Андрей Серба - Тихий городок
Слово «инвалид» было ему ненавистно. После первой мировой и гражданской войн мальчишкой он насмотрелся на инвалидов. Это была целая армия хромых, обожженных, безруких, истеричных, драчливых, озлобленных людей. Одни мастерили незатейливые свистульки, тачали сапоги. Другие ничего не делали. Слонялись по пивным, толкались на базарах, шельмовали с игральными картами, спекулировали иголками, спичками, табаком. Увечья украли их надежды. И они норовили обокрасть других, думая этим возместить свою главную пропажу…
В здании захлопали форточки, послышались голоса, в уборную потянулись ходячие раненые. Кто-то зашелся в кашле — не удержался, закурил на голодный желудок. В окружавшем госпиталь парке устроили перекличку воробьи. Прошла еще одна ночь, начинался день, и можно жить дальше.
После врачебного обхода в палату вошел незнакомый человек, поставил на тумбочку объемистый портфель и выпрямился. На вид ему было лет пятьдесят. Широкий нос, крупное лицо, волевой подбородок выдавали истинного славянина. Помолчав, проговорил голосом ржавым, отрывистым:
— Волков Алексей Владимирович.
Опять помолчал. Затем из портфеля достал бутылку минеральной воды, разлил по стаканам:
— Пей — не болей.
Пододвинул стул, сел, долго разглядывал Павла с непонятной улыбкой и вдруг спросил с той долей простодушной хитринки, которая звала к откровенности:
— Твои старики, Вольфштадты, где?
— Там же, где жили, — не успев удивиться, ответил Павел.
— Так и не навестил?
— Некогда было.
— А вот жениться успел, — словно с упреком проговорил Волков.
— Вы меня рентгеном просвечивали? — Павел сердито засопел. — Не люблю, когда лезут в личную жизнь.
— Ладно, я ведь по-свойски. Знаю, и работал много, и воевал. Все-то я о тебе знаю, Клевцоз!.. Разве Нина тебе о дяде Леше не рассказывала? Вот я и есть для нее дядя Леша.
Павел приподнялся на локте:
— Извините за тон, Алексей Владимирович!
— Да что уж там! — махнул рукой Волков и стал серьезным. — Я с врачами говорил. Туго тебе сейчас. Но думают, еще повоюешь.
— Так и сказали?!
— Прямо не сказали, но дали понять. Не такие мы, чтобы раньше времени дуба давать. Правильно говорю? — спросил Волков. И, увидев подтверждение в глазах Павла, посмотрел на него долгим испытывающим взглядом. — Дорогой ты мой Павел, не исключено, придется тебе в Германию пробираться и там поработать недолго. Пока же, как говорится, не начавши — думай, а начавши — делай.
— Стало быть, Нина учит меня с вашего ведома?
— А ты разве против? Отныне Нина станет приходить вечерами, я же буду с тобой беседовать по утрам.
Теперь Павел понял, что и Волков, и Ростовский, и Нина между собой связаны делом важным и секретным. В свою орбиту включили и его. Новое оружие, появившееся у немцев, всерьез заинтересовало командование, если уж даже Волков, при должности далеко не рядовой, решил лично заняться Павлом.
— Поговорить придется о многом, — Волков достал папиросу, спохватившись, сунул ее обратно в пачку. — Ты инженер, знаешь техническую сторону дела. Теперь придется тебе усвоить философию, немецкую историю, фашистское мышление и многое другое. Создавая дисциплинированную, жестокую армию, гитлеровцы придавали особое значение воспитанию воли и характера солдат.
Волков раскрыл портфель, вытащил несколько книг:
— Не удивляйся, здесь и геополитик Хаусхофер,[10] и генерал Драгомиров,[11] кстати, умнейший специалист по военной психологии, хоть и царский… Читай. Одна рука у тебя действует, книгу держать сможешь. Читай и думай. Думай за германца.
— Алексей Владимирович, разрешите высказать одно соображение.
— Слушаю.
— Я вспоминал разное из того, что произошло на фронте. Всплыла одна деталь. Перед тем как мне приехать в батальон Самвеляна, разведчики захватили «языка». Его звали Оттомар Мантей. Он оказался фенрихом инженерного училища в Карлсхорсте.
— Так-так, — заинтересованно произнес Волков.
— Я читал протокол. Мантей на допросе сказал, что на фронте проходил практику, минировал позиции перед своими окопами. По-моему, тут не сходятся концы с концами. Мантей был в звании оберфельдфебеля. Без пяти минут офицер. Не могли немцы использовать его как простого сапера!
— Но ведь гоняют же они фенрихов на своем полигоне до седьмого пота?
— Полигон — не фронт. Здесь они рисковать не станут. Сдается, Мантей знал об оружии, на которое напоролись наши танки. Знал да не сказал.
— Что ж, можно поискать Мантея в наших лагерях военнопленных. Вдруг ты и прав.
…Вечером пришла Нина, и они стали практиковаться в интонации вопросительных предложений, где, на первый взгляд несущественная, мелочь играла большую роль. Ну, кажется, чего проще вопрос: «Вас ист дас?» Такое предложение произносит учитель, держа книгу в руке, спрашивая учеников: «Что это?» Отсюда спокойная интонация. Но вот тот же вопрос, однако с существенной приставкой: «Вас ист денн дас?» Эта так называемая модальная[12] частица внесла в вопрос тревогу, раздражение, иными словами, выразила чувства, переводимые на русский язык как возмущенное: «Что такое?!»
Так Павел постигал глубины языка. Нина вела уроки старательно, как ведут их студенты-практиканты в присутствии строгого методиста. Свой предмет она знала настолько досконально, что не представляла себе объема знаний, который может понадобиться обыкновенному немцу. Павел смотрел на ее носик с узкими раскрылками, на глаза, прикрытые загнутыми ресницами, на нежные просвечивающие пальцы, которыми она перебирала страницы учебника, — и глубокая жалость с безмерной любовью охватывала его…
Проносилось время, отпущенное на занятия. Она совала в портфельчик книги, поцеловав, исчезала. Павел оставался один. Он надевал наушники, слушал сводки Информбюро. В Сталинграде шли напряженные бои, в нескольких местах гитлеровцы прорвались к Волге. Павел думал о бойцах, заброшенных в окопы, землянки, развалины домов, замерших в ожидании атаки, расстрелявших последнюю обойму, бросившихся на пулеметы… Представлял их такими же, как те танкисты, с которыми он оказался под обстрелом новым оружием. Может, и не лежал бы сейчас Павел на госпитальной койке, если бы его не прикрыл огнем лейтенант Овчинников, не притащил на себе механик-водитель Леша Петренко… Вот и сталинградцы держатся даже в тех случаях, когда остаются в одиночку, веря, что товарищи постараются спасти…
В полночь радио выключалось. Павел тянул за шнурок, поднимал штору затемнения. Какие-то всполохи скользили по потолку. Откуда в затемненной Москве такие мирные, похожие на августовские зарницы огни? «Да это же прожектора!» — вспоминал он. Их стрельчатые лучи то вспыхивали, то гасли, зажигались вновь, тревожно обшаривали небо, вглядываясь в притаившуюся мглу.
16Наконец сняли гипс и повязки, ослабили шнурки на корсете. После этого быстрее стали затягиваться раны, уходили боли. Клевцов уже мог двигаться по палате, с каждым днем увеличивая время прогулки.
— Этак через месячишко совсем побежишь, — обрадовался Волков, увидевший его на ногах.
На этот раз Алексей Владимирович вытащил из портфеля не книги, а бутылку шампанского и пять яблок:
— Что смотришь? Главврач разрешил.
— Откуда яблоки?
— Подарки из братского Узбекистана.
— По какому случаю?
— Ты что, считать разучился?
— Я и вправду счет дням потерял. Новый же год сегодня!
— Поскольку в полночь меня не будет, отметим его сейчас.
В дверь кто-то постучал. Алексей Владимирович, пряча улыбку, отвернулся к заиндевелому окну.
— Нина?! Ну, сегодня прямо-таки день сюрпризов!
Жена была в том же темно-синем платье, в каком впервые ее увидел Павел в аудитории, как оказалось, единственном праздничном. Но на этот раз Нина пришила к нему кружевной воротничок, надела туфли, короткую стрижку украсила завивкой. Конечно же, Павел догадался, что этот неожиданный визит подстроил Волков, и кинул благодарный взгляд в его сторону. Но тот, загадочно улыбаясь, изучал морозную вязь на стекле.
— С Новым годом! — произнесла Нина, прижавшись холодными с мороза губами к щеке мужа.
Отвернувшись от окна, Алексей Владимирович сказал:
— Под Сталинградом немцев взяли за глотку. Теперь им там не сладко.
Он разлил шампанское, протянул Нине самое крупное яблоко.
— Я не видела яблок целую вечность!
— Целую вечность… — задумчиво повторил Волков, его простоватое, заостренное лицо опечалилось. — Это счастье, Клевцов, что у тебя есть Нина.
Волков тут же поднялся, обратился к обоим:
— Хотелось бы с вами побыть, да дел много. Не хочу на будущий год хвосты оставлять. Завтра обещал Ростовский зайти, а я буду, как только вернусь.
