...Начинают и проигрывают - Квин Лев Израилевич
Плох тот солдат, который не носит в своем «сидоре» маршальский жезл. И, соответственно, плох тот оперативник, который не мечтает о большом, интересном, запутанном деле, где бы он мог проявить во всю мощь свой скрытый талант.
Но где взять такие дела? Едва они появлялись на горизонте, их тотчас же отнимали у нас следователи прокуратуры, белая кость. Нам обычно лишь великодушно разрешалось арестовать подозреваемых и, в лучшем случае, произвести первоначальный допрос.
Фрол Моисеевич, передавая трудное дело прокурорским, чуть ли не кланялся им в ножки за милость.
А я злился. Захватчики! И все-таки пробил и мой час. Только опять совсем не так, как мыслилось…
Приоткрылась дверь микрокабинета, всунулась замасленная до блеска ушанка с оттопыренными лопухами.
— Сашки нет?
— Нет.
— А когда будет?
— Уехал. Совсем.
Последовало удивленное: «Куда?»
— На юг.
— Гы… Бьем гада у ворот Ашхабада! — Владелец ушанки в таком же промасленном ватнике, весь заросший черной щетиной, протиснулся к столу. — А кто за него? Ты, старшой, так — нет?
Что-то в нем меня раздражало. Бесцеремонность? Быстрый шарящий взгляд? За несколько секунд он уже все перебрал и все оценил: треснувшее стекло на лампе, стул без перекладин на спинке, мой командирский планшет с желтоватым прозрачным окном для фронтовой карты.
— Я лейтенант,
— Какая разница? Счас лейтенант, а завтра старшой, так — нет?
Он сел без приглашения, сдвинул на затылок ушанку. Поманил меня пальцем, сказал тихо и многозначительно:
— Дело наклюнулось. Незаконные хлебные карточки!
Махинации с хлебными карточками принадлежали к числу опасных преступлений. Я с уважением посмотрел на своего собеседника. Вот ведь как можно ошибиться. Человек пришел к нам на помощь, а я…
— Слушаю вас, товарищ.
Он стал рассказывать, беспрестанно подмигивая и щелкая кривыми пальцами с черными ногтями. Работает на нефтебазе, в складе смазочных масел. Ну да Сашка его давно знает. Откуда? Оступился раз, с кем не бывает. Лошадь на четырех ногах, и та спотыкается. Но теперь — ни-ни! Сам завязал и другим советует, так — нет?… Значит, он на складе, а над ним старший. Афиногенов звать, Ванька Афиногенов. Только и славы, что инвалид войны. А промежду прочим еще копнуть надо, есть ли у него там осколок, в груди. Был бы он с осколком в мясе таким прытким, так — нет!… Ну так вот, значит, у того самого Ваньки Афиногенова с десяток дней назад пацаненок помер. Двух или трех там годков. Он этих головастиков наплодил со своей Маруськой — страсть. Пять штук!
Я стал терять терпение:
— А карточки?
— Вот в том и вся штука, старшой! Пацаненок помер, а он его карточку не сдал, как положено, гад! Бумажка про то, что вроде сдал, у него имеется, а карточка опять же при нем осталась. Блат или что. Получает по ней и жрет со всей своей бандой. Считай — десять ден по четыреста. Четыре килы! Устроился, понимаешь, так — нет? Ну что, подходит, старшой? — Он снова подмигнул. — Давай уж заявлению напишу. Все равно ведь заставишь.
И потянулся черными пальцами к блокноту.
— Погодите! — Я взял со стола блокнот. — У вас все?
— А что еще? — удивился он. — Было бы еще, я бы сказал. Сам видишь, старшой, я не какой-нибудь…
— Выйдите! — Меня так и подмывало закричать, топнуть ногой. — Выйдите вон! Ну!
Он посмотрел на меня искоса, покачал головой понимающе и вроде бы даже сочувственно:
— Ручки… Воры пусть народное питание воруют, а тебе ручки марать неохота, так — нет?
И вышел, аккуратно притворив за собой дверь.
Его сапоги пробухали по коридору. Значит, к Фролу Моисеевичу не пошел. К начальнику? Пусть! Антонов с ним тоже церемониться не станет.
Когда пришла секретарша начальника Клава и сказала, что меня срочно требует к себе Антонов, я и тогда не подумал, что это связано со щетинистым «так — нет». Но когда увидел его в приемной, сопящим над какой-то бумагой на уголке Клавиного стола, то понял: начальник отнесся к злосчастной хлебной карточке умершего мальчика иначе, чем я.
Щетинистый увидел меня и насмешливо подмигнул.
Я спросил, вложив в голос сколько смог ехидства:
— Кропаем?
— Раз приказано. — Он притворно вздохнул. — Вот и тебе прикажут, куды денешься, старшой, так — нет?
Входя в кабинет, я уже мысленно яростно спорил. И по тону, каким было произнесено: «Явился по вашему вызову!», Антонов, конечно же, сразу все понял. Сказал с миролюбивым смешком:
— Только не кипятитесь, Виктор Николаевич!
Впервые он назвал меня по имени-отчеству, и я, внутренне негодуя, отверг это, как позорную взятку.
— Пять детей… — начал я.
Антонов поднял руку:
— Знаю! И все равно вы не правы. Налицо серьезное нарушение закона.
— Этот грязный тип…
— Неважно, — снова прервал он, теперь уже резче. — Сигнал получен, мы обязаны расследовать. Возьмите с собой Трофимовну и поезжайте по адресу… Ну?
Антонов смотрел на меня взглядом гипнотизера, укрощающего льва.
Но я не лев и он не гипнотизер. Сеанс укрощения сегодня не состоится.
— Не понимаю, товарищ майор, чего мы добьемся? — Я нарочно сказал «мы», чтобы не получилось в его адрес. — Посадят на три года, а у него столько маленьких детей!
— Милиция не определяет меру наказания, товарищ лейтенант, — это дело суда. Милиция лишь выявляет нарушителя закона. В данном случае мы имеем дело с явным нарушением и обязаны — понимаете, обязаны! — принять соответствующие меры.
Да, формально он прав. Ни один законник не станет на мою сторону. И все-таки, не верю, не верю! Антонов ведь не сухарь, не ходячий параграф. Он просто прячется за букву закона, как за щит. Не хочет брать на себя ответственность?
— Так как же? — постукивает выжидающе карандашом по столу.
— Хорошо, поеду.
— Давно бы так… — Антонов встал: кончен разговор.
— Товарищ майор, а если хлебная карточка не будет обнаружена?
На мгновение в его умных глазах сверкнула искра и тут же погасла.
— Странный вопрос! На нет и суда нет.
Вот! Ведь мог он сказать: карточка еще не все, опросите соседей, сходите в магазин, где они получают хлеб, на нефтебазу, может быть, там еще кто-нибудь знает. Но не сказал… И Трофимовна — тоже не случайно, пришло мне на ум. Она хоть и самая здоровая из всех наших милиционеров, мужчин и женщин, но и самая жалостливая.
И все-таки неприятный осадок остался. Нет, майор Антонов далеко не рыцарь без страха и упрека; сходство с Дон Кихотом чисто внешнее. Он не против, чтобы я взял ответственность на себя, а сам взять ее не решился…
Щетинистый топтался у двери с исписанным листком в руке.
— Начальнику заносить или сам возьмешь, старшой?
— Давайте сюда!
Я быстро пробежал глазами безграмотную мазню.
— Живут где?
— Косой взвоз, четырнадцать, — ответил он с готовностью. — Над самой рекой. Летом они рыбки подлавливают — обжираются, так — нет?
Теперь, когда он уже был непрочно уверен в успехе, ему и в голову не приходило скрывать истинную причину своей затеи — черную зависть.
— Поедете со мной! — бросил я, уходя.
— Что ты, что ты, старшой! Мне никак! — обеспокоившись, засуетился он. — И ты, смотри, не проговорись ему, что я. Закон такого не дозволяет, слышишь, старшой, так — нет?…
Я наслаждался его растерянностью и явным испугом. Подлец, наглец и отчаянный трус. Великолепное сочетание!
Косой взвоз, четырнадцать…
Мы с Трофимовной с трудом отыскали дом. Чуть живая избенка в три окна, из трубы жиденький светлый дымок, словно пар изо рта умирающего.
А кругом простор… Белые поля до самого горизонта, под крутым обрывом заснеженная гладь реки. По краю обрыва петляет обледенелый крутой спуск с серой, выбитой машинами и повозками колеей. Дорога кое-где огорожена черно-белыми столбиками, но они больше для украшения, чем для подлинной безопасности. Уж если понесет машину на скорости вниз — не остановят жалкие столбишки!
