Збигнев Сафьян - До последней капли крови
Туман из-за Волги закрывал солнце, Радван брал Аню под руку, чувствовал близость ее тела и думал, что у него все время не хватает смелости пригласить ее к себе. Искал подходящие слова и не мог найти их; ему не давала покоя эта недостижимость Ани. «Смотрю на тебя, — сказал он однажды, — как через оконное стекло, которое не знаю, как разбить».
В посольстве он ни с кем, кроме Евы Кашельской, не установил близких отношений; выполнял задания, поручаемые ему Высоконьским, и эта, чаще всего бюрократическая, писанина казалась ему неинтересной и маловажной. Считал часы, отделяющие его от встреч с Аней, и старался не замечать иронических взглядов шефа, когда просил отпустить его до полудня. Только с Евой чувствовал себя чуть посвободнее. Принимал ее приглашения на вечер, когда Аня дежурила. Даже когда узнал, что будет и Данецкий, которого терпеть не мог, появился в ее комнатушке при посольстве. Здесь было не особенно уютно: несколько стульев, стол, как в служебных комнатах посольства, железная кровать. И только фотография офицера в мундире летчика, прибитая кое-как к стене, придавала этому помещению какую-то теплоту.
Данецкого еще не было; Ева наполнила рюмки, велела ему сесть на кровать и не стесняться, учитывая лагерно-военную ситуацию и чувство товарищества. Стефан же чувствовал себя довольно, скованно, она сразу заметила это.
— Вы что, боитесь меня? Неужели я действительно такая мегера? — Не ожидая возражений, продолжала свою болтовню. — А как ваши отношения с Высоконьским? — спросила она вдруг, прервав рассказ о скандале в посольстве: приехала чья-то жена, а муж, наш близкий товарищ, уже с какой-то другой…
— Нормальные, — сказал Радван.
— Это не так-то уж и много, — улыбнулась Ева. — Налить еще?
— С удовольствием.
— Вы мне нравитесь, пан Стефан… Говорю это откровенно, такая уж я есть. Пока не пришел Данецкий… Скажите, что вы о нем думаете?
— Собственно говоря, ничего… — Радван почувствовал себя вдруг неловко.
— Я знала, что вы так ответите. Вы его не любите, но это добрейший человек и притом очень забавный. Поэтому, пока он не пришел… Что вы на меня так смотрите? Я вам нравлюсь?
— Разумеется.
Она разразилась смехом.
— Только не лгите. — И вдруг стала серьезной. — Вы должны быть крайне осторожны.
— Не понимаю.
— Оказывается, вы более наивны, чем я думала. Хотя в вас есть также что-то, вызывающее опасение и тревогу, вы относитесь к людям, которые способны иногда на необдуманные действия. В людях я разбираюсь.
— Почему же я должен быть осторожным, пани Ева?
— Больше чем кто-либо из нас. Мы все живем здесь как в поезде на узловой станции, не известно, когда он тронется, в какое купе вскочить и даже в каком направлении ехать. Так вот, в таком положении нельзя оставаться одному.
— Вы это очень метко…
— Я всегда говорю то, что надо. Вы вдвойне подозрительны: человек Сикорского, но Кот, видимо, вами не интересуется.
— Нет.
— Вот именно. Поэтому неизвестно, пишете ли вы какие-то донесения.
— Не пишу.
— Я склонна верить вам, и это меня еще больше беспокоит. Вместе с тем довольно наивная вера в политику генерала…
Радван встал.
— Я не настолько наивен, пани Ева.
— Хорошо, хорошо… И отношения с коммунистами, точнее, с одной коммунисткой.
— Откуда вы…
— Я знаю то, что знают и другие, дорогой Стефан, а иногда и чуть больше. Вы действительно считаете, что никто не заметил, не донес? Любовь?
— Не знаю.
— Значит, любовь, — констатировала она неохотно. Наполнила рюмку и выпила. Потом снова налила. — Во всяком случае, честно. Надеюсь, это пройдет. Запомните: есть вещи, которых здесь не прощают. Сядьте рядом со мной. По крайней мере, она красивая? Нет, не надо отвечать, не хочу этого слышать. Говорила ведь вам: вы из тех, непредсказуемых. — И тотчас же сменила тему разговора: — Ну, хватит об этом, сейчас придет Данецкий. Был старостой, поэтому его вывезли, а теперь, у нас, боится признаться, что правил в этой своей Псей Вульке или Билгорае. Но он хотя бы меня слушает. «Виновники сентябрьской катастрофы, шаг вперед!» — крикнула вдруг. — Увидите, как он это красиво делает!
— Я не знал, что поручник Данецкий…
— А вы и по-прежнему ничего не знаете. Его прислали сюда, а Высоконьский любит послушных. Сказала сегодня вашему шефу, что такие сюрпризы, которые нам постоянно преподносят, могут довести до сумасшедшего дома даже такую старую интриганку, как я… Мы пишем в нашей «Польше» о визите Верховного, о дружбе, а проходит две недели, и получаем интервью нашего министра, милого пана Рачиньского, который рассказывает британской прессе, что Польша и Чехословакия должны предоставить гарантии независимости Литве, Эстонии и Латвии. Спрашиваю Кота: так что, будем злить русских или дружить с ними? А он на это заявляет, что обе стороны так себе забавляются: объятия и уколы. Хорошо, прекрасно, как в сказке… А здесь, неподалеку, этот чертов фронт, люди подыхают с голоду, гибнут на немецких виселицах, а мы сидим себе за столом… Выпьем еще? А мы сидим себе за столом, здесь рюмка, а здесь игла. Не знаю, зачем я вам это рассказываю, нализалась немного. Предпочла бы… — наклонилась к нему так, что он почувствовал ее дыхание и запах волос. — Но, Стефан, поверьте мне, эта ваша прямолинейность тоже отдает фальшью…
Он не знал, что отвечать, как вести себя, но в это время раздался стук в дверь.
— Наш староста, — сказала Ева.
Данецкий вошел сияющий и беззаботный, несколько фамильярный, но не лишенный хороших манер. Под мышкой у него была внушительных размеров коробка.
— Целую ручки, пани Ева! Приветствую вас, коллега!
Вручил женщине коробку.
— Пара мелочей, которые удалось достать не по распределению, дорогая пани Ева.
— Фу, подкуп! Взятка! Хотите с моей помощью решить какой-нибудь вопрос?
— Не надо так шутить.
— Я всегда шучу и всегда говорю серьезно. Пойду на кухню, а вы здесь поразвлекайтесь немного без меня.
Глаза у поручника Данецкого были узкие и бесцветные; пухлые пальцы гладили бутылку; он разливал вино умело и осторожно.
— Работаем вместе, — посетовал бывший староста, — но как-то до сих пор не довелось… Ну, зато теперь, дорогой коллега, выпьем за наше здоровье и за наше великое дело!
— Может, достаточно одного тоста — за здоровье? — заметил сухо Радван.
Данецкий удивленно взглянул на него.
— Выпьем. Собственно говоря, — сказал он спустя минуту, — я давно хотел вас спросить: вы сын майора Радвана?
— Да.
— Я знал вашего отца. Был тогда щенком… Служил в его полку. Вот это были времена! — Снова налил. — Вы уже другое поколение, а мы были романтиками.
— Что вы хотите этим сказать?
— Расходуй силы в зависимости от намерений. Оказалось, что в своих намерениях мы зашли чересчур далеко.
— А может, люди до них не доросли.
— Теперь, коллега, нам необходим реализм, на каждом шагу учимся здесь этому. И доверие. Ну, взять хотя бы меня: неужели я не заслуживаю полного доверия? Только из-за того, что занимал до войны какую-то должность? Все работали. Я доверяю политике Верховного… Я давно хотел вам сказать, что на таких, как я, генерал может рассчитывать.
— А почему именно мне?
— Сыну майора Радвана, который был другом Сикорского.
— Я был лишь одним из офицеров его секретариата.
— Разумеется, разумеется, — поспешно подтвердил Данецкий. — Выпьем еще? Вы уже читали нашу записку о военном положении России? Как она вам нравится?
— У меня несколько иное мнение, чем то, которое содержится в записке, и я изложу его майору Высоконьскому. Но здесь, наверное, не место обсуждать эти вопросы.
— Разумеется, разумеется, хотя квартира пани Евы абсолютно безопасна, я гарантирую это… Я тоже считаю, что было бы чересчур опрометчивым утверждать, что контрнаступление русских не имеет стратегического значения, что Красная Армия продержится еще самое большее месяцев шесть. Что тогда будет с нашими дивизиями?
— Генерал Сикорский должным образом оценивает достоинства русской армии.
— Вот именно! — Данецкий чуть не подпрыгнул от восторга. Налил еще по рюмке. Вошла Ева, неся поднос с бутербродами.
— Вылакали почти все! И что Данецкому удалось выудить у вас? — обратилась она к Радвану.
— Ну что вы говорите, пани Ева! — поспешно запротестовал бывший староста.
Кашельская поставила блюдо на стол.
— Виновники сентябрьской катастрофы, шаг вперед! — крикнула она вдруг.
Данецкий неохотно пожал плечами и выступил вперед. Зашагал в направлении окна.
Радван вспомнил эту сцену на следующий день, когда они втроем сидели в кабинете Высоконьского. Он нетерпеливо поглядывал на часы, поскольку совещание затягивалось, а он договорился встретиться с Аней сегодня пораньше; она наконец согласилась пойти с ним поужинать в куйбышевский «Гранд-отель», единственный, как здесь говорили, приличный ресторан, доступный лишь персоналу посольств по специальным пропускам. Когда он разговаривал с Аней по телефону, а она разрешила звонить ей в определенные часы в госпиталь, в его кабинет вошел Высоконьский. Постоял минуту на пороге — Стефану вдруг показалось, что он и Аня говорят так громко, что их слышат все в посольстве, в квартире на Московской и вообще весь город, как будто их разговор транслировали куйбышевские громкоговорители.
