Кронштадт - Евгений Львович Войскунский
Я рванул дверь сто тридцать восьмой комнаты и, почти падая, ввалился. Из окна било солнце, ноги не повиновались больше, я упал на койку у двери. Люся стояла посредине комнаты с чемоданом в одной руке и большим узлом — в другой. Она выронила поклажу из рук и закричала…
Как я не умер? Как выдержало сердце? До сих пор не пойму.
Глава восьмая
Перемены
С начала сорок третьего года Главная военно-морская база была реорганизована в КМОР — Кронштадтский морской оборонительный район. КМОР включал в себя и Островную базу, то есть Лавенсари, Сескар и Пенисари. Флот готовился к новой боевой кампании… На востоке ленинградской обороны была в январе прорублена брешь в блокадном кольце. Но в западном секторе противник занимал прежние позиции, контролируя оба берега Финского залива, кроме Ораниенбаумского пятачка, и по-прежнему угрожая Ленинграду и Кронштадту. Немцы резко усилили активность артиллерии. Ежедневно по Ленинграду били от десяти до двадцати и больше батарей. Били и по Кронштадту, и по фарватеру, связывавшему его с Ленинградом. Подтянули тяжелые осадные орудия. Мощную артгруппу установили на Красносельском участке фронта, в районе совхоза Беззаботный, близ села Настолово. Умело замаскированные, эти тяжелые орудия были предназначены для разрушения Ленинграда. Может, немцы, сильно побитые на юге, под Сталинградом и на Дону, хотели дать почувствовать Ленинграду и Балтфлоту, что тут-то они в полной силе, — ну, отошли малость от южного берега Ладоги, но в остальном их «северный вал» по-прежнему прочен и несокрушим.
У артиллеристов Ленфронта и флота было много забот. Мгновенность открытия ответного огня и надежное подавление немецких батарей — вот что требовалось. С открытием огня батареи Кронштадтского и Ижорского укрепленных секторов не мешкали, но вот с подавлением стреляющих батарей на расстоянии свыше двадцати километров было очень не просто. На флоте стали применять новую тактику контрбатарейной борьбы — массированные огневые удары по немецким батареям силами стационарной корабельной и железнодорожной артиллерии. Так, 17 апреля мощным огневым налетом была надежно подавлена одна из особенно активных батарей беззаботнинской артгруппы.
С последними льдинами КМОР направил в море свою «москитную флотилию» — морские охотники, сторожевые и торпедные катера. Подбираясь в предрассветном синем полумраке к берегам противника, катера ставили минные банки на выходах из финских шхер в восточную часть залива, на немецких фарватерах у Южного берега, на подходах к вражеским портам. Заставляли морские силы противника заниматься тралением, приковывали к шхерным узлам и тем самым облегчали развертывание наших подводных лодок.
Опять, как и в прошлом году, готовились подводники к прорыву на просторы Балтийского моря.
Белые ночи, белые ночи…
Плавно несет Нева свои серо-жемчужные воды. И тем же жемчужным светом, разливающимся над рекой, над гранитными ее берегами, полон прохладный ночной воздух. Спят, сомкнув каменные плечи, желто-коричневые дома на набережной Красного Флота. Спят на той стороне реки темные линии Васильевского острова, храня в своих ущельях старые петербургские тайны. Правее, за четкой дугой моста Лейтенанта Шмидта, дремлет громада Академии художеств. Зияют глубокие тени — обрывки недавних зимних ночей — между колоннами в середине и по краям ее фасада.
И только сфинксы, некогда привезенные из древних Фив, не спят, грезят о жарких песках Египта.
Не спалось и нам когда-то белыми ленинградскими ночами. Мы бродили, рука в руке, по набережным, наблюдая ночное движение буксиров и барж, и мосты были разведены, и голоса звучали странно, излишне громко, отражаясь от стен уснувших дворцов, и сторожевые львы, подняв переднюю лапу на каменный шар, провожали нас слепыми глазами. Много воды, вот этой, серо-жемчужной, державной, утекло с той далекой поры…
Белой июньской ночью сорок третьего года подводная лодка капитана третьего ранга Толоконникова, зимовавшая здесь, оторвалась, бесшумно работая электромоторами, от гранитного парапета набережной Красного Флота и пошла по течению Невы. От стенок Торгового порта отделились три морских охотника. Один, описав крутую циркуляцию, занял место в голове конвоя, два других пристроились по бортам «щуки». Миновали причальные линии порта, длинный мол и вместе с невской водой — незаметно и плавно — влились в залив. Неогражденная часть Морского канала встретила конвой сырым зюйд-вестом. Люди на мостике «щуки» подставили ветру лица.
— Чуешь запах моря, Борис Петрович? — негромко сказал Федор Толоконников. Он стоял, высокий и прямой, у «козырька» мостика. Щурил светлые глаза.
— Чую, чую. — Замполит капитан третьего ранга Чулков тоже с наслаждением вдыхал сырой воздух моря, так не похожий на воздух реки и города. Он ощущал в нем и легкую горчинку, как бы привкус военной деятельности людей на этих сходящихся в устье Невы берегах. — Застоялись мы…
«Душа простора жаждет», — хотел он добавить, но постеснялся громких слов. Душа Чулкова не только жаждала простора. Она была печальна, потому что тут, в Ленинграде, оставалась у него молодая жена Лариса с трехлетней дочкой, Маринкой, выжившей только из-за сумасшедшей любви отца к ней. Только поэтому дистрофия не свалила ребенка насмерть. Теперь-то, когда полегчало с продуктами, Чулков верил, и верила его молодая, в ту зиму полумертвая жена, что Маринка поправится и будет жить непременно. Но все-таки не было полной уверенности.
— Застоялись, — подтвердил Федор Толоконников с грозной полуулыбкой на жестких устах. — Выпустили наконец-то жеребца из конюшни. Порезвимся теперь. Ох, порезви-имся!
Чулков понимающе усмехнулся. Вся команда «щуки» рвалась в море. Краснознаменные, орденоносные, жаждали ребята новых побед и новой славы. Два прошлогодних похода — в первом потопили пять транспортов, во втором два — спаяли их таким взаимопониманием и верой в собственные силы, что не терпелось им, не сиделось с наступлением весны у осточертевшей набережной — скорей бы в море, скорей бы!.. К тому же явно изменился к лучшему ход войны после Сталинграда. Хотелось ребятам и тут, на Балтике, подтолкнуть события
