Вадим Собко - Избранные произведения в 2-х томах. Том 2
Разве можно жить с такой болью и горечью в сердце?
С такой обидой… Робко мелькнула мысль, что, собственно, Лука её ни в чём не обманул, но тут же исчезла. Станция метро осталась позади, а Майола всё шагала и шагала, и казалось ей, что самое главное сейчас — это двигаться, идти и идти, потому что остановиться — значило бы умереть. Перед глазами мелькали то зелёные, то красные огни, и почему-то хотелось идти направо, только направо. Шагнула и споткнулась, почувствовав удар, будто налетела на ослепительный свет, резанувший по глазам, и тут же услышала испуганный голос и злую ругань. Ноги подкосились, и девушка упала на холодный асфальт, не понимая, что падает, и всё ещё стараясь идти.
— Она просто пьяная, товарищ старшина, я её даже буфером не задел, — оправдывался шофёр, выскочивший из машины.
— Нет, не пьяная, скорее больная, — сказал милиционер.
Майола пришла в себя, открыла глаза, ещё не понимая, что случилось, в смятении оглянулась. Пелена рассеялась, мир вновь предстал перед глазами во всей своей жестокой реальности. Она попробовала подняться, но не смогла. Почувствовала помощь сильной руки, встала на ноги.
— Пьяная, точно пьяная, товарищ старшина, — стоял на своём шофёр. — Как я успел затормозить, чудо, просто чудо! Вот что значит реакция…
— Замолчи ты, реакция, — резко оборвал шофёра старшина, вглядываясь в прозрачно-бледное лицо Майолы. — Что с вами?
— Извините, я пойду… Пожалуйста… — проговорила она, порываясь уйти.
— Может, вызвать «Скорую помощь»?
— Нет, нет, не надо…
Теперь самым важным было очутиться дома, в родной комнате, где за пластмассовой ширмой, отгороженная от столовой и от всего живого, стоит кровать Майолы.
— Где вы живёте?
— На Пушкинской…
— Ты, реакция, — приказал милиционер, — отвезёшь девушку, она больна.
— С какой это радости! И не подумаю, — обиделся шофёр.
— Прокол получить захотел? Ты как из переулка на центральную магистраль вылетел? Прошу ваши права, товарищ водитель…
— Вы меня неправильно поняли, товарищ старшина, — засуетился шофёр. — Пожалуйста, садитесь, — обратился он к девушке.
— Майола! — послышался рядом голос Луки Лихобора. Девушка вздрогнула, рванулась было бежать, но ноги не послушались…
Она теперь всё ясно видела, но воспринимала события как-то странно, будто рассматривала со стороны глазами постороннего человека. Лука, встревоженный, с трудом переводя дыхание от быстрого бега, стоял рядом, и в его широко раскрытых, испуганных, освещённых фарами глазах — отчаяние.
И вдруг, собрав силы, Майола сказала, как отрезала:
— Товарищ старшина, я прошу вас сделать так, чтобы этот человек меня больше не преследовал.
— Вон оно что, — протянул милиционер. — А ну ты, реакция, вези гражданку на Пушкинскую, живо! — Уверенный голос девушки его не обманул, он видел, что ещё минута, и она вновь упадёт — так побледнело её лицо.
— Майола… — начал Лука.
— Подождите, — остановил его старшина. — С вами мы поговорим позже. Давайте, гражданочка, опирайтесь на мою руку. — И когда исчезли, мигнув, красные огоньки машины, повернулся к Луке и спросил: — Ваши документы?
Лука машинально протянул заводской пропуск.
— Ясно. Авиазавод. Зачем вы преследуете девушку?
— Я? — Лука, видимо, не очень хорошо понимал, чего от него хотят, он смотрел на милиционера полными отчаяния и горя глазами. — Я ей ничего не сделал, я просто сказал, что люблю её. Понимаете? А она…
Ему вдруг захотелось всё рассказать этому строгому на вид старшине, пожаловаться на несправедливость, которая ещё существует на белом свете, на свою горькую судьбу. Но милиционер имел опыт и потому перебил его.
— Понимаю. Фамилию вашу запишем, на всякий случай. И больше не преследуйте девчат. Чуть было под машину не попала…
— Под какую машину?
— «Волка» эм-двадцать четыре, номерной знак КИЗ-тридцать восемь-пятнадцать, — с профессиональной точностью ответил старшина. — Можете идти.
Лука не помнил, как пришёл в свою холостяцкую квартиру. Присел на тахту и горько усмехнулся. Жизнь стала пустой и страшной, как бездонная пропасть. Слова Майолы, жестокие, холодные, ещё звучали в его ушах.
«…Чтобы этот человек меня не преследовал…» Наивный, добрый, родной отец — иногда мудрец, иногда малый ребёнок… Надо же придумать, будто Майола его любит. Вот и вся твоя мудрость, отец. Оксана в огромном самолёте по дороге на Дальний Восток подносит к розовым губам сына свою тугую, полную молока грудь… Всё дальше и дальше летит машина, исчезает из глаз, с горизонта, из жизни… Нужно заставить себя не думать, не вспоминать. Никого. Даже Майолу. Неизвестно, сколько проболит эта рана, но ведь заживёт же когда-нибудь… Нет, пожалуй, не заживёт. Никогда.
«…Чтобы этот человек меня не преследовал…»
Не возразишь, точно сказано.
Значит, он теперь снова одинок на всём белом свете?.. Неправда! У него есть отец, есть друзья.
Мысли снова возвратились к отцу, к госпиталю инвалидов… И невольно его горе встало рядом с вечным страданием этих людей. И стыд, жгучий стыд затопил душу. Да, ему, Луке Лихобору, есть для кого жить. А Майола разделить с ним судьбу не захотела. Подожди, подожди… она же чуть было под машину не попала… «…Чтобы этот человек меня не преследовал…» Видно, и в самом деле противен ей Лука, если от первых же слов о любви она бросилась бежать, как от сумасшедшего, не разбирая дороги…
Ну, что ж, всё выяснено, и не нужно гадать, как на ромашке, — «любит, не любит».
Не любит.
Взглянул на часы, шесть утра. Сегодня воскресенье, но два участка сорок первого цеха работают, и место твоё, Лука, именно там. Надо что-то перекусить — цеховой буфет в воскресенье закрыт.
Но есть не хотелось… Неправда! Ты будешь есть, ходить на работу, навещать отца, строить новые самолёты, учить Феропонта, одним словом, будешь жить, только одного не будет в твоей жизни — любви. Тебя уже здорово проучили. Пора и поумнеть.
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
Алмазы взбунтовались, будто каждый кристалл и в самом деле имел собственный норов. Ни один не хотел укладываться в предназначенную ему луночку. Самые сильные грани, которые прежде так легко разгадывала Майола, вдруг куда-то исчезли, спрятались.
Словно ветром развеялось её умение читать душу камня. Старалась сосредоточиться, думать лишь о работе, но ничего из этого не получалось. Мерно, одно за другим, как капли воды в испорченном кране, падали в её памяти слова рассказа Луки Лихобора. Оказывается, она всё запомнила. Значит, он, встречаясь с ней, любил другую женщину и та родила ему сына… Нет, она, Майола, познакомилась с Лукой в день разрыва их отношений… Он не явился на свидание в метро в четыре часа в субботу.
С Лукой покончено раз и навсегда. Они больше никогда не встретятся. И к скамейке у седьмого корпуса Майола даже близко не подойдёт. Нашёл дурёху… И вообще в госпиталь больше — ни ногой! Ага, выходит, она бегала туда не ради несчастных людей, а из-за Луки?
Эта мысль была настолько унизительной, что девушка даже оглянулась: не проговорилась ли она вслух. Но в большой светлой комнате, где собирались алмазные буровые коронки, люди были заняты своим делом, и никто не догадывался о переживаниях Майолы.
Интересно, зачем она понадобилась мастеру? Возле её столика остановились два инженера, молодые, в роговых профессорских очках. Оба любезно улыбаются, — девушка, правда, сегодня почему-то бледновата, но настоящей красоте это не помеха.
— Смотри, Карманьола. — Мастер назвал её полным именем, что всегда сопутствовало серьёзному разговору. — Это новый, самый твёрдый материал, открытый учёными нашего института. В сочетании- с алмазами он должен дать выдающиеся результаты. Мы хотим попросить тебя собрать первую комбинированную коронку.
Он показал Майоле пластмассовую прозрачную мисочку, где лежали десятка два тёмно-серых, почта чёрных крупных горошин.
— Что это, алмазы?
— Нет, — ответил инженер. — Не алмазы.
— Твёрдый сплав?
— Тоже нет. — Другой инженер, с хитрецой в серых глазах, улыбнулся, словно ему удалось кого-то ловко провести. — Очень трудно определить, что это такое: кристалл, сплав или металл? Не укладывается ни в одно из названий. Известно только, что этот материал более твёрдый и более прочный, чем все алмазы, вместе взятые. А называют его просто «киевлянин».
— Давайте его сюда, вашего «киевлянина», — сказала Майола.
Весьма своевременно свалилась на неё эта работа. Тут уж не до мечтаний и не до переживаний. Две пары пристальных глаз, вооружённых тяжёлыми очками, следят за каждым движением девушки, они в эти минуты не контролируют, а учатся.
— У «киевлянина» тоже есть сильные и слабые грани, — говорит Майола, внимательно разглядывая кусочек материала.
