Петр Лебеденко - Красный ветер
— Слева какие-то огни. Вспышки огней. Похоже, что куда-то бьют из пушек.
Он сказал это совершенно спокойным голосом, так, будто говорил о чем-то обыденном, незначительном. Ни Денисио, ни капитан Прадос вначале даже не обратили внимания на его слова — слишком все это было неправдоподобно. Но уже через мгновение, взглянув влево, они и сами увидели те самые вспышки близких огней, о которых говорил баск.
— Снижайся! — крикнул Денисио. — И давай правее. Это артиллерия. Район Каса-дель-Кампо и Карабанчель Бахо. Смотри туда, капитан! Видишь, река? Мансанарес!
— Да, Мансанарес! — Эмилио Прадос сразу оживился, он теперь тоже узнал местность, над которой не раз пролетал со своей эскадрильей бомбардировщиков. — Мансанарес, Денисио! Черт побери, наконец-то мы вырвались из ада. Ты слышишь, Денисио! Я говорю, наконец-то мы выбрались из этой небесной кутерьмы. Идем на «Куатро вьентос»?
— Пошли на «Куатро вьентос», капитан. Давай еще правее… Смотри, кто-то засмалил по нашей телеге из зенитки. Наши, конечно, франкисты не станут смалить по своему.
— Наши, а стрелять не умеют, — засмеялся Прадос.
— Немедленно плюнь три раза через левое плечо, — сказал Денисио. — И больше не каркай.
— Тьфу, тьфу, тьфу! Зажги сигарету, Денисио, и сунь мне ее в зубы. Да поскорее, я только сейчас вспомнил, что не курил с сотворения мира. Как Росита?.. Слушай, брат Денисио, со мной происходит какая-то чертовщина. Я будто вновь родился на свет. Я будто сбросил с плеч тысячу килограммов груза! Скажи, разве это не чертовщина? — он опять засмеялся. — И ругаться я стал, как севильский бродяга…
— Подверни еще правее, Эмилио. Скоро мы будем заходить на посадку… Чертовщина, говоришь? Все правильно. Все правильно, Эмилио… Теперь выдерживай курс. Строго выдерживай. Здесь мне знаком каждый бугорок… Смотри, кто-то послал ракету. Пускай святая мадонна благословит этого человека… Убирай газ, Эмилио! Вот и «Куатро вьентос». По-русски это звучит так: четыре ветра. Запомни, Эмилио, — четыре ветра!
3Прадос отрулил от взлетно-посадочной полосы и выключил зажигание.
Винты остановились. И наступила тишина.
А потом они услышали крики подбежавших к машине людей, кто-то забарабанил по фюзеляжу и потребовал:
— Выходи!
Они продолжали сидеть молча, никому ничего не отвечая.
Им самим казалось странной и непонятной та реакция, которая наступила так внезапно. Только несколько минут назад они чувствовали необыкновенный подъем, все их чувства были взбудоражены, все в них кричало от радости, вызванной избавлением, и вдруг — без всякого перехода — полная апатия, непреодолимая усталость вновь навалилась на них с прежней силой, и они словно окаменели. Расслабившись, свесив голову на грудь, в мертвой позе сидел Эмилио Прадос, прислонившись к двери кабины, стоял с закрытыми глазами Денисио, и даже баск Эскуэро не двигался с места, еще не полностью осознав, что все уже осталось позади. Молчала и Росита, ожидая, когда к ней подойдет Эмилио и скажет, что она должна делать.
А люди — их стало много, человек, наверное, тридцать или сорок, окружили самолет, о чем-то спорили, кричали, трое уже взобрались на крылья, кто-то принес зажженный фонарь и, держа его в одной руке, другой дергал за ручку двери.
— Открой, Эскуэро! — сказал наконец Денисио.
Толкая друг друга, в кабину с пистолетами в руках ввалились сразу трое.
— Алеманос?[27]
В стареньком моно[28], в шлеме с летными очками, человек ткнул дулом пистолета в бок Эмилио Прадоса, переспросил:
— Алеманос?
Прадос продолжал сидеть в той же позе и даже не повернул головы. За него ответил Денисио:
— Иди ты к дьяволу!
Он с трудом удерживал смех — это же был летчик Амадео, замечательный летчик, бывший крестьянин Эстремадуры, закончивший летные курсы в Советском Союзе. Сколько раз, бывало, они вместе вылетали на охрану Мадрида, и Денисио не переставал восхищаться боевыми качествами Амадео. А тот, когда у него спрашивали, как он смог так быстро постичь премудрости воздушных боев, неизменно отвечал: «Там, — он взмахивал рукой в неопределенном направлении, — там я учился у русских летчиков… Здесь я тоже учусь у них», — и показывал на Денисио.
И вот Амадео перед ним. Смотрит злыми глазами на его заросшие длинной щетиной щеки, на взлохмаченную бороду и теперь уже не Прадоса, а Денисио тычет пистолетом в бок. И слегка заикаясь, говорит:
— Эта фашистская сволочь, оказывается, умеет чирикать по-испански. А ну-ка, выходи! И ты тоже! — бросает он капитану Прадосу. Потом, заметив Эскуэро и Роситу, кричит своим друзьям — Да тут их целая шайка!
— Хорошо, мы пойдем! — говорит Денисио. — Только ты убери свою пушку. Разве так встречают гостей? — И на ухо шепчет Прадосу: — Помолчи. Мы их разыграем по первому классу.
Он первым покидает самолет, за ним выпрыгивает Эскуэро, Прадос помогает спуститься на землю ошеломленной Росите. Их окружают плотным кольцом и ведут в штаб. Ночь подходит к концу, люди, наверное, хорошо отдохнули и теперь радостно оживлены. Говорят без умолку:
— Они заблудились. Летели к своим, а попали к нам…
— Какие-то бандиты, а не авиаторы. Франко, говорят, приказал немцев не брить. Пускай, мол, ходят с бородами, может, лучше научатся воевать…
— Эй вы, алеманос, вас что, выпустили из тюрьмы?
— А машина целехонькая. Нам она вот как пригодится….
— Они не все алеманос. Вот этот, похожий на чучело, наверняка испанец. Франкист. Шлепнуть бы его, пока дело не дошло до Педро Мачо…
Амадео шумит больше всех. Он идет вслед за Денисио, умышленно наступает на задники сапог, а когда Денисио спотыкается, Амадео тычет ему пистолетом в спину и кричит:
— Ты что, чучело, хочешь бежать? Давай попробуй, я быстро продырявлю твою шкуру!
Денисио думает, что, пожалуй, надо прекращать игру. Чем черт не шутит, Амадео ведь и вправду может выкинуть номер… Но до штаба осталось всего несколько шагов, и Денисио продолжает молчать. Прадос не мешает ему играть главную роль в этом спектакле, а Эскуэро и Росита, ничего не понимая, идут растерянные и подавленные.
В штабе при тусклой коптилке за столом сидели командир полка Риос Амайа, комиссар полка Педро Мачо и командир эскадрильи Хуан Морадо. На столе — большая карта с нанесенными на ней красными и черными стрелками. По-видимому, здесь всего несколько минут назад разрабатывали план боевых действий — так, не крайней мере, подумал Денисио, когда мельком взглянул на карту и на сосредоточенные лица сидящих за столом людей.
В самом углу комнаты, в ободранном кресле, поджав под себя ноги, сидела Эстрелья. Свет туда доходил очень слабый, лица Эстрельи почти совсем не было видно, но Денисио сразу ее узнал. Он хотел тут же броситься к ней, однако сумел пересилить себя и, остановившись у порога, прислонился спиной к косяку двери. Эмилио Прадос, Эскуэро и Росита расположились рядом с ним.
Амадео докладывал:
— Эти типы, наверное, приняли наш аэродром за свой. «Юнкерс-52»… Когда мы ворвались в машину, они обалдели. Никто даже не пошевелился… Конечно, гром среди ясного неба! Один из них наверняка испанец. Вот этот… Начал ругаться… Я сунул ему пушку под ребро, а он хнычет: «Разве так встречают гостей?»
— Гостей? — спросил комиссар Педро Мачо. — Так и сказал?
— Да, так и сказал. Мы чуть не попадали со смеху. Гости!..
Риос Амайа взглянул на Денисио:
— Испанец?
Глухим голосом Денисио ответил:
— Разве это имеет значение?
— Отвечайте на вопросы! — Амайа пристукнул ладонью по столу. — Откуда и куда летели?
И вдруг Денисио увидел, как Эстрелья медленно поднялась и, не сводя с него глаз, стала шаг за шагом приближаться к нему. Сделает шаг — замрет, потом опять шаг — и опять замрет.
— Эстрелья! — окликнул ее Педро Мачо.
Она словно и не слышала. Продолжая продвигаться к Денисио, точно в полусне, ничего вокруг не видя, глаза ее темные, большие, в которых сейчас бледно отражался тусклый свет коптилки, — были устремлены только на Денисио. Казалось, она вот-вот закричит или заплачет. Но Эстрелья не издавала ни звука. Все на нее смотрели с крайним удивлением, притихнув, ничего не понимая, и, по мере того как Эстрелья все ближе подходила к Денисио, удивление это возрастало, потому что было в поведении Эстрельи что-то совсем необычное и, пожалуй, неестественное.
А она подошла к стоявшему, как изваяние, Денисио, опустилась на колени, протянула руки и обняла его ноги.
— Это ты! — сказала она негромко, но в повисшей тишине слова ее услышал каждый. — Это ты, Денисио… Я знала, что ты вернешься… Всегда знала…
Денисио поднял ее и долго смотрел в ее затуманенные слезами глаза. А потом Эстрелья уткнулась головой в его грудь, и Денисио почувствовал, как она вздрагивает, теперь уже не в силах сдержать рыдания. Забыв обо всем на свете, он обнял ее за плечи, хотел ей что-то сказать, но вдруг ясно осознал, что если попытается произнести хотя бы одно слово, голос его предательски дрогнет. И он так и продолжал молча стоять, обнимая Эстрелью и все крепче прижимая ее к себе. И вдруг Амадео закричал:
