Владимир Першанин - Танкист-штрафник. Вся трилогия одним томом

— Даем гадам жару!

— Ленька, не увлекайся! — предупредил я.

Согнали кучку пленных, человек тридцать. В основном немцы, но были и венгры. Они держались отдельно. Один из немецких офицеров, светловолосый лейтенант, туго затянутый в портупею, насмешливо крикнул союзникам-венграм:

— В бою за спинами прятались, а сейчас в сторону! Кто утверждал, что мадьяры — не дерьмо?

Я понимал реакцию венгров. Дрались они нормально, но сейчас были уверены, что их расстреляют заодно с немцами. Комбат Жалейкин, которому я перевел слова лейтенанта, засмеялся:

— Хоть и говнюк, а смелый. Спроси у него, есть ли впе реди минные поля?

Молодой лейтенант, лет девятнадцати, чувствовал себя как герой, приговоренный к смерти. Достал сигарету, закурил, выставив вперед ногу в длинном обтягивающем сапоге.

— Ты, сопля, — одернул я его. — Перед тобой майор, командир батальона. Встань как положено и отвечай на вопросы.

Немчонок подтянул ногу, выпрямился по стойке и, не выпуская сигарету из рук, сказал, что он не занимался минированием. Комбат Жалейкин по-прежнему рассматривал его с любопытством. Зато лицо командира взвода Юры Трушкевича покрылось красными пятнами, он теребил пальцами кобуру.

У нас не было времени на долгие разговоры. Мы остановились буквально на полчаса, чтобы собрать раненых, проверить машины, а затем сразу же двигаться вперед. Вопрос, где расположены минные поля, был для нас важным. Это могло существенно уменьшить потери и ускорить темп наступления. Саперы уже выдвинулись вперед, но действовали медленно.

— Молчишь? — наконец сказал Жалейкин. — Ну и на хрен ты нужен? Героя из себя корчишь.

Комбат понимал, что остальные пленные боятся офицера и в его присутствии будут молчать. Приказал:

— Отведите его в сторону, чтобы не мешал. Леша, по спрашивай других.

Жалейкин не сказал, кому именно отвести и тем более не давал команды расстреливать лейтенанта. Но все произошло очень быстро. Юрко Трушкевич подтолкнул офицерика и пошел в сторону. Пока я задавал вопросы унтер-офицеру, раздались два глухих хлопка. Юрко, потерявший от рук немцев почти всю родню, стрелял в упор, приставив ствол пистолета к телу лейтенанта. Комбат оглянулся:

— Юрко, ты что творишь? В штрафбат захотел?

Дальше он понес матом. Глянув на часы, махнул рукой:

— Иди к чертовой матери и на глаза не показывайся.

— Он эсэсовец был, — пробормотал Трушкевич.

Эсэсовских эмблем я не разглядел, но фриц по всем повадкам был из молодых фашистов. Свои пули он заслужил. Комбат снова пытался выяснить у остальных пленных насчет минных полей. Что-то они нам сказали, показывая на поле неподалеку, участок дороги и опушку ясеневой рощи. Много ли они могли знать? Ну, по крайней мере, двинемся не вслепую, а дальше видно будет.

Ночевали возле каменной двухэтажной усадьбы. Огромный сад, виноградники, на верхних этажах дома цветные витражи. В подвалах нашли вино. Если танкисты еще держались, то пехота нахлебалась вволю. Снимали напряжение после боя и прорыва. Среди ночи объявили тревогу. Километрах в трех шла ожесточенная стрельба.

Время было часа три. Теплая осенняя ночь, но такая темная, что ничего не видно в десяти шагах. Заводили двигатели, собирали десант. Слава богу, что выступать команды не поступало. Утром офицеры безжалостно вытряхивали из вещмешков пехоты фляги, бутылки с вином. Забрали даже две канистры из машины старшины, припасенные, по его словам, для раненых. Из-под тряпья выволокли бочку литров на двести и сбросили ее с борта на землю.

Худой солдат, с двумя медалями, охал, глядя, как льется пахучий напиток. Обошлось без воспитательных разговоров, просто комбат Жалейкин сказал:

— Спасибо, что ночью нас здесь пьяными не накрыли. В следующий раз фрицы бочку с древесным спиртом приготовят. Подохнете или ослепнете.

Наш батальон, усиленный самоходкой ИСУ-122 и десантниками, закрепили за моторизованным батальоном.

Штук пять грузовиков, бронетранспортер, мотоциклы и вереница повозок. Без лошадок ни мы, ни фрицы не обходились до самого конца войны. На одном из «студебеккеров» везли дополнительный запас снарядов.

То, что танковый полк снова раскидали по батальонам, мне не нравилось. Одним кулаком мы действовали эффективно. Но полоса наступления была слишком растянутой. Прорвав первые линии обороны, мы выходили, как выражаются военные, «на оперативный простор». Только каким он будет, этот простор? Линия немецкой обороны сжималась, а следовательно, увеличивалось число противостоящих нам войск.

Возле кирпичной красной мельницы, стоявшей над мутной илистой речкой, вступили в бой. Место было удобным для обороны и засады. Заросли деревьев по берегам, перекресток дорог, холмы и деревянный мост. Здесь мы столкнулись с венграми.

Засады наш отряд (пехотный полк и танковый батальон) избежал. Майор Жалейкин был достаточно искушенным командиром и вперед не полез. Послал в разведку два мотоцикла и бронетранспортер. Заметив противника, разведчики доложили по рации и стали разворачиваться назад. Венгры поняли, что скрываться бесполезно, и с фланга открыли огонь из гаубиц по танкам и передовым частям пехоты.

Оба мотоцикла венгры разбили мелкими снарядами. Бронетранспортер, огрызаясь огнем двух своих пулеметов, пытался уйти, но получил снаряд в двигатель и загорелся. Уцелевшие разведчики, пригнувшись, тащили на себе раненых. Их всех венгры перебили из пулеметов. Ребята предпочли до последнего уходить вместе, и все вместе остались мертвыми возле дороги.

Мы снесли несколькими выстрелами верхушку мельницы и уходили из-под обстрела. По нам стреляли штук восемь тяжелых гаубиц. Интенсивность огня была не слишком плотная. Наверняка у венгров имелись и другие орудия, но они предпочли их пока не обнаруживать.

Трехпудовые снаряды взрывались с оглушительным грохотом, разбрасывая крупные осколки. Вскоре разворотило гусеницы у одной из «тридцатьчетверок». Загорелся «студебеккер». К шестидюймовым гаубицам прибавились «стопятимиллиметровки» и не меньше десятка минометов. Если вначале тяжелые снаряды лишь смешали колонну, то теперь многочисленные стволы вели плотный огонь на уничтожение.

Загорелись еще два грузовика, пехота несла потери. По нам стреляли издалека, но с холмов хорошо просматривалась и дорога, и речка, в кустах которой пытались укрыться люди. Развернулась полковая артиллерия и минометы, вели огонь танки. Но цели мы практически не видели. Дали приказ отступать. Но пока двухтысячная колонна уйдет из-под обстрела, полк будет выбит наполовину.

Требовалось срочно уничтожить венгерскую артиллерию. Командир пехотного полка и наш комбат Жалейкин решение приняли быстро. Я услышал по рации команду: «Коробочкам, разворот на девяносто. Десанту быть на броне. Атака по красной ракете!» Я понял, что мы полезем на эти чертовы холмы. Оказывается, Дунайская низменность — не ровное поле. Мелькнуло в голове, что, карабкаясь вверх, потеряем одно из главных своих преимуществ — скорость.

Опасаясь мин, Жалейкин приказал мне и Бакланову идти друг за другом. Пока еще ровное место позволяло держать скорость. С полкилометра мы одолели благополучно, но вскоре налетела на противотанковые мины одна, вторая машина. Десант прыгал с брони, спасаясь от усилившегося минометного огня. Атака срывалась.

— Товарищ майор, надо заходить с тыла! — кричал я по рации, уже не заботясь о шифровке переговоров. — Давай приказ хотя бы одной роте!

Фугасный снаряд взорвался с недолетом выше по склону, обрушив на нас гору песка и глины. Толстый пласт почвы пополз вниз, увлекая с собой наш танк.

— Тимофей, проверь ствол, — скомандовал я заряжающему. — Быстрее, не телись.

Сержант Митрохин хотел что-то сказать. Может, пожаловаться, что нас достают уже из пулеметов и вылезать опасно. Молча скатился с брони и, вернувшись, сообщил, что ствол забит песком. Рота, получив приказ, отползала вниз по склону и разворачивалась для броска в тыл. Ствол прочищали, сделав короткую остановку. Я связался с машиной Лени Кибалки, убедился, что он жив. Мы уже потеряли два танка. Один горел, второй получил повреждение. К нам подбежал младший лейтенант — артиллерист в окровавленной гимнастерке.

— Сматываетесь, да? У меня обе пушки накрылись, и ребят вдребезги. А вы…

Две разбитые «полковушки» валялись рядом с огромной воронкой. Шестидюймовым снарядом их накрыло сразу обе. В горячке лейтенант поставил орудия слишком близко, а фугас выбил в мягкой почве воронку метров на семь.

Подлетел танк комбата. Шрапнель рвалась в воздухе безобидными с виду облачками, но укрыться от нее было трудно. Взрыв, еще один! Заложило уши. Лейтенанта оттаскивали прочь здоровенный санитар и сержант с повязкой на голове.

— Лешка, идем на полной скорости всем батальоном! Двигай!