Дмитрий Панов - Русские на снегу: судьба человека на фоне исторической метели
На следующий день, 17 июля 1941 года, шестерку повел в бой командир эскадрильи, старший лейтенант Вася Шишкин. В его боевую группу входили Влас Куприянчик, Константин Берая, Виктор Губичев, Евгений Иванович Чернецов и младший лейтенант Бутов, имени которого я не помню. В воздухе над Святошино они впервые встретились с группой «Мессершмиттов». Именно эти самолеты «ME-109» немцы называли «королями воздуха». Действительно, самолет был хорош. Легкий в управлении, быстрый — скорость до 550 километров в час, покрытый алюминиевой скорлупой, оснащенный великолепной швейцарской автоматической мелкокалиберной пушкой «Эрликон». И, тем не менее, наши морально и физически устаревшие «Чайки» не дали себя в обиду. Точной ракетной стрельбой младший лейтенант Куприянчик сбил истребитель противника, упавший в западной части Киева. В этом же бою погиб и наш летчик — младший лейтенант Бутов, горящая машина которого рухнула в Святошинский лес, на нейтральной полосе между позициями войск. Это была наша первая боевая потеря. К 18 июля 1941 года немцы вплотную подошли к Киеву и блокировали его от Днепра на юге до Днепра на севере. Киев оказался в полукольце под обстрелом немецкой артиллерии. Особенно интенсивно вела огонь дальнобойная артиллерия противника, обстреливающая мосты через Днепр. Ее батареи разместились в Голосеевском лесу и возле села Вита Поштова. Истребительная авиация немцев освоила наш Васильковский аэродром и полевой аэродром села Брусилов. Бомбардировщики противника обосновались на аэродромах в Виннице, Скоморохах, Белой Церкви, Узине.
Обстановка менялась с калейдоскопической быстротой. Каждый день наша эскадрилья получала новые боевые задачи. Во второй половине июля к ним добавились действия на подавление артиллерии противника, особенно яростно бившей по мостам. 19 июля 1941 года мы получили боевой приказ: подавить огонь артиллерии противника в момент пересечения железнодорожного моста через Днепр двумя нашими санитарными эшелонами с ранеными красноармейцами. Время: с 16 до 16.40. На боевое задание всю нашу третью эскадрилью, состоящую из 12 самолетов, повел командир Вася Шишкин. Уже в воздухе мы разделились для удобства в действиях, и я возглавил одну из шестерок. Все летчики знали Киев, как собственный карман, и потому, когда в штурмовом построении на бреющем полете мы обошли Киев с востока и, перемахнув через Днепр, выскочили южнее Лысой Горы, что в районе Голосеевского леса, то артиллерийские позиции противника оказались, как на ладони. Реактивные снаряды срывались с направляющих реек сериями попарно. Огонь и дым разрывов накрыл орудия немцев и автомобили с боеприпасами. После первой атаки мы развернулись и, построившись каруселью в правый пеленг, принялись поочередно наносить ракетно-пулеметные удары. Конечно, с воздуха трудно определить количество реальных попаданий. Объект бомбежки и штурмовки сразу закрывает огромное облако пыли и дыма, но, судя по тому, что санитарные поезда прошли через Днепр беспрепятственно, поработали мы неплохо. Как нам сказали, несколько тысяч наших раненых бойцов были благополучно эвакуированы из осажденного Киева.
Многое на войне приходило в ходе практических, боевых действий. Так определился количественный состав, оптимальный для действий группы истребителей. Здесь вышло по принципу, принятому в застолье: сто мало — двести много. Звена, состоящего из трех самолетов, было явно мало, а всей эскадрильей управлять сложно. Оптимальное количество для вылета на боевые задания мы определили в шесть машин.
Обстановка под Киевом, вроде бы, начала стабилизироваться. Наши войска заняли укрепленные районы, в том числе полосу мощных дотов и дзотов, построенных еще до войны, закрепились в лесистых ярах Голосеевского леса, врылись в землю по окраинам города. Время от времени наши стрелковые соединения, плотность которых возрастала, стали довольно успешно переходить в контратаки. Фронтовые части пополнялись за счет бойцов киевского народного ополчения. При умелых маневренных действиях защитникам Киева, на пару с героической пятой армией генерала Потапова, можно было рассчитывать на определенный успех. Тем более, что чувствовалось — немцы под Киевом крепко завязли и постепенно выдыхаются. Свободных резервов у них в тот момент не было, поскольку ожесточенные бои шли по всему фронту. На Московском направлении начиналось Смоленское сражение.
Однако получалось так, что из-за полного паралича инициативы наше командование не умело воспользоваться даже благоприятными обстоятельствами. Привычка к казарменному подчинению, свойственное всему народу, лишало нашу армию подвижности и инициативы. Немцы же, жившие в условиях разных форм собственности, которые воспитывают в человеке эти качества, действовали напористо и инициативно. Часто брали просто на «ура», элементарно опережая наших в принятии решений, за счет чего и выигрывали. Кадровые немецкие офицеры в большинстве прошли школу Первой мировой войны, обладали большими правами и автономией на поле боя, поэтому легко переигрывали наших, на вид грозных, но внутренне запуганных и скованных страхом неверного решения начальников.
В то время, когда у нас даже на самолетах не было радиосвязи, немцы имели переносные радиостанции в батальонах и даже ротах. Конечно, это позволяло умело руководить боем. Словом, наша казарменная рутина, во многом возникшая из-за добровольной изоляции страны, неизбежно приводившей к ее отсталости, столкнулась с превосходством в технике и организации. Да еще знаменитая цифромания: все было в армии липовым, как и в стахановских рекордах. Произвели огромное количество танков, о чем торжественно доложили товарищу Сталину, но не сумели прикрыть их с воздуха, обеспечить связью, боеприпасами и горючим, научиться тактически грамотно применять, хорошо обучить экипажи. Вот и превратилось все это огромное количество техники, конечно же «сверхсекретной», в огромное кладбище металлолома. Да плюс ко всему безжалостное пресечение критики, которая расценивалась как чуть ли не враждебная пропаганда, а значит — полное раздолье горластым дуракам, любителям, сидя в теплой землянке, вдохновлять подчиненных отдавать жизнь за Родину.
Наша армия была подвержена гигантомании первых пятилеток: огромные бомбардировщики ТБ-3, которые немцы сожгли в первые дни войны (мне пришлось летать на подобном неповоротливом страшилище, которое еле-еле продвигалось против ветра), тяжеленные танки KB, равных у немцев не было, большинство которых, не прикрытые авиацией и зенитной артиллерией, были сожжены немецкими пикировщиками, расстреляны артиллерией или просто брошены в болотистых поймах рек Западной Украины. В районе Шепетовки в первые дни войны остались без горючего два наших танковых корпуса, примерно полтысячи машин. Немцы обошли и окружили это гигантское стадо беспомощных броневых мастодонтов и взяли их буквально голой рукой. А у нас под Киевом каждый танк был на вес золота, пехоте приходилось атаковать бронетанковые части врага.
Должен отметить особенности театра боевых действий на Западной Украине. Уж не знаю, чем это объяснить, но еще ни одной армии в истории не удавалось здесь удачно обороняться, зато все наступления обычно заканчивались успехом. Видимо, сам театр военных действий устроен так, что наступавшие захватывают более выгодные позиции и инициативу. А наши стратеги бездумно вытолкнули со старой, хорошо укрепленной границы на этот скользкий театр нашу армию, напоминавшую огромного, непропорционально развитого Голиафа: колоссальные мощные руки и тонкие дрожащие ножки. Гитлер был не так уж не прав, когда говорил о колоссе на глиняных ногах. Эта армия имела самые большие в мире самолеты и самые тяжелые в мире танки, а пехота нередко пользовалась стрелковым оружием, в котором для каждого выстрела приходилось передергивать затвор, в то время, как немцы, наступая жидкими цепями, буквально ослепляли и сметали наших автоматным огнем.
Вот таким был расклад сил — не обещавший ничего хорошего даже при нашей многочисленности. Именно в это время к нам в эскадрилью приехал член Военного Совета киевского направления Юго-Западного фронта — секретарь ЦК Компартии Украины Бурмистренко. Среднего роста брюнет, лет пятидесяти, был в френче черного цвета из тонкой шерсти, какие тогда назывались «сталинками», без знаков различия. Должен сказать, что эти однообразные френчи очень соответствовали этим серым людям, мямлившим что-то одинаковое по всем поводам — на свое мнение имел право лишь человек, по имени которого назывался данный френч. Бурмистренко порасспрашивал о делах в нашей эскадрилье: куда летаем и что видим, какие цели атакуем? Мы рассказали. Он покачал головой. Порученец, стоявший рядом, записывал все подряд. Мы пожаловались, что на полях пропадает огромное количество овощей, а нас кормят по зимней норме, и каша уже не лезет в рот летчикам. Бурмистренко помотал головой — порученец записал. Толку с этого не было никакого. В боевых делах мы от Бурмистренко помощи не ждали, но вот со снабжением овощами, от которых во многом зависело настроение летчиков, нуждавшихся в витаминах, например, морковь обостряет зрение, он мог бы помочь. Впрочем, нам два раза привезли по ящичку мороженой клубники. Да чему удивляться, если в мирное время под Саратовым, в благодатных приволжских местах, летчиков все норовили кормить той же кашей и они, летающие на реактивных самолетах, чуть не бунт устроили. Снабженцы и повара были при казарменном социализме неприкасаемой кастой, приближенной к высшему руководству и пользующейся его благорасположением, с презрением смотрящей на всех, кто пониже прикормленных ими хозяев. Они были одними из хозяев жизни и норовили облегчить ее, сунув что-нибудь всем прочим по принципу: дали — жуй. Нередко первые лица бывали просто игрушками в их руках: холуи руководили холуями. В обществе всеобщего холуйства табель о рангах порой менялась местами.
