Геннадий Семенихин - Жили два друга
Заморин, не выносивший женских слез, переминаясь с ноги на ногу, сказал:
– Давайте пожалеем девчонку, товарищ командир. Хоть и непослушная, а давайте пожалеем. Ведь если попадет в госпиталь, отчислят из полка. Как пить дать отчислят. А девка серьезная. Работает на матчасти справно. И характером всем нам приглянулась.
– Где у тебя болит, Зарема? – спросит Демин.
– Правая нога, товарищ лейтенант… коленка.
– Ну крепись.
Демин опустился на колено и осторожно снял с нот девушки франтоватый сапог.
– Чулок я сама сниму. Отвернитесь, товарищ лейтенант, – смущенно попросила оружейница. Колено у нее не кровоточило. Белая кожа была содрана, и на чашечке виднелся огромный синяк. Демин пощупал кость в одном, другом, третьем месте.
– Здесь болит? А здесь? А здесь?
– Нет, товарищ лейтенант. И здесь нет. А здесь самую чуточку, – покорно отвечала Магомедова. Демин выпрямился и спокойно встретил вопросительный взгляд механика.
– Ясное дело, Василий Пахомович. Типичный вывих.
Попробуем без помощи эскулапов обойтись. Меня в родной Касьяновке сосед дядя Тихон обучил такие вывихи ликвидировать. Я даже своей сестренке Верке вправил однажды коленку. Это делается вот так. – Демин наклонился, взял за щиколотку ногу девушки и с силой дернул на себя.
– Уй! – простонала она, когда первая волна боли обожгла ногу. – Даже в глазах потемнело.
– Василий Пахомович, сходите на стоянку, кликните Пчелинцева – надо и с ним создавшуюся ситуацию обсудить, – сказал Демин.
Как только механик ушел, Демин присел на траву и осторожно провел ладонью по ее опухшей коленке.
– Бедная девочка, – пожалел он.
Зарема приподнялась на локтях, остановила на нем удивленные глаза.
– Это вы сказали, товарищ командир?
– А кто же? Третьего здесь нет.
– Странно.
– Почему странно?
– Вы такой всегда строгий. И вдруг…
– Мне же тебя жалко… не веришь? – он снова назвал ее на «ты», и это было проявлением нового к ней отношения. Она не успела откликнуться. Позади послышался топот. С зажатой в руке пилоткой подбежал Пчелинцев. Его глаза встревоженно остановились на девушке. Переведя дыхание, сержант быстро проговорил:
– Заремочка, как ты пострадала? Двенадцать чертей и одна ведьма посрывали бы эти недозрелые яблоки. Товарищ командир, я уже все знаю. Спасибо вам за правильное решение… ее ни в коем случае нельзя в госпиталь, иначе наш экипаж ее потеряет, а она…
– Да успокойся, Леня, – перебила его девушка, – и как можно меньше паники. Товарищ командир применил жесткую хирургию, и, кажется, мне сейчас легче.
Я даже попробую при вашей помощи подняться. – И она благодарно посмотрела на лейтенанта.
– Да, да, время не ждет, – отводя глаза, сказал Демин, – беритесь за наши шеи и скачите на здоровой ноге к стоянке. Целый день будете сидеть у самолета.
Пушки и пулеметы как-нибудь сами зарядим. А пищу для вас из столовой вот он, сержант, будет доставлять.
– Да я для нее целую столовую приволоку! – горячо воскликнул Пчелинцев.
Лейтенант скользнул по нему внимательным, цепким взглядом. Увидел влажные темные зрачки мечтательных глаз, весело вздрогнувшую складку рта, колечки курчавых волос, упавшие на чистый широкий лоб, всю его тонкую, будто собирающуюся взлететь фигурку и подумал:
«Любит. Честное слово, любит. Иначе бы не сиял так».
И Демин неожиданно удивился, что против собственной воли залюбовался в эту минуту Пчелинцевым.
– Ладно, – сказал он, придав все же голосу строгость. – Вставайте, Магомедова.
Они пошли – она в центре, с усилием подскакивая на здоровой ноге. Ее сапог нес Демин. Он чувствовал на своей шее прохладную руку Зары, и от этого было приятно и тревожно на душе. «Она на меня опирается левой рукой, на Пчелинцева правой. Интересно, какая рука у нее сейчас нежнее?»
Когда они приблизились к «тринадцатой», воздушный стрелок попридержал шаг и сделал вид, что страшно устал и тяжело переводит дыхание. И вдруг страдальческим голосом пропел, показывая на самолетную стоянку:
Во Францию три гренадераИз русского плена брели, и троеДушой приуныли,До взлетной дойдя полосы.
Демин неожиданно расхохотался:
– Черт побери! С таким воздушным стрелком не заскучаешь ни на земле, ни в воздухе.
На стоянке их встретил обеспокоенный старшина Заморин.
– Товарищ лейтенант, – сообщил он. – Только что из штаба приходил посыльный и сообщил, что всех летчиков требует на КП подполковник Заворыгин. Видно, что-то очень срочное и важное.
Демин возвратился из штаба не скоро, лишь к обеду.
Был он серьезен, глаза из-под белесых бровей смотрели хмуро. В ответ на вопросительный взгляд Пчелинцева протянул коротким движением планшетку:
– Вот, смотри!
Воздушный стрелок вгляделся в карту под тонким целлулоидом. Зеленые массивы лесов, линии шоссейных и железных дорог, черные прямоугольнички городов и поселков – все это было непохожим на район аэродрома, над которым они спокойно летали вот уже почти три месяца. Синяя маршрутная черта, тянувшаяся на карте, была прямой, без единого излома, совсем как стрела из лука, пущенная в цель.
– Днепр! Киев! – не удержался Пчелинцев от возбужденного выкрика.
– Совершенно точно. Днепр и Киев, – подтвердил лейтенант. – Перебазирование назначено на завтрашнее утро. Наш полк взлетает в семь ноль пять. Передовая наземного эшелона выезжает сегодня в обед.
– Сколько времени будет двигаться к новому аэродрому наша автоколонна? – спросил подошедший Заморин.
– Десять часов как минимум, – сообщил Демин.
– Десять! А как же быть с Заремой? – вскричал Пчелинцев. – Она же не в состоянии десять часов трястись в грузовике по ухабистым фронтовым дорогам. Да ее в пути могут снять с машины и отправить в госпиталь.
Все трое переглянулись. Какое же командир примет решение? Лейтенант вдруг улыбнулся и отчаянно махнул рукой.
– А, была не была: семь бед – один ответ. Зачисляю ефрейтора Магомедову в летный экипаж. Полетит в задней кабине вместе с сержантом. Только вы смотрите, – пригрозил он заулыбавшемуся Пчелинцеву, – если на старте, пока будем выруливать, кто-нибудь обнаружит Магомедову, подполковник Заворыгин с нас головы снимет.
Пчелинцев скинул с себя планшетку, хлопнул в нее, как в бубен, и пустился в пляс.
– Так ведь это нарушение какое, – развел руками Заморин.
Лейтенант выразительно на него взглянул:
– А вы как же хотели, Василий Пахомович? Чтобы я отправил Зару с автоколонной?
– Ничего, товарищ командир, – поддержал его воздушный стрелок. – Двум смертям не бывать, а одной не миновать.
– Ай, якши, – осклабился подошедший Рамазанов, еще не знавший, в чем дело. – Танцуй, Самара-городок и вся Волга, жить будем долго!
– Смотри ты, какой философ! – усмехнулся Демин.
* * *Взлет штурмового полка. Разве можно увидеть в аэродромной жизни более величественную картину! Тридцать шесть боевых машин выстроились друг за другом.
Аэродром широк, а подполковник Заворыгин давно уже обучил своих летчиков взлетать группами. И нет ничего удивительного в том, что полк будет подниматься четверками, звено за звеном. Зеленые горбатые штурмовики поблескивают на утреннем солнце остекленными кабинами. Позади чернеют стволы крупнокалиберных пулеметов, а к ним прильнули головы воздушных стрелков.
Шесть тонн с бомбами, пулеметами и пушками весит ИЛ 2. И летчик – мозг тяжелой машины, ее хозяин и повелитель. Без него глуха и неподвижна была бы стальная птица. Только его руки, сильные и точные, способны приводить ее в движение, поднимать с аэродрома, вести по маршруту, заставляя маневрировать среди белых и черных зенитных шапок, ускользая от ярких вспышек «эрликонов», идти в отвесное пике перед тем, как сбросить фугаски.
С гордостью обозревал подполковник Заворыгин выстроившуюся на старте зеленую колонну ИЛов. Он распахнул фонарь своей кабины, приподнялся на сиденье и глядел на черные винты боевых машин, работающие еще на малых оборотах. Самолет Заворыгина отлично знала вся дивизия. На его фюзеляже нет номера. Только красная, изломанная, как молния, стрела. Заворыгин остался доволен тем, как выстроился его полк, и, вновь заняв свое место в кабине, захлопнул над головой крышку фонаря. Подполковник был очень гордым и важным в эту минуту, но не он являлся сейчас самым главным. Пока штурмовики не покинули землю, самым главным был начальник штаба, маленький и толстый, туго перепоясанный ремнями майор Колосов. Он сидел в фанерном кузове автомашины-радиостанции и держал в руке черную трубку микрофона. В маленьком помещении было нестерпимо душно, даже настежь распахнутая дверь нисколько не спасала, однако круглолицый, тщательно выбритый Колесов никакого внимания не обращал на жару. Ни одной капли пота не было видно на его строгом, одухотворенном лице. Перед ним лежала плановая таблица и стояли на подставке самолетные часы с черным циферблатом. Оп бросал короткие взгляды то на таблицу, то на стрелки этих часов. И вот стрелки на часах замерли, показывая пять минут восьмого.
