Григорий Коновалов - Истоки. Книга вторая
Манн с тревогой смотрел на Крупнова, когда тот исследовал его бумажник. Александр долго рассматривал фотографию: на берегу моря сидит работяга с матерью, сестрой, женой и мальчиком. На волне застыла моторная лодочка.
Тщетно Александр отыскивал разгадку совращенной фюрером души потомственного рабочего, механика-судостроителя. Выпытывал о родителях, может, в них уже червоточиной вжился нацизм. Их домик с асфальтированными дорожками во дворе, с яблонями отличался от дома Крупновых разве только тем, что из кирпича сложен, а не срублен из прикамской звонкой сосны. Значит, не дом, не моторная лодка, не любовь одного к своей Анхен и карапузу Францу, другого, допустим, к Вере Заплесковой, к племяшам Косте и Жене, не сынов почтительность к своим старикам размежевали смертной чертой Маннов и Крупновых. Неужели корневища ядовитого дерева прорастают из темной древней почвы, унавоженной трупами псов-рыцарей и псковских мужиков? Не шибко наловчившись за двадцать лет в психологии, тем более в психологии иностранцев, Александр чуть было не сказал: мол, отпущу тебя, если дашь слово пролетария не стрелять в пас. Стрелять все равно будет, да еще посмеется вместе со своими над добротой русских.
Из затруднения вызволил Ясаков:
– Спроси пустоглазого, почему ихний фюрер не жрет скоромную пищу? С морковных, знать, котлет качнуло его в Россию за намыленной веревкой для себя.
Александр малость подредактировал Венькину самобытность и получил от Манна разъяснение: русские сами готовились напасть осенью, после уборки урожая. Теперь уже неважно, кто первый выстрелил, войну на Востоке немцы должны закруглить к зиме, потом Англии горло сломают, иначе Германию раскроят на десяток государств, и бедному немцу придется испрашивать разрешения у Черчилля навестить мать в одном княжестве, тещу в другом.
Александр сказал Вене, что мозги у парашютиста вывихнуты основательно в опасном для людей направлении.
Крупнов вел пленных наперекор своим солдатам и лейтенанту Тугову. Сдать их было некому, расстрелять почему-то не решался. Глубокое подсознательное чувство говорило ему: что-то очень важное для него таится в этих немцах, и ему хотелось найти разгадку.
Ясаков раскладывал ложкой на листья лопуха для пленных кашу из сухарей, рука тряслась в жадной судороге.
Лейтенант Тугов повернулся к Александру красивым, с румяными скулами лицом, сказал с подчеркнутым дружелюбием:
– Напрасно, товарищ сержант, волынишь с немчурой. Они наших пленных запросто расходуют. В твоей доброте бандиты видят слабость, а не великодушие.
Скажи эти слова кто-нибудь другой, Александр нашел бы их разумными. Но за Туговым не признавал правоты. Александра неудержимо повлекло на стычку с ним.
– Я знаю законы, как поступать с пленными, товарищ лейтенант.
– Ясаков, я приказываю тебе не давать пищу паразитам, – все так же миролюбиво, с сознанием своего превосходства продолжал Тугов.
Ясаков смотрел на Крупнова исподлобья, упрямо, но, заметив, как нижние веки сержанта приподнимаются к загорающимся гневом зрачкам, выпрямился.
– Есть дать германцам жратву! Не угодишь, еще пожалуются в МОПР. Родня классовая, ягнячья лапа!
Тугов вырвал у Ясакова ложку. Александр «на минутку» отозвал лейтенанта в заросли елового молодняка, к берегу речушки. Бледнея вдруг озябшими скулами, сказал замедленнее, округлее обычного:
– Прошу оставить роту.
– Как ты разговариваешь с командиром! – вспылил Тугов. – Кончай нянчиться с пленными. Приказываю тебе рассредоточить роту и группами в два-три человека скрытно пробираться к своим.
В душе Александра никогда не засыпало чувство взаимосвязанности людей. В семье, на заводе, в армии он привык быть душой с товарищами, несмотря на свой неподатливый норов.
«Рассыпать роту и поодиночке к своим? Да это смерть, растворимся, как цинк в кислоте. За это расстреливать надо», – подумал Александр и сказал резко:
– Отыщите, товарищ лейтенант, потерянный вами штаб и командуйте там всласть.
Тугов приподнялся на цыпочки, дотянулся до головы сержанта, надвинул пилотку на его глаза.
Пилотка упала.
– Подымите, товарищ лейтенант. – Крупнов шагнул к Тугову.
И было что-то такое решительное и недоброе в этом шаге, что Тутов попятился, оступился в омуток.
«Диспут закончился. Саня шутить перестал, – решил Ясаков, направляясь в заросли, чтобы на всякий случай быть рядом с Крупновым. – И все из-за этих немцев, черт бы их побрал, зря мы их не постукали вгорячах».
Александр поднял пилотку, тщательно стряхнул с нее хвою, надел чуть бочком на светло и коротко курчавившуюся голову. Остывая сердцем, ослабил до белизны сжавшие винтовку пальцы, прошел мимо Ясакова.
Тугов, чертыхаясь, вылез на берег, снял сапоги и вылил из них воду.
– Я знаю, зачем ему пленные, – говорил он Ясакову, выжимая портянки. – Они для него нечто вроде пропуска. Загребут нас немцы, а он: вот ваши, пожалуйста. Я кормил и поил их.
Ясаков, вырезавший для вида орнамент на ветловой палочке, чересчур подналег, сгубил свое искусство, положил нож в карман. Взял сапоги и подал Тугову.
– Товарищ лейтенант, вам лучше уйти от греха.
А когда Тугов, надев сапоги, ушел, Ясаков взглядом соединил вместе Александра и Манна, хлопнул ладонью себя по потному лбу.
– У тебя, Саня… родственников нет за границей?
– Дядя Матвей в Берлине был. Ты что, в гости захотел?
– А этого Манна, случайно, не твой дядя Матвей сработал на чужбине, а? Ей-богу, Саня, неволил я его, нацелился заехать в зубы и вдруг оробел: мать моя вся в саже, да ведь это не Крупнов ли? Ведь вас, блондинов, за сто лет не пересчитаешь. Заселили всю планету.
– Разуй глаза, Вениамин Макарыч.
Присмотревшись, Ясаков нашел несхожесть: немец посырее, пожиже голубизна в круглых глазах, знать, прибалтийские туманы обесцветили. Сухие, с полынной горчинкой волжские ветры да кипящая сталь опалили широкую и легкую на вид фигуру Александра, его спокойно отлитое лицо.
Ясаков отозвал Александра за клен. Глядя, как, пробиваясь сквозь облака, солнечные потоки медово-желто текут меж могучих деревьев, сказал:
– Саша, я об этом самом Гансе Манне. Чего заниматься с ним сухой перегонкой дерева? Какой он, к собачьей матушке, рабочий? Вот те двое – ребята шелковые, а этот даже для себя харчи не желает нести. Паразит!
– Те немцы дерьмовые, хлипкие. Особенно тот нахальный, в улыбке косорылится – шпана.
– Взять всех их за загривки, стукнуть лбами. Бить подряд всю эту сволоту. На том свете тесноты не бывает.
– Ясаков, скажу тебе по секрету: бешенство – не советчик. И ты не сделаешь меня бешеным. А Манна заставь нести патроны.
Ясаков загнул руки Манна за спину, а верткий Абзал Галимов навесил на спину сумку с патронами.
– Шевелись, холуй Гитлера! – сдержанно ярился Ясаков. – Ишь религиозный какой, выдавил на бляхе «с нами бог». Нету с тобой бога, холера!
Манн на ходу оглядывался на Александра.
– Знает, на кого оглядываться, – усмехнулся Ясаков, толкая локтем Крупнова в бок. – Этот твой рабочий плевал на все три интернационала сразу, на отечество международного пролетариата и, конечно, на МОПР. Попадись мы в его лапы, он нарежет из нас ремней.
– А ты не давайся, – устало отозвался Александр, снимая паутинки с потного лица.
– Легко сказать «не давайся»! Нам уж приказано не отступать, а мы? Схватил германец одной рукой за грудки, другой бьет в морду, пятит безудержно. Так легко и в плену оказаться. Эх, Александр Денисыч, тоска от позора густая, будто башкой в деготь сунули.
Временами Александр и сам опасался, как бы не проникнуться презрением к жизни, не состариться душой до тупоумия.
– А если скрутят? Пулю в лоб, а?
Александр оглянулся по сторонам.
– Без истерики, Веня, – хрипло сказал он. – Враг возрадуется, если мы все с горя перестреляемся. Да разве можно, голова ты и два уха? У тебя сын, жена раскрасавица. Я вот холостой, да и то помирать нет охоты.
– И себя не знаешь, на что хватит, иной раз будто хватаешься за столб дыма.
Ночью Александр откинул воротник шинели, посмотрел через плечо: пленные лежали на поляне, окруженные бойцами. Над волнисто-темными деревьями светил беловатый осколок месяца. Мягким шагом ходил вокруг полянки Абзал Галимов.
– Как бы они не пришили нас к земле нашими же штыками. – Ясаков умолкал, потом снова хрипловато басил в ночной прохладе за спиной Александра. – Вы, Крупновы, от роду какие-то чудаки, хвораете за всех на свете. А по мне, черт с ними, с немцами; нравится им Гитлер, целуй его хоть… Вы непременно норовите глаза на правду открыть каждому паразиту. А зачем паразиту правда? – с устойчивой злостью говорил Ясаков. – Завяжем глаза, отведем, покружим, как петухов, пусть уходят… или доверь Галимову сконвоировать… Галимов поопытнее нас с тобой, с японцами дрался. Будь моя власть, сделал бы я из них мокроту…
