Джурица Лабович - Грозные годы
— Слушаюсь, товарищ командир! — сказал Гаврош.
И в эту секунду из окна школы раздался залп. Драгослав выскочил из канавы и, перемахнув через кусты, бросился к школе.
— Я вас расшевелю! На штурм, ребята! — закричал он звенящим голосом.
Пораженный Гаврош застыл на месте, вытянув шею. Он спрашивал себя, зачем Драгослав так неосмотрительно рискует жизнью, ведь те, кто засел в школе, могут заметить его. Только теперь он понял, почему дядя Мичо, который, конечно, лучше всех знал своего сына, старался быть все время рядом с ним и постоянно напоминал ему об осторожности. И сейчас, с ужасом следя за другом, Гаврош услышал рядом с собой крик Ратинаца-отца:
— Нет! Не надо... Госа! Сынок! Остановись!..
— Ложись, Ратинац! — вскочил Воя. — Ложись, приказываю!
— Сынок! — выпрямившись во весь рост, крикнул дядя Мичо и, не обращая внимания на град пуль, сбивавших кору с деревьев, побежал за сыном.
Лека бросился к своему пулемету и дал длинную очередь по окнам школы. Рита поддержала его своим автоматом. Гаврош швырнул гранату, взрыв которой повредил школьную стену. Но все было напрасно: Драгослав вдруг остановился как вкопанный и, сраженный пулеметной очередью, рухнул навзничь в снег.
Старший Ратинац бежал, цепляясь за кусты, спотыкаясь и задыхаясь. Он, как недавно и его сын, не слышал предостерегающих криков Вои и Риты, приказывавших ему остановиться.
— Дядя Мичо! — крикнул Лека. Он больше не стрелял — диск его пулемета был уже пуст.
— Господи боже! — вырвалось у кого-то.
Гаврош не отрывал глаз от старшего Ратинаца. Ему казалось, что в невнятных криках дяди Мичо он разобрал три слова: «горе», «несчастье», «сердце»... Дядя Мичо бежал так, словно бой уже прекратился, будто никто больше погибнуть не мог; он бежал так, словно чувствовал себя неуязвимым для пуль противника. Добежав до неподвижно лежавшего сына, он вдруг странно взмахнул руками и упал рядом с ним, успев все же коснуться лица Драгослава.
Из школы еще продолжали стрелять по ним, уже мертвым...
— Ну какой черт их понес туда?! — яростно ударив кулаком по снегу, вскричал Шиля.
— Эх, Ратинацы, Ратинацы! — всхлипнув, прошептал Лека. — Погибли в самом начале борьбы!
Гаврош едва сдерживал слезы. Он уже не стрелял, а лежал, опершись на локти, и смотрел куда-то вдаль. Еще никогда в жизни ему не приходилось испытывать такое. Взглянув на Риту, он заметил, что и она вытирает слезы. Что-то оборвалось у него внутри, и он уронил голову на руки. Сейчас он особенно ясно почувствовал, как дороги были ему отец и сын Ратинацы.
— Видели?! — обратился к товарищам Шиля.
Лека вернулся к своему пулемету. Рита встала и подошла к Гаврошу.
— Будь мужчиной! — сказала она ему. — Ты видел?
— Так же, как и ты...
— А что, если бы это был твой отец или Горчин?.. — Она посмотрела ему в глаза. — Или девушка?..
Гаврош молчал. Он перевел взгляд на школу и почти непроизвольно нажал на спусковой крючок винтовки.
— Ты все еще ждешь ее? — продолжала Рита.
— Она должна прийти, — ответил он, передергивая затвор.
— Как ее зовут?
— У нее необычное имя... Хайка...
— Она любит тебя?
— Конечно. Мне кажется, только смерть может разлучить нас. Моя смерть.
— Я думаю иначе, — сказала Рита и, повернувшись, направилась к другим бойцам.
Гаврош переглянулся с Шилей и недоуменно пожал плечами.
— Благодари судьбу, что вы с Хайкой сейчас далеко друг от друга! — похлопав Гавроша по плечу, сказал Шиля.
Из школы опять начали стрелять, на этот раз сильнее и слаженнее. Горняцкая рота пошла в атаку.
— Отомстим за дядю Мичо и Драгослава! — ожесточенно проговорил Гаврош и открыл из винтовки огонь по окнам школы. — Первого, кого возьмем в плен, нет, первых двоих...
Лека поставил на землю свой пулемет и приготовился к стрельбе.
— Отставить огонь! — бросила Рита, проходя мимо них.
К ним в канаву, красный от бега, задыхающийся, скатился пулеметчик Шкрбо. Переводя взгляд с одного на другого, он спросил:
— Кто у вас командир?
— Она! И он! — указал на Риту и Вою Гаврош.
— Комиссар роты и заместитель командира, — уточнил Лека.
— Мы получили приказ атаковать школу. Один ваш взвод должен поддержать нас, — сказал Шкрбо.
— Хорошо, мы выделим вам взвод, — ответила Рита.
Шкрбо хмуро посмотрел на нее:
— А зачем вы пустили Ратинацев?
— Они выбежали, нарушив приказ, — сказал Лека.
Гаврош тоже хотел что-то добавить, но в эту секунду послышалась отрывистая команда, застучали пулеметы и раздались взрывы гранат.
— Я пошел, — сказал Шкрбо. — Это поднялись наши горняки.
— Мы должны отомстить за Ратинацев! — сказал Шиля.
Рита приказала 2-му взводу идти за Шкрбо.
— Я надеялся, что эта честь выпадет нам! — разочарованно проговорил Гаврош, взглянув на нее.
Бой длился недолго. Мома Дугалич обошел со своим взводом школу с тыла и ударил по ней там, где никто не ожидал. Это заставило итальянцев сдаться. Грохот стрельбы наконец стих.
Враг потерял двадцать семь человек убитыми, сто двадцать были захвачены в плен. Два офицера с группой солдат пытались пробиться к лесу, но им не дали уйти.
Когда все стихло, Гаврош, оставив товарищей, направился к поляне, где лежали на снегу отец и сын Ратинацы. Он уже подходил к тому месту, как вдруг наткнулся на двух безоружных итальянцев. Их черные на фоне снега фигуры были отличной мишенью.
— Руки вверх! — спокойно приказал Гаврош и подумал: «Вот она, идеальная возможность отомстить за Драгослава и дядю Мичо».
Итальянцы послушно подняли руки и что-то испуганно залопотали. Гаврош заметил, что у одного из них то ли от страха, то ли от холода дрожит челюсть. Они упали на колени и с поднятыми руками поползли к нему.
— Видите, что вы сделали? — Гаврош показал стволом винтовки на тела погибших Ратинацев.
Итальянцы умоляюще сложили руки.
— Обоих — отца и сына!.. Понимаете вы это?!
Один из них торопливо полез во внутренний карман и вытащил из конверта фотографии, на которых весело улыбались два толстощеких карапуза в матросских костюмчиках. На одной из фотографий вместе с детьми была мать.
— Миа амика... Пиколо бамбино...[5] — стал он совать фотографии Гаврошу. Тут же выяснилось, что у второго тоже есть дети — трое малышей...
Гаврош глубоко вздохнул и опустил винтовку. Он еще колебался. Ему почудилось вдруг, что с фотографий на него смотрят не дети этого итальянца, а лица дяди Мичо и Драгослава, требуя отмщения. Он нахмурился, закинул винтовку за спину и, не глядя на итальянцев, сердито крикнул:
— Уходите! И чтоб я вас больше не видел! Вон туда идите, в школу! — добавил он.
— Грациа!.. Грациа!.. — одновременно поклонились оба итальянца. — Боно партизано![6]
Гаврош подошел к тому месту, где лежали мертвые отец и сын. Ему показалось, что открытые глаза Драгослава неотрывно следят за ним...
Между тем кто-то из 3-го батальона доложил комиссару бригады, что из школы при невыясненных обстоятельствах сбежали двое пленных и что боец Гавро Гаврич, вместо того чтобы задержать или ликвидировать их, позволил им уйти.
К Рите был направлен связной штаба бригады, после короткого разговора с которым она позвала Гавроша к себе.
— Говорят, ты освободил двоих итальянцев? — спросила она его.
— Я их не освобождал, а просто встретил в лесу.
— Где их оружие?
— Они были безоружны.
— И как ты поступил с ними?
— Мне было тошно на них смотреть.
— Где пленные? — повторила Рита.
— Я приказал им вернуться обратно в школу.
Рита смотрела на него с симпатией. Она хотела отчитать его, по вместо этого тихо сказала:
— Комиссар бригады хочет поговорить с тобой.
— Ясно, товарищ комиссар роты! — Он щелкнул каблуками и отдал ей честь.
Она посмотрела ему вслед.
Догадываясь, по какому поводу его вызывают, Гаврош поправил ремень, застегнул все пуговицы на своем полушубке и заправил штанины в носки. Поздоровавшись с командиром 1-го батальона, он подошел к группе командиров, в центре которой стоял комиссар Фича, и доложил, встав по стойке «смирно»:
— Боец Гавро Гаврич по вашему приказанию прибыл! Комиссар взглянул на его смуглое, обветренное лицо.
— Это правда, что ты встретился с двумя итальянцами? — строго спросил он.
— Так точно, товарищ комиссар!
— Мне сообщили, что они были безоружные.
— Так точно, товарищ комиссар!
— А правда ли, что ты ничего не сделал, чтобы помешать им уйти?
— Они плакали и казались такими жалкими. Я приказал им вернуться в школу. Это все...
Комиссар Фича помолчал. Он чувствовал расположение к этому молодому партизану.
