Ефрейтор Сизов и его товарищи - Виктор Алексеевич Наседкин
— Кто в тебя стрелял? — крикнул Мищенко.
— Да, видать, все те же.
— Ушли?
— Ага. Сбегай к лейтенанту, скажи. Пять человек было.
Через несколько минут сзади послышались шорохи. Кудинов залег, притаился. Осторожно пробираясь между кустов, шел начальник заставы. Следом за ним несколько солдат. Ефрейтор выпрямился во весь рост. Увидев его, Макеев спросил:
— Что за стрельба была?
— С бандеровцами столкнулись. Обстреляли нас. Туда смылись, — Кудинов махнул рукой в сторону леса.
— Потерь нет?
— Все живы.
— А где лейтенант Трапезников?
— Вона. Все сюда идут.
Раздвигая руками ветки, к ним пробирался Трапезников с винтовкой за спиной. За ним жиденькой цепочкой шли сержант и бойцы отделения.
— Где разжился? — показав на винтовку, к антап-кам которой вместо ремня был привязан крепкий шпагат, поинтересовался начальник заставы.
— Сизов уложил одного. Хозяина хутора. Прикидывался, что ничего не знает, а как дело дошло до горячего, к своим на помощь поспешил.
— Думаете, в засаде сидели? — имея в виду тех, кто обстрелял отделение, спросил Макеев.
— Думаю, да. А стрелки из них хреновые. Мы ведь как на ладони были. За полтораста метров промахнулись из пулемета, — басил Трапезников.
— Радуйся, что такие стрелки, а то не досчитались бы кое-кого. — Макеев задумался. Глубокая складка обозначилась на его лбу.
— И вот что интересно! Все-таки придется прочесать кустарник. Ага! Берите, лейтенант, еще этих ребят и пошарьте, как следует. Мне кажется, неспроста они там сидели.
Оставив двух солдат наблюдать за оврагом, Трапезников начал спускаться с крутого склона. Его примеру последовали бойцы. Когда выбрались на противоположный гребень, офицер распорядился:
— Пойдем цепью. Расстояние друг от друга — восемь-десять метров.
Слева от Кудинова шел сержант Алексеев, справа — ефрейтор Сизов. Двигались медленно. К ботинкам липли прошлогодние листья, голые ветки тонконогих берез царапали лицо — так плотно деревья жались друг к другу. Василий, раздвигая левой рукой пружинистые ветки, держа в правой автомат, поставленный на боевой взвод, не оставлял без внимания ни один бугорок, ни одну ямку. Впереди деревца поредели, и перед глазами оказалась крохотная поляночка с усадистым пеньком посредине. Кудинов почувствовал, что в сапоге сбилась портянка. Он подошел к пеньку и поставил на него ногу.
— Ты чего замешкался? — раздался голос сержанта.
— Да вот, понимаешь… Портянку поправляю, — ответил Василий. И вдруг пенек под ботинком сдвинулся, и образовалась широкая трещина со свежей желтизной раскола. Ефрейтор еще сильнее нажал, и одна половина пня заметно вдавилась в землю.
— Товарищ сержант, товарищ сержант, идите-ка сюда, — встревожился и негромко позвал Кудинов командира отделения.
— Что случилось? — спросил Алексеев.
— Чудеса и только. Наступил на пень, а он пополам развалился.
— Ну и что?
— Как что? Думаю, расколотый пенек специально в землю вставлен.
— Любопытно! — сержант обошел вокруг пенька, стараясь рассмотреть через расщелину: есть там что или нет. — Интересно! Кто шел от тебя справа?
— Сизов.
— Ефрейтор Сизов! — окликнул сержант.
— Я.
— Передайте по цепи, лейтенанта просят прийти на левый фланг.
— Лейтенанта на левый фланг, лейтенанта на левый фланг, — полушепотом понеслось по цепи.
Вскоре появился Трапезников. Узнав, зачем его вызвали, распорядился:
— Передайте по цепи: движение прекратить, всем стоять на своих местах.
От бойца к бойцу полетела новая команда.
— Не заминировано? — придирчиво ощупывая и осматривая пенек, интересовался офицер.
— Нет, — твердо уверил Кудинов. — Я бы давно на воздух взлетел. Видите, как он вдавлен.
— Тогда вынимайте, да осторожнее.
Сержант с ефрейтором быстро извлекли половинки дерева, и открылась яма. В глубине желтело. Алексеев лег на землю, сунул туда руку и, напрягаясь, с трудом вытаскивал что-то.
— Мешок, — сказал он. — Тяжелый, черт.
— Я помогу, — опускаясь рядом, вызвался Кудинов.
Вдвоем они вытащили из тайника один мешок, по завязь набитый чем-то, потом — другой.
— Кажется, все, — очищая землю ладонь о ладонь, сказал сержант Алексеев.
— Я осмотрю, — ефрейтор Кудинов спустился в яму, вырытую в рост человека, ощупал дно и стенки и сказал:
— Больше ничего нет.
Развязали бечевку. Сверху лежала пишущая машинка.
— Все ясно. Остальное досмотрим на месте, — обрадовался Трапезников. — Товарищ сержант, быстренько прочешите березняк и возвращайтесь к оврагу. Кто из бойцов поблизости стоит?
— Ефрейтор Сизов.
— Со мной останутся он и Кудинов.
…Лицо начальника заставы, когда ему доложили о находке, просияло, хотя он еще не знал о том, насколько ценны документы, попавшие в руки пограничников.
В полдень солнце расщедрилось. Вынырнув из облаков, оно выплыло в синий разлив неба и ласково пригревало солдатские спины. Земля словно дышала. Казалось, из невидимых пор ее выходили теплые, невесомые, незаметные для глаза струйки. И поле, отдохнув за зиму, готовилось принять в себя семена, чтобы потом отблагодарить людей добрым урожаем. Но людям пока было не до земли. Они, рассерженные, с руками, огрубевшими от дыма и оружия, топтали ее подкованными сапогами и ботинками, ранили свинцом и сталью.
Николай Мищенко вырыл ячейку между двумя березками неподалеку от оврага. Здесь, по предположению начальника заставы, должны пройти бандиты, если им не удастся вырваться из полукольца пограничников, прочесывающих местность. Предположение было основано на реальном расчете. Овраг далеко врезался в поле, разделяющее два лесных массива. Вот почему Макеев рассредоточил отделение автоматчиков на этом участке.
Солдаты быстро окопались и замаскировались, как следует. Вокруг ячеек они воткнули березовые ветки.
Вдыхая бодрящий воздух, Мищенко старательно разминал пальцами ком земли. Крестьянским нутром парень чувствовал, что скоро поле подойдет и наступит время пахоты и сева — время больших крестьянских надежд и мечтаний. Именно весна оживит природу, даст растениям благодатные соки, именно она, по сути дела, скажет, быть урожаю или нет, на полную мощь поработают комбайны и жатки или так, в полнагрузки.
Недавняя стычка с бандеровцами погасила раздражение, вызванное перепалкой с рыжебородым. Но на душе остался горьковатый осадок. Солдата больно укололи слова хуторянина о «москалях», о «колхозпах». Больно потому, что русские, которых он знал раньше и с которыми служит сейчас, отличные парни. Никто так не верен дружбе, как они, никому так не противна националистическая чепуха, как им. Его даже ни разу хохлом не назвали. А «колхозпи»? Чем они плохи? Конечно, в колхозах и он разбирается не ахти как. Мальчишкой был, несмышленышем. Но им, хлопцам, тогда радостно было легкой стайкой бегать в ночное, на покосы, к зреющим хлебам, где отцы их сообща работали.
