Вадим Кожевников - Щит и меч
Иоганн, не обращая внимания на иронический тон Эльзы, сказал поспешно:
— Вот и хорошо. Пусть пока Зубов тебя подменит. А ты отдохнешь. А потом пошлешь этого вдовца куда-нибудь подальше.
— Зубов? — переспросила Эльза. — Ну, знаешь, ты совсем не разбираешься в людях. Этот человек абсолютно не годится для серьезной организаторской работы.
— Позволь, — возмутился Иоганн, — ведь у него уже целая группа. И действуют они успешно. Совсем недавно они перебили около десятка курсантов разведывательно-диверсионной школы, а пятерых искалечили на пути к аэродрому, откуда их должны были забросить к нам в тыл.
— Нет-нет, — непреклонно заявила Эльза, — против Зубова я категорически возражаю. — Сказала грустно: — Пожалуй, после войны я в Бакуриани съезжу, отдохну. — Дернула презрительно плечом: — И если Зубов там будет работать инструктором лыжного спорта, — это для него самое подходящее. Пусть отправляется туда вместе со своей знаменитой мускулатурой.
В Варшаву приехал Гуго Горфельд, старый друг Лансдорфа. Он был одним из директоров заводов «Опель», входящих в концерн «Дженерал моторс».
Горфельд остановился в Варшаве проездом после продолжительной деловой поездки по Донбассу, где он вел переговоры с командованием СС о быстрейшем восстановлении нескольких металлургических предприятий: в последнее время фирма стала испытывать недостаток в специальных сортах стали, необходимых для производства танков новой конструкции.
Но в Донбассе его постигла неудача. Старый советский инженер, осужденный в тридцатых годах, после отбытия наказания занимал рядовую должность снабженца на одном из интересующих Горфельда заводов. Немецкое командование учло «почтенные» обстоятельства биографии старика. Его облекли особым доверием, назначили главным инженером завода, и даже немецкие служащие обязаны были ему подчиняться. Горфельд возлагал большие надежды на этого человека.
И тот действительно чрезвычайно требовательно и даже жестко относился к советским рабочим, которых под угрозой расстрела вынудили трудиться здесь. Он еще до революции служил у прежних владельцев этого завода и умел заставить своих подчиненных работать с таким нечеловеческим напряжением, что они — и не однажды — даже покушались на его жизнь.
Гестапо приставило к нему телохранителей. Он получал очень большой оклад и даже побывал в Германии, где ознакомился с некоторыми техническими новшествами.
Словом, этот человек был настоящей находкой.
Но через несколько месяцев оказалось, что детали машин, изготовленные из металла, поставляемого этим заводом, дают трещины и выходят из строя раньше времени, а танковая броня лопается от советских болванок, как ветровое стекло автомобиля от брошенного в него камня.
Длительными и довольно сложными анализами было установлено, что портят металл присадки, которые при варке стали давал главный инженер.
Его привезли в Берлин, и наиболее квалифицированные следователи начали вести дознание. И этот немощный старик, испытавший на допросах все способы физического воздействия, молчал, очевидно намереваясь унести в могилу тайну своего метода порчи металла. Преодолеть его упорство удалось только наркотическими средствами. Одурманенный, он, посмеиваясь, выболтал рецептуру присадок, образующих в металле волосовики, которые невозможно обнаружить на шлифах даже самыми совершенными оптическими приспособлениями. И похвастал, что сам, без чьей-либо помощи, бросал в кипящую сталь бумажные пакеты с этими присадками.
Старика приговорили к смертной казни, но обещали помиловать, если он согласится снова сотрудничать с немцами.
— Представь, — брюзгливо завершил свой рассказ Горфельд, — этот наглец даже позволил себе заявить, что именно он особенно сожалеет о былых сомнениях и о том, что не с первого дня революции отдал свои знания советскому народу. Тому народу, который теперь, когда советские танки придут в Берлин, даст Германии последний и самый поучительный исторический урок. — И тут же Горфельд озабоченно осведомился у Лансдорфа: — Как ты оцениваешь подобную версию?
— С этим стариком?
— Нет, с советскими танками.
— Техника — твоя область, — уклонился от прямого ответа Лансдорф. И в свою очередь спросил: — Как ты находишь русских?
— Они продолжают сражаться.
— Нет, тех, которые остались на оккупированной земле?
— Извини, но психология противника — это уже, во всяком случае, твоя область, — усмехнулся Горфельд.
Лансдорф задумчиво пожевал сухими губами.
— Мы совершили крупную стратегическую ошибку.
— О, ты уже критикуешь генералитет!
— Нет, — печально сказал Лансдорф. — Генералитет планирует сражения, и, возможно, в них — вершина нашей военно-научной мысли. Абвер дал генералитету все сведения о том, что касалось вооружения противника, его дислокации и прочего. Дело совсем в другом.
— В чем же?
Лансдорф нахмурился. Две глубокие морщины словно вонзились в его переносицу.
— Изучая русских, я пришел к любопытному открытию. Определенное число их подвержено — как бы это точнее выразиться — общечеловеческим порокам, связанным с биологическими факторами: они страшатся смерти, страданий и прочего. Но таких меньшинство. У значительного же большинства полностью отсутствует естественное психологическое свойство добровольно принимать в определенных условиях некие формы рабского подчинения, чтобы продлить свою жизнь. Вначале я искал объяснение этому в их атеистических убеждениях. Но постепенно, — пойми, я еще не совсем уверен в своих выводах, ибо увериться в подобном — значит утратить многое из того, в чем мы были непоколебимо убеждены, — постепенно я стал думать, что у этого народа сознание свободы равнозначно ощущению собственного существования.
— И к какому же выводу ты пришел в итоге столь тонких наблюдений? — поинтересовался Горфельд.
Лансдорф не придал значения иронии.
— Вывод единственный. Если мы не истребим советский народ, эпидемия распространится по всему миру, и даже люди Запада уподобятся твоему русскому старику инженеру, который поначалу боролся против ненавистной ему советской власти, а потом отдал жизнь за ее победу над нами. Поэтому нам следует отказаться от расовых предрассудков. Мы должны любой ценой сохранить устойчивую структуру отношений между имущими и неимущими. В нынешних условиях германский наци не может не отталкивать возможных союзников.
Горфельд понимающе усмехнулся.
— Во всяком случае, фирма «Опель» поступила дальновидно и благоразумно: на ее коммерческих бланках нет изображения свастики. Танки «Дженерал моторс» и фирмы «Опель» сражаются сейчас в Африке, и водят эти танки и немецкие танкисты и наши противники. Качество нашей продукции и продукции наших компаньонов равноценно, как это и было оговорено в соглашении между фирмами. И мне думается, что именно здесь закладываются основы будущего содружества наций, вне зависимости от того, кто победит в этой войне. У нас уже был опыт первой мировой войны. Вспомни, во сколько миллиардов долларов и фунтов обошлось США и Великобритании то, что после поражения наша промышленность стала более мощной, чем тогда, когда мы вступили в войну. Все возвращается на круги своя. — И Горфельд заключил елейным тоном: — Мы христиане и должны в сердце своем хранить священные и великие библейские заветы.
Иоганн, сидя за рулем — Лансдорф хотел показать своему другу окрестности Варшавы и попросил Иоганна помочь в этом, — старался не упустить ни одного слова из этой беседы.
Он почерпнул из нее много полезного для себя. Так, он узнал кроме всего прочего, что немецкая фирма «Опель» передала фирме «Дженерал моторс» новые фильтры для танковых двигателей — старые часто засорялись во время маршей по пескам африканской пустыни. Взамен Роммель, воюющий с англичанами в Африке, получил от американской фирмы новую рецептуру смазочных масел, чрезвычайно стойких к высоким температурам, что было очень важно для танков и машин, продвигающихся под жгучими солнечными лучами.
Такая коммерческая взаимопомощь фирм воюющих держав только простаку могла показаться предательством. На языке бизнеса это называлось иначе: точное соблюдение взятых на себя договаривающимися сторонами обязательств, нарушить которые невозможно даже тогда, когда правительства этих стран окажутся в состоянии войны между собой.
Скептическую оценку использования военнопленных в качестве агентуры, данную Лансдорфом в разговоре, Иоганн приписал не столько его проницательности, сколько своего рода перестраховке. Было известно, что из-за козней Гиммлера фюрер вновь устроил разнос Канарису. Тот представил Гитлеру добытые агентурой чертежи новых советских танков. Построенный по этим чертежам из соответствующих сортов броневой стали танк был расколочен вдребезги на танкодроме немецкими противотанковыми пушками.
