Николай Гнидюк - Прыжок в легенду. О чем звенели рельсы
— Следует хорошенько это обдумать, — сказал я Авраму.
Я выехал в Ровно, а когда через несколько дней возвратился в Здолбунов, Иванов встретил меня неожиданным известием:
— Майора Вайнера уже нет.
— Как нет? — удивился я. — Куда же он девался?
— Не знаю. На другой день после того, как вы уехали, он вызвал меня к себе и сказал, что спешно выезжает в Ровно. Был очень расстроен и озабочен. «Должно быть, — сказал он, — эта шепетовская каналья подложила мне свинью. Но мы еще посмотрим, кто кого. Будет серьезная стычка с гестапо. И если она закончится моей победой, мы заживем с вами, милый друг. Я знал, что меня вызовут, но не думал, что так скоро. Жаль, что вы не успели подкинуть мне что-нибудь против них. Но я еду не с пустыми руками. У меня есть козырные карты, и я буду играть ва-банк: или — или». Уехал, и с тех пор я его не видел. А вчера на его место прислали какого-то гауптмана.
Так и не пришлось Авраму Иванову стать участником игры, задуманной майором Вайнером.
Позднее мы узнали, что бывшего здолбуновского вице-коменданта понизили в звании и отправили на фронт.
Карьера, с которой так мечтал один из самых способных инженеров фирмы «Золинген», непревзойденный «дегустатор оружия», карьера, ради которой он добровольно распрощался с тепленьким местечком в фатерлянде и отправился на Восток, карьера, которая началась для него так блестяще, — вдруг бесславно лопнула. Игра ва-банк оказалась для Курта Иоганна Вайнера роковой: его карта была бита.
МИНЫ НЕ ВЗОРВУТСЯ
Исчезновение Вайнера развязало мне руки. Можно было теперь смело ходить на станцию, не рискуя нарваться на господина майора. Разумеется, ничего страшного не было бы, если б он и раньше увидел меня тут: почему бы коммерсанту по каким-то своим делам не заглянуть в Здолбунов? Но встретились бы один раз, второй, третий, — и кто знает, не вызвали ли бы мои частые визиты на станцию подозрений у здолбуновского вице-коменданта? Значит, лучше было вообще с ним не встречаться, и потому, пока Вайнер хозяйничал в комендатуре, я старался не показываться не то что на станции, а даже поблизости от нее. Но это усложняло контакты с Ивановым. Мы с ним редко виделись. Только в самом крайнем случае он приходил к Бойко или Клименко, чтобы переговорить со мной. Если же требовалось передать через Иванова в отряд какое-нибудь сообщение, я посылал к нему Леню. Сводки Информбюро, пакеты от командования Аврам оставлял в условном месте, откуда кто-нибудь из наших подпольщиков приносил их мне.
Такая система была довольно сложной, но условия конспирации не позволяли упрощать ее. А теперь, когда майор Вайнер навсегда распрощался с здолбуновской комендатурой, я стал завсегдатаем вокзального буфета и тут, за столиком, попивая свежее пиво, имел полную возможность переговорить с Аврамом Ивановым обо всем.
Новый здолбуновский комендант начал заводить на станции свои порядки. Он лично давал наряды подчиненным, за любой пустяк делал выговоры, кричал на них, причем всякий раз поминал недобрым словом своего предшественника, который был «слишком либерален» и «всех распустил». К бригадиру уборщиков новый комендант относился особенно сурово, так как кто-то донес ему, что Иванов пользовался доверием майора Вайнера. Но Аврам старательно выполнял свои обязанности, и к нему никак нельзя было придраться. Он по-прежнему ездил (правда, не так часто!) из Здолбунова на клеванский «маяк», и командование отряда получало третьи экземпляры отчетов о движении поездов.
А поезда шли — на запад вагоны с красными крестами и платформы с подбитыми танками, на восток — эшелоны, набитые пушечным мясом всех сортов: от желторотых подростков до сморщенных стариков. Широко раскрытыми глазами смотрели они на встречные составы с красными крестами на вагонах, с ужасом думая о том, что ждет их там, на фронте. Случалось, иной из «новобранцев» по дороге на фронт сбегал, поэтому бангофжандармерия начала меньше заниматься охраной железнодорожных объектов, а усилила наблюдение за воинскими эшелонами, шедшими на фронт.
На перроне, на привокзальной площади и внутри вокзала были установлены щиты с надписями на немецком языке. Одни призывали «доблестных сынов третьего рейха» до конца выполнить свой долг перед фатерляндом и фюрером, другие поясняли, как нужно действовать на захваченной территории, или сурово предупреждали нарушителей военной дисциплины о грозящих им карах.
Придя как-то на станцию, я увидел под одним из щитов два гроба.
— Что это такое? — спросил я Иванова.
— Изобретение нашего коменданта, — рассмеялся он. — Для психологического воздействия на фашистских вояк. Чуть только остановится поезд с новобранцами, они тут же начинают расползаться во все стороны, как черви после дождя. Кто на базар спешит, кто с котелком ищет кипятку, кто бежит в отхожее. Семафор открыт, нужно поезд отправлять, а половины солдат нет. Как быть? Крики и угрозы не помогают. А коменданту выговор за то, что задерживает эшелон. Вот он и надумал вывесить на станции объявление, что, мол, в Здолбунове эпидемия тифа и дизентерии, поэтому выходить в город, пользоваться услугами населения, покупать съестное на базаре, пить воду строго воспрещается. А для вящей убедительности приказал поставить под объявлениями гробы.
— Что же, помогло?
— Куда там! — махнул рукой Иванов. — Недавно проезжали какие-то штрафники. Понапивались и такой скандал устроили, что их еле загнали в вагоны и отправили на Шепетовку. Один, прочитав объявление коменданта, улегся в гробу, скрестил руки на груди и вопит во все горло: «Не трогайте меня! Я прокаженный!.. Я заразный!..» Ну и смеху было!
В другой раз, встретясь со мной в вокзальном буфете, Иванов рассказал:
— Вчера вечером прибыл эшелон итальянских солдат. Должен был следовать на восток, но пришла телеграмма задержать его в Здолбунове. Об этом мне сказал Йозеф. Эшелон загнали в тупик, и он до сих пор стоит там. Вы не знаете, что такое случилось, почему итальянцев не отправляют на фронт?
— Откуда же мне знать? Может, путь поврежден?
— Нет, на восток прошло уже несколько поездов.
— Тогда я ничего не понимаю. Сейчас еду в Ровно. Может, Николай Иванович разгадает эту загадку?
Кузнецов сразу разобрался, в чем дело.
— Эшелон задержали, — сказал он, — потому что Италия капитулировала. Итальянский король Виктор Эммануил и маршал Бадольо сдались американцам и англичанам. Вот немцы и опасаются посылать итальянцев на фронт.
— Откуда это стало известно? — спросил я.
— У меня вполне достоверный источник: гестаповец фон Ортель. Он обычно откровенно делится со мной секретными сведениями.
— Так, может, этот секрет раскрыть итальянским солдатам? — предложил я.
— Это непременно нужно сделать, — согласился Кузнецов. — И как можно скорее. Жалко, я не знаю итальянского языка, но ничего, они разберут и по-немецки.
Он взял листок бумаги и начал что-то писать на нем большими печатными буквами. Закончив, подал мне:
— Вот тебе листовка. Можно переписать в нескольких экземплярах. Ну, и, надеюсь, ты понимаешь, что делать дальше.
На следующий день я вручил Иванову несколько листовок, аккуратно переписанных Валей Бойко. Аврам без особых трудностей подбросил их итальянским солдатам.
Листовки сделали свое дело. Итальянцы отказались выполнять распоряжения здолбуновского коменданта и выбрали своего. У вагонов они выставили охрану и никого к себе не подпускали. Между обоими комендантами начался спор. Один требовал немедленно отправить эшелон на запад, другой объяснял, что на этот счет нет никаких распоряжений. Однако итальянец стоял на своем. Наконец к эшелону подали паровоз, и он укатил обратно, в сторону Львова.
Как ни досадно, мне не пришлось быть свидетелем этих событий, — сразу после того, как я передал листовки Иванову, меня вызвали в отряд.
— Посмотрели бы вы, какую демонстрацию устроили итальянцы на перроне! — рассказывал Иванов, когда я спустя некоторое время возвратился в Здолбунов. — Что-то кричали по-своему и пели. Комендант наш бесится, а они поют. Рады, что не придется умирать на войне.
Петр Бойко встретил меня новостью:
— Пока вас не было, я установил связь с подольскими партизанами.
— Что, что?
— С подольскими партизанами, говорю, связался. На днях пришел ко мне один хлопец из Здолбицы и говорит: «Вас хочет видеть Венедикт Кушнерук». Это тот самый, от которого я когда-то книжку с листовкой принес. «Ладно, — отвечаю. — Завтра поеду в Здолбицу и загляну к нему на маслозавод». А он мне: «Ну, в Здолбице вы его не найдете. Он здесь, в Здолбунове. Если желаете, я проведу вас к нему». Откровенно говоря, я не знал, как поступить. Думал, провокация. Хотел было отказаться, но хлопец настаивал, да и мне любопытно было узнать, зачем я понадобился Кушнеруку. Пришли мы на квартиру к Густаву. Чех один, из местных. Я его давно знаю. Вместе в школу ходили, вместе за девчатами ударяли. Кушнерук был у него. Оба — и Венедикт и хозяин — встретили меня радушно, пригласили к столу, предлагают поужинать. Должно быть, думаю, хотят что-нибудь из продовольствия на зиму заготовить — огурцов, помидоров или там крупы какой. Но Кушнерук завел со мной речь совсем о другом.
