Николай Чуковский - Девять братьев (сборник)
Она была здесь своим человеком, и это радовало ее. И вовсе не потому, что раньше ей было плохо, а здесь стало хорошо. Ей нравились эти люди в кожаных шлемах, их жизнь, все, что было связано с этой жизнью: простор аэродрома, струя снежной пыли из-под взлетающего самолета, вечерние разговоры в библиотеке о воздушных боях. Эта жизнь была ей родной потому, что тот человек, с которым она вместе уходила от немцев августовской ночью, тоже жил такой же жизнью.
Она встретила его в поле, когда потеряла в темноте девчонок, вместе с которыми рыла траншею. Немецкие мины выли и шлепались в рыхлую землю. Люся стояла одна, не зная, что делать, куда идти. Он случайно натолкнулся на нее, крикнул: «Ложись!» Она не поняла и продолжала стоять. Он повалил ее, положив на затылок большую, тяжелую руку. Потом они шли куда-то вдвоем, и ноги их путались в картофельных стеблях. Каждую минуту кричал он ей: «Ложись!» – но вой и грохот заглушали звук его голоса, и он валил ее, кладя руку ей на затылок. Наконец они упали в большую воронку и просидели там несколько часов. Когда столбы земли обрушивались на них, он загораживал ее своей спиной. Потом он вдруг поцеловал ее и сказал, что глаза ее блестят в темноте. Он сказал, что хотел бы, если они выберутся отсюда, никогда с нею не расставаться. Он спросил, нет ли у нее карточки. У нее в кармане сохранился старый пропуск в столовую с фотографической карточкой; она оторвала ее от пропуска и отдала ему. Потом, когда стало тише, они вылезли из воронки и поползли. Пройдя через лес, они вышли на дорогу и попали в огромную толпу людей, бегущих в Ленинград. Там, в этой толпе, на рассвете она потеряла его. Неужели это он лежит на вершине бугра! Неужели она никогда больше его не увидит!
С письмом в руке Люся подошла к командному пункту.
Если почта приходила утром, она сама разносила некоторые письма. Это письмо она понесла сама, потому что человек, которому оно было адресовано, еще ни разу при ней не получал писем. Краснофлотец, стоявший с автоматом у входа на командный пункт, улыбнулся ей: он ее знал. Она спустилась по наклонной доске с поперечными жердочками, толкнула дверь и вошла.
Летчики – в комбинезонах, шлемах, унтах, с планшетами – стояли, прислонясь к столбам, подпиравшим потолок, отдувались от жары и ждали, когда им прикажут вылететь. Особенно напряженно ждал Рябушкин. Рассохин не разрешал ему летать, но не запрещал приходить каждый день вместе с другими летчиками на командный пункт и ждать. И Рябушкин ждал, переходя от надежды к отчаянию, от отчаяния к надежде. Увидев Люсю, летчики кивнули ей, но не сказали ни слова: на командном пункте они были неразговорчивы. Да и не ради них пришла она сюда. Она свернула направо, в комнатку оперативного дежурного, где звонили телефоны и откуда доносился раскатистый голос:
– Лейтенант Тарараксин слушает…
По стенам висело шесть телефонов. К каждому из них была приклеена бумажка со странной надписью: «Луна», «Ястреб», «Сокол», «Дуэт», «Редиска». В комнате был стол с чернильницей и керосиновой лампой, вертящийся табурет и кожаный диванчик.
Оперативный дежурный эскадрильи лейтенант Леша Тарараксин в огромной флотской шинели сидел на табурете и беспрестанно вертелся, хватал то одну телефонную трубку, то другую. Он был велик ростом, неуклюж, заполнял собой, казалось, всю комнату и своими длинными руками мог дотянуться до любого телефона. Светлые волосы его были встрепаны и торчали в разные стороны, на щеках росли клочки мягкой бородки, большое улыбающееся лицо его сияло добротой и кротостью. Он почти никогда не выходил из землянки командного пункта и спал здесь же, на кожаном диване. Беспрестанные телефонные звонки, смены приказаний и донесений могли бы утомить, раздражить и не слишком нервного человека. Но лейтенант Тарараксин никогда не терял добродушия и спокойствия.
– Он создан для того, чтобы быть оперативным дежурным, как рыба создана для плавания, а птица для полета, – шутя сказал о нем как-то Костин.
Летчики любили Лешу, но говорили о нем посмеиваясь. Рассказывали, что Тарараксин с самого раннего детства мечтал стать летчиком. Он поступил в летную школу, хорошо учился по всем теоретическим предметам. Но летать не мог: в воздухе ему становилось дурно. Как он с этим ни боролся, перебороть себя не мог. Его хотели отчислить от авиации, но он больше всего на свете любил аэродром, самолеты, летчиков и упросил оставить его в авиации на любой должности. И его оставили.
Говорили, будто Тарараксин, встречаясь с людьми посторонними, всегда выдавал себя за летчика. Перед войной он провел месяц в доме отдыха, и все отдыхающие были уверены, что Леша чуть ли не король воздуха.
Когда Люся вошла, Тарараксин говорил по телефону. Он приветливо ей улыбнулся. Она села на кожаный диванчик, держа перед собой письмо, и стала ждать, когда телефонный разговор кончится. Но, повесив трубку, Леша повернулся на вертящемся табурете к ней спиной, записал что-то в толстой тетради, лежавшей на столе, и только после этого повернулся снова и еще приветливее улыбнулся.
– Вам письмо, – сказала Люся.
Он покачал большой головой, продолжая улыбаться. Ей показалось, что он не понял ее, и она повторила:
– Письмо вам.
Он опять покачал головой.
– Я никогда не получаю писем.
Люся удивилась:
– Никогда? Разве у вас нет друзей?
– Все мои друзья здесь.
– А родные?
– У меня родных нет.
Он схватил трубку, позвонил куда-то и долго от кого-то требовал немедленной доставки в эскадрилью двух бочек с антифризом.
Однако письмо все-таки существовало, и на нем отчетливо было написано: «Алексею Павловичу Тарараксину». И когда он снова повесил трубку, Люся сунула ему в руку конверт.
– Гм! Удивительно, – недоумевал он, вертя конверт и разглядывая его со всех сторон. – Штемпель. Еще один штемпель. Опущено в Ленинграде… почти три месяца назад… И только сейчас дошло. А, вот в чем дело! Адрес написан неправильно: это довоенный адрес нашей эскадрильи. Лежало, пока выяснилась путаница с адресом… – Вдруг он побледнел. – Я знаю, от кого это письмо. Это письмо от покойницы.
– От покойницы? – переспросила Люся.
– Да, да, от покойницы. От Варвары Степановны. От моей тетушки. Она жила перед войной в Эстонии вместе с мужем и дочкой. А когда немцы начали наступать, отправилась с дочкой морем в Ленинград, и обе по дороге погибли…
– Они не погибли, – сказала Люся. – Они доехали до Ленинграда. Ведь штемпель-то на письме ленинградский…
Эта догадка страшно взволновала Тарараксина. Он торопливо разорвал конверт. Но тут зазвонил телефон. Он бросил письмо на стол.
– Тарараксин слушает! – закричал он в трубку. Потом, повесив трубку, громко спросил: – Командир здесь?
– Здесь! Здесь! – ответило ему из соседней комнаты несколько голосов.
Леша вскочил, вытянулся во весь свой рост. Голова его почти коснулась потолка землянки. Он шагнул к двери, но на пороге уже стоял капитан Рассохин.
– Товарищ капитан, посты доносят: два наших самолета сбили «Юнкерс», – отрапортовал Леша.
– Так, – сказал Рассохин.
– Теперь они ведут бой с четырьмя «Мессершмиттами».
– Так, – сказал Рассохин.
– Нужно вылететь на помощь Карякину и Чепенкову, – раздался голос Костина.
Костин вернулся на командный пункт вместе с Рассохиным и теперь стоял у него за плечами.
– А вы тут не командуйте, – Рассохин обернулся к Костину. – Никто не вылетит, пока я не прикажу.
И громко крикнул:
– Всем оставаться здесь!
19
«Средь шумного бала, случайно…» Тьфу! Привязалось и никак не отвяжется. Карякин оглядел горизонт. Как резко изменилась погода, ни единой тучки. Солнце. Сияет воздух, сияет снег на озере. Облака, в которых они только что гнались за «Юнкерсом», теперь висят синей грядой над берегом.
Надо идти домой. Время еще не истекло, есть еще и горючее, но надо идти домой, потому что не осталось ни одного патрона. Они будут в глупом положении, если встретят сейчас «Мессершмитты». Домой, домой!
Подумав о «Мессершмиттах», Карякин сразу увидел их. Они блеснули на солнце в глубине неба, как рыбы блестят в глубине реки. Сначала он заметил только два самолета, потом еще два, метров на триста выше. Он взглянул на Чепенкова. Чепенков шел за ним и тоже, конечно, видел «Мессершмитты».
Карякин круто пошел вниз, надеясь, что над самым льдом они его не заметят. Но было уже поздно. «Мессершмитты» неслись прямо к ним. Верхняя пара так и осталась несколько повыше, а нижняя догнала. Мгновение – и один «Мессершмитт» за хвостом Карякина, другой – за хвостом Чепенкова.
Прежде чем немцы успели выстрелить, Карякин перевернулся в воздухе. Между льдом и небом, поменявшимися местами, он увидел самолет Чепенкова, который тоже переворачивался. Мгновение – и Карякин в хвосте у одного «Мессершмитта», а Чепенков – в хвосте у другого.
Вот бы теперь ударить. «…В тревоге мирской суеты…» Но ни одного патрона, черт побери!
