Владимир Возовиков - Тайфун
Однако майор Филин знал не все. Правда, он мог нарочно промолчать — майор Филин далеко не всегда говорит то, что знает о человеке, даже очень важное для него…
Только через час Григорий вырвался от хирурга, который всерьез пытался уложить его в полевой медпункт; похоже, медики в поле скучали от условностей, и всамделешного больного, да еще с подозрением на серьезные ушибы и сотрясение, они встретили, как самого желанного гостя. Казалось уже, Дагаеву до конца учений путешествовать в санитарном автобусе, а то и лежать в теплой палатке, но он наконец спохватился. Выход разведчик всегда найдет. В последний момент, весело рассмеявшись, Григорий сделал стойку на руках и при этом озорно подмигнул врачу. Стойка эта и смех ему недешево дались, но обескураженный хирург махнул рукой, лишь приказал сделать рентгеновские снимки да выписал какие-то таблетки из самых новейших…
У медицинской палатки топтался коренастый офицер в белом незаношенном полушубке, крепко стянутом широким ремнем. На опушке его шапки, на бровях и плотных усах белел иней. Офицер, видно, ждал кого-то, похлопывая на морозе руками в перчатках. Мельком Григорий заметил майорский погон, коротко отдал честь, глянул в лицо майора и словно на стенку налетел. Готовое восклицание замерло на губах — глаза человека знакомо смеялись, но эти усы, отвердевшее лицо со складкой у губ, майорские погоны и плотная решительная фигура разрушали хранящийся в памяти родной портрет. Григорий не осмелился произнести имени.
— Не узнаешь, выходит, братишка?
— Фе-едор?!
Майор сам шагнул к лейтенанту, обхватил крепкой тяжеловатой рукой, притянул к груди.
— Ого!.. Да и ты, брат, не тот уж хрупкий юноша — сколько ж мы не виделись? Два года, пожалуй…
— Федор! Откуда ты… здесь?! — Григорий все еще не верил, что перед ним старший брат.
— А все оттуда же. Вторую неделю — в штабе отряда, вот к вам на учение залетел кое-какие служебные вопросы отладить. — Он озабоченно глянул на часы. — Можешь проводить меня до вертолета? Жаль, но пора мне.
Шагая рядом, Федор изучающе, остро всматривался в лицо младшего, словно заново узнавал и запоминал его.
— Думал, не увижу тебя. А тут разведчик ваш говорит: вернулся ты со своими вояками. Что с тобой стряслось-то?
— Ерунда! — Григорий отмахнулся. — Да правда же! Ушибся малость, заставили врачу показаться. Как видишь, ничего и нет. Ты-то как? Что семья?..
— Нормально, Гриша. — Он по-прежнему озабоченно разглядывал младшего брата. — Хвалил тебя майор ваш, я очень рад, Гриша.
— Да это он при тебе хвалил! — Григорий смутился. — Я вот, знаешь, вчера и сегодня много раз о твоем письме думал, как чувствовал.
— О письме? — Карие глаза старшего Дагаева чуть сузились. — Неужто и у тебя сходный случай?
— Вроде того. Только… по-другому повернулось, не выдержал парень нашей работенки.
— По-другому? И что же ты?
— Будем перестраивать… По кирпичику. — Григорий весело глянул на брата. — Собственно, уже начали…
У края вертолетной площадки Федор остановился:
— Сдал я свою отличную заставу. Сердце, понимаешь, щемит. У меня теперь не одна застава, а все тянет на свою бывшую. Начальник отряда даже замечание сделал… Матери-то часто пишешь?
— Стараюсь.
— Не забывай, Гриша, ты младший у нас, значит, о тебе у нее сердечко болит побольше. Хотя… пишет мне: перевелся бы ты, Феденька, в Гришину часть — и вместе служили бы, и там небось поспокойнее. На границе-то опасно — вспомнишь, что отец рассказывал, душа заходится… Ну как ей ответишь, что служить вообще опасно! А надо служить. Вдруг да она, проклятая, грянет?.. Потому и служим, чтоб не грянула. Смотрю иной раз на своих ребят и думаю: а ведь придет время, когда рядом с памятниками солдатам той войны поставят памятник и нынешнему защитнику мира на земле… Да что это я высоким слогом заговорил!.. Ты знаешь, Гриша, майор ваш обещает мне привезти лучших разведчиков на встречу с нашими следопытами. Дело хорошее. Ты уж постарайся попасть, тогда и поговорим.
— Постараюсь, Федя.
— Бывай, брат… — Федор стиснул руку Григория, близко наклонясь, спросил: — Жениться не собираешься, разведчик?
— Да нет… не знаю…
— Ага, проговорился. — Федор засмеялся, блеснув ровными зубами из-под заиндевелых усов, и смех его пробудил в душе Григория все далекое, полузабытое, бесконечно родное и невозвратное. — Раз не знаешь, верный признак, что подумываешь. Не промахнись, Гриша, ты у нас простецкий парень…
Не оглядываясь, Федор уходил к вертолету, лишь со стремянки прощально махнул рукой.
Почему они в самом деле не вместе служат?.. А разве не вместе?! «Господи, даже поздравить его с новым званием не успел!»
* * *В темном сквере, напротив здания техникума, парень целовался с девушкой, и Дагаев, деликатно глядя в сторону, прошел мимо. Он не знал, на лекциях ли сегодня Мария, и все же решился дождаться конца вечерних занятий. Что он скажет ей, Дагаев не думал, да и важно ли, что скажет — ведь вот решился встретить, и разве это ничего не объяснит ей? Рано или поздно надо было самому пойти навстречу — и вовсе не обязательно с ходу объясняться в собственных чувствах, как он пытался однажды; просто встретить, проводить домой, может быть, пригласить куда-нибудь, словом, занять место подле нее, попытаться надолго завоевать это место — а там видно будет. Жизнь видится проще после снежных ураганов и многочасовых маршей в ледяной броне над коварными осыпями горных крутосклонов, после изматывающих лыжных бросков и стремительных полетов в ущельях, где сверкающий винт машины проносится в считанных метрах от гранитных стен, после внезапных боевых столкновений, из которых ты сумел выйти с честью.
Дорожа редким ощущением простоты привычного мира и человеческих отношений в нем, Дагаев не захотел терять этого тихого зимнего вечера — служба ведь не бывает щедрой на такие вечера: завтра, глядишь, — в караул, послезавтра — на вечерние занятия или собрание, потом — ночные занятия, и когда-то еще наступит вечер такой спокойной решимости, свободный от обязательных дел? Дагаев глянул на часы, прошелся у подъезда, постоял перед афишкой. Вот и предлог — новый фильм в городском кинотеатре, и на последний сеанс можно пригласить Марию. А еще бы лучше — в молодежное кафе, неоновый огонек которого зазывно светится сквозь голые сучья деревьев, растущих в сквере, — только улицу перейти. Он искал раньше какого-то особенного предлога, а ведь предлоги не надо придумывать, все дело, оказывается, в настроении и решимости.
Ждать оставалось еще четверть часа, и Дагаев вспомнил, что завтра сержанту Амурко двадцать лет, опустил руку в карман, нащупал подарок — складной охотничий нож с гравированной памятной надписью — от имени взвода. Он знал: Амурко обрадуется — такие подарки от сослуживцев люди хранят всю жизнь, — и думать Дагаеву об этом было приятно. Он знал и то, что сегодня вечером во взводе произойдет свой, мужской разговор о минувшем учении, поэтому ушел из казармы пораньше, не желая стеснять солдат. Наверное, Воронову будет жарко — Седых настроен воинственно, но все к лучшему. Сейчас Воронову взбучка необходима для памяти: больно коротка она у него. Представляя в лицах, как все произойдет или уже происходит, Дагаев добродушно усмехался, медленно идя назад от подъезда к затемненному скверику, где поднялась со скамейки влюбленная парочка. Сквозь путаницу голых сучьев мерцали огни тихого городка, неподвижные звезды смотрели с подмороженного темного неба, мирно похрустывал снежок, и, прижимаясь к мужскому плечу, навстречу Дагаеву шла Мария и рукой в светлой перчатке заправляла под шапку выбившиеся волосы. Только на миг рука ее замерла у щеки, но тут же сердито опустилась, девушка отстранилась от спутника, озабоченно сказала:
— Да что они сегодня там засиделись? Мне подруга позарез нужна…
Он шел медленно и прямо, в глубину сквера, к дрожащим, словно отплывающим огням, и черные ветви слабо раскачивались, ловя отголоски еще далекого снежного урагана. Дагаев отчетливо слышал его стремительное приближение — вот-вот он взметнет яростное крыло над городскими улицами и скверами, гася фонари, пытаясь свалить деревья и дома, столкнуть с тротуаров прохожих, погнать в беснующуюся белую тьму. Дагаев хорошо знал слепую ярость тайфунов, и все же шел неторопливо, прямя спину и плечи, слегка усмехаясь чему-то. Любые бури сменяются тишиной и солнцем, но, если они приходят, значит, зачем-то нужны.
