиделся, товарищ Лихобор. Сколько можно ждать? Сейчас она встанет и уйдёт, а в понедельник позвонит по телефону в цех.
Двери скрипнули, распахнувшись. Вышла няня, тряхнула какую-то тряпку и снова ушла. Ну, ещё совсем немножко подождём, две минуты… И тогда уж всё.
Лука вышел на крыльцо именно в тот момент, когда Майола собралась уходить: истекли две минуты дополнительного времени. Он остановился, взглянул на верхушки сосен, даже не заметив её, Майолу.
— Здравствуй, — как чужому человеку, холодно сказала Майола. — Я тебя жду. Садись, поговорить надо.
Лука взглянул, и его голубые глаза широко распахнулись, заполнились ярким светом… Что пришло к нему: счастье или горе? Нет, ни то и ни другое — профсоюзная работа.
— Ты, пожалуй, удивишься, — спокойно сказала девушка, довольная своим ровным голосом, — но я пришла по делу, потому что, к сожалению, не могу обойтись без твоей помощи. Речь идёт об организации праздника Победы для инвалидов. Наш институт может, конечно, отметить этот день, но не так, как мне хотелось бы, и не так, как того заслужили эти люди.
Лука молчал, а девушка говорила, деловито и продуманно, боясь остановиться: весьма опасной могла оказаться пауза в этой беседе.
Лихобор встал, и за ним, как нитка за иголкой, поднялась Майола, всё ещё не переставая излагать свой план проведения праздника. И тогда Лука неожиданно для самого себя сделал то, что давно надо было сделать. Сильными руками он обнял девушку и крепко поцеловал. И хотя Майола упиралась локтями ему в грудь, отворачивала своё лицо, больших усилий, чтобы преодолеть это сопротивление, не потребовалось.
— Ты нахал, пользуешься своей силой, — сказала она, когда Лука, задыхаясь, опустил руки. Тон разговора не изменился, она всё ещё развивала свои соображения о празднике Победы. — Я пришла по делу, и только по делу…
