Борис Бурлак - Левый фланг
Ровно в час ночи ударили все пушки, гаубицы, полковые минометы, ударили на редкость дружно, почти синхронно, — никто не вырвался и не отстал. Вокруг сделалось, как перед восходом солнца, розово-светло: в небе сразу же поблекли и совсем потухли немецкие ракеты. Артиллерийская подготовка продолжалась добрых пятнадцать минут. Капитан Дубровин то и дело поглядывал на свою «Омегу» и курил, курил. (Странно, как это успеваешь в короткую громовую паузу перед атакой выкурить полпачки сигарет.)
Дальние всплески эхо еще не погасли в горах, как высокий лестничный раскат гвардейских минометов заставил пехоту осмотреться вокруг себя и взять оружие.
— Пошли, — негромко, привычно сказал Дубровин, даже позабыв, что рядом с ним замкомдива.
Строев наблюдая, как вставал огненный частокол разрывов, быстро глянул на комбата.
— Разрешите, товарищ подполковник?
— Не торопись.
Неуклюжий, нескладный Дубровин грузно потоптался и вынул из футляра цейсовский бинокль. Рота, наступавшая в центре, кинулась было прямо к траншее, но, встреченная сильным пулеметным огнем, раздвоилась, исчезла за воротами коттеджей.
— А-а, черт! — выругался комбат. — Я же говорил, чтоб в лоб не лезли, что надо зада́ми, зада́ми!..
О ходе боя на участках других рот можно было судить лишь по тому, как волнами перекатывалась ружейная пальба и как все чаще перебивал ее сухой треск гранат, — там дело вот-вот дойдет до рукопашной.
— Товарищ подполковник, разрешите?
— Не кипятись.
«Да что же это такое, наконец?! — готов был закричать Дубровин. — Я же все-таки командую батальоном! На моей совести и жизнь любого из солдат!..»
Над траншеей, пересекающей улицу, вмиг распустились две зеленые ракеты: путь свободен.
— Видите, товарищ подполковник, видите?!.
— Вот теперь идем.
Они поднялись. И слева и справа город был охвачен дымным сатурновым кольцом, а там, где внутренний обвод ягодинских укреплений оказался уже прорванным, огненные струйки выбивались из этого кольца и текли по улицам, встречь пунктиру трассирующих пуль.
В нескольких шагах от немецкой траншеи лежал солдат, широко раскинув руки, точно на привале. Командир батальона нагнулся, осветил его лицо фонариком и узнал связного третьей роты. Не дошел парень с донесением…
Батальон продвигался трудно. Город — тот же лес, а лес нелегко п р о ч е с ы в а т ь в темноте. За траншеей Дубровин и Строев попали под огонь со второго этажа углового дома. Они залегли, досадуя, что послали ординарцев в роты, за новостями. Благо вовремя подоспели артиллеристы из противотанкового дивизиона, которые на руках тащили «сорокапятку» и малость поотстали от своей штурмгруппы. После нескольких пушечных выстрелов верхний этаж умолк.
— Молодцы, ребята! — сказал Дубровин. — Но отставать не полагается.
— А кто бы выручал вас? — ответил немолодой наводчик, знающий, наверное, по собственному опыту, что в таком незавидном положении все равны — будь то сержант, капитан или подполковник.
Улица впадала в центральную площадь, и в самом устье ее разгорелась жестокая перестрелка. Немцы старались выиграть лишний час для отдыха главных сил на Крагуевац. Дубровин стянул сюда все, что у него было: минометную батарею, «сорокапятки». Огневой налет — и ближняя рота двинулась в атаку. Строев махнул рукой — а, была не была! — и тоже пошел вслед за пехотой. Его опередил Дубровин, а Дубровина — автоматчики.
Когда ночь сделалась вовсе серой, как остывший пепел, немцы были окончательно выбиты из города. Снова пошел дождь. Батареи, заняв огневые позиции на западной окраине Ягодины, вели обстрел шоссе на предельных прицелах.
Строева вызвал на свой НП командир дивизии. Прощаясь с комбатом, он сказал:
— Ну, Андрей, спасибо за компанию. Скоротали мы с тобой осеннюю ночку! Вот теперь я могу поздравить тебя, Андрей. Тебе присвоено звание Героя Советского Союза.
— Как?!. За что?.. — Дубровин даже напугался, и на его всегда улыбчивом, в веснушках, совсем неволевом лице отразилась полная растерянность.
— Вот так, мил человек, вот так, — Строев обнял его, поцеловал.
Дубровин стоял посреди дороги и стыдливо смахивал ладонью предательские слезы. Что ж, бывает на войне, когда и комбаты плачут.
Наступление на Белград развивалось в высоком темпе.
Тринадцатого октября 4-й гвардейский мехкорпус вышел в район горы Авала, что в семнадцати километрах от города.
Это была главная позиция на внешнем обводе немецкой обороны, все три линии которой упирались своими флангами в Дунай и его приток Саву, прочно замыкая город в междуречье.
На следующий день танкисты генерала Жданова взяли гору Авала. И тут же, без передыха, начался штурм югославской столицы.
Маршал Толбухин послал на командный пункт 57-й армии генералов Бирюзова и Неделина, чтобы они на месте все еще раз уточнили и наладили взаимодействие с партизанскими частями. И вот начальник штаба прислал первое донесение о том, что внешний обвод прорван, что танки устремились вперед, взяв на броню штурмовые группы партизан. Всегда лаконичный, сдержанный, Бирюзов писал об этом высоким слогом, как видно, под свежим впечатлением прорыва. Толбухин повертел в руках радиограмму, улыбнулся: даже Сергей Семенович, воспитанный в строгих штабных правилах, не удержался от громких выражений, обычно не свойственных ему.
А впрочем, тут совершенно необыкновенный случай: партизаны на танках!.. И он представил себе картину: плохо вооруженные, кое-как одетые и обутые, но жаждущие подвига, смелые молодые люди на «тридцатьчетверках», под холодным ветром, под дождем и сильным огнем противника. Таких людей ничто не остановит, если перед ними сам Белград, о котором лишь мечталось все эти годы у партизанских костров в горах, Белград, который грезился в тревожном сне на больших привалах и за которым виделась в смертельном горячечном бреду сама победа.
Настроение начальника штаба фронта передалось на несколько минут командующему фронтом. Но вскоре принесли еще радиограммы — с других участков. Там, в долине реки Велика Морава, продолжались бои за маленькие города Шумадии, и от исхода их тоже зависел успех битвы за стольный город Югославии. Толбухин посмотрел на карту: левый фланг был для него сейчас не только надежным заслоном с юга для всей ударной белградской группировки, но и своеобразным клапаном, с помощью которого он мог регулировать отход армейской группы «Е» из Греции, все больше оттесняя ее в горы, в сторону Сараево. Потому-то он и не упускал из виду местные бои на берегах Моравы. А за правый фланг он по-прежнему меньше всего беспокоился, — по северному берегу Дуная наступала 46-я армия Второго Украинского фронта, и в стыке между фронтами оперировала Дунайская флотилия.
На рабочем столе маршала, поверх огромной топографической карты всей Восточной Сербии, лежал небольшой план Белграда. И по мере того как на окраинах завязывались уличные бои, Толбухин все дольше задерживал усталый взгляд на треугольнике города, две стороны которого омывали Дунай и Сава, а в верхнем углу располагалась старинная крепость Калемегдан. Все, что происходило в эти дни южнее Белграда, было подчинено тому, что делалось на его улицах, — и каждая новая стрелка на карте будто продолжалась новой стрелкой на схеме белградских улиц. Эта синхронная, связь событий на дальних подступах к Белграду и в самом Белграде и составляла сейчас суть оперативного искусства.
Партизаны на танках… Надо было дать возможность югославам первым войти в свою столицу. А вслед за танками наступали: в центре — 73-я гвардейская дивизия, справа — 236-я дивизия, слева — партизанские дивизии 1-го Пролетарского и 12-го армейского корпусов. Их поддерживали более двадцати артполков, всего 636 орудий. Такой массы артиллерии вполне хватило бы для того, чтобы сразу же подавить все очаги сопротивления немцев, но этими очагами были исторические памятники и лучшие здания столицы, которую надо было освободить, не разрушая. Потому-то маршал и старался всячески попридержать тяжелое оружие, запретив массированные налеты бомбардировочной авиации и массированный огонь артиллерии. Вся надежда на легкие пушечки прямой наводкой, рассредоточенные по отдельным штурмовым группам.
В самый разгар уличных боев, когда и югославы уже научились п р о г р ы з а т ь немецкую оборону с помощью наших танков, когда наметился обход всего гарнизона фон Вейхса, когда концентрический прорыв на узком участке стал разветвляться целыми пучками по расходящимся линиям улиц и переулков, к центру города и к Саве, — как раз в это самое жаркое время Толбухину доложили о серьезной угрозе с тыла. Крупная группировка немцев, почти равная той, которая находилась в самом Белграде, в ночь на шестнадцатое октября с боем прорвалась к горе Авала, уходя из-под ударов войск правого крыла 67-й армии. Стало ясно, что противник идет на выручку белградскому гарнизону, чтобы, соединившись с ним, деблокировать его.
