Лев Корнешов - По следам легенды
— Ты же знаешь, ЦК решил, чтобы я покинул край. Не думал, что вот так, тайно, придется уходить мне в эмиграцию…
— На чужбину… — эхом откликнулась Сирена.
— Советский Союз для нас, коммунистов, не чужбина, — поправил ее Олекса. Он решительно сказал: — Буду продолжать борьбу… И чувствую, что скоро возвращусь в Закарпатье с оружием в руках…
Пройдет немного времени, и с небольшого аэродрома в Геленджике поднимется в ночное небо самолет, возьмет курс на Карпаты…
«Прожил я 41 год, из них посвятил 20 лет делу трудового народа»
Угрюмый ехал в легковой автомашине вместе с Софией. Они притормозили у патруля — солдаты только-только выволокли на парашютах из леса трех убитых десантников. София всмотрелась в лица погибших.
— Мажорович, — узнала она одного из них.
— Три здесь, двух догоняют, — сказал Угрюмый. — В воздухе было шесть куполов. Наверное, летчик ошибся и выбросил их прямо на комендантский взвод охраны. Где шестой?
София вновь всмотрелась в убитых.
— Габерман, — узнала еще одного. Она что-то напряженно прикидывала.
— Эти двое, — наконец проговорила, — работали вместе с Олексой. А у Олексы сейчас одна тропа — в Ясиня. Рано или поздно он пойдет туда, чтобы найти крышу и кусок хлеба. Ищите его в Ясинях.
О том, что Олекса уйдет в Ясиня, догадалась не только она.
Секретарь подпольного райкома срочно вызвал к себе Мирославу:
— В Ясинях живут родные Олексы. Он, судя по всему, попытается укрыться у них. Надо опередить гестаповцев.
Девушка была одета для дальней дороги.
— Постарайся, — попросил ее секретарь.
— Хорошо, — сказала Мирослава.
— Ты понимаешь ведь, что Олекса не просто наш товарищ — его знает весь край, он как знамя в бою.
— Хорошо… — повторила Мирослава.
Будяк со своими «хлопцами» встретил Мирославу на горной дороге.
Подвыпившие «боевики» окружили девушку. Она держала руку в кармане старенького кептарика.
— Хорошенькая…
— Заберем эту кралю с собой, — предложил один из бандитов и заголосил: — Пидманулы Галю, забралы с собою…
— Заткнись, — прикрикнул Будяк. Он в упор рассматривал девушку, вспоминая что-то. Вспомнил:
— Коммунистка! Вот это подарочек!
Мирослава выхватила пистолет и выстрелила себе в сердце…
И все-таки Олексе удалось уйти от преследователей и вести борьбу еще несколько месяцев. Потом каратели с овчарками плотным кольцом окружили старую усадьбу брата, где он нашел приют и которую вот-вот собирался покинуть…
Олексу вывозили из Ясиней под усиленной охраной. Прибыли грузовики с жандармами, полукольцом окружили пятак земли вокруг сельской управы. Жандармы стояли с винтовками в руках — злые и испуганные, потому что знали, кого будут конвоировать они по горной дороге.
Прошел по Ясиням и соседним селам бовташ-глашатай, бил в барабан, натужно выкрикивал:
— Люди! Биров зовет вас к управе! Бросайте дела, идите к пану бирову!
Бовташа останавливали:
— Что там случилось?
— Не вем! — многим равнодушно отвечал бовташ. И только одному из лесорубов тихо проговорил: — Иди к управе и других зови — проводите Олексу в дальнюю дорогу…
Месила беднота постолами грязь пополам с талым снегом. Застыли, опершись на топорики, лесорубы и чабаны. Из подвала управы вывели Олексу. Четверо жандармов выводили: один впереди с винтовкой, двое по бокам, и еще один замыкал шествие.
— В машину коммуниста!
На допросах с пытками и жестокими побоями он ничего не сказал. Ему предложили подписать «обращение» к населению края: мол, прекращайте сопротивление, усердно трудитесь во имя победы великого фюрера… Олекса только рассмеялся в ответ: «Такой ценой ни свобода, ни даже жизнь не покупаются!»
Тогда его повезли по селам и городкам края, показывали на площадях — закованного в кандалы, со свежими багровыми шрамами на лице:
— Ваш «товарищ Олекса» в наших руках!
Ясно, чего добивались палачи — сломить волю к сопротивлению у населения, представить «доказательство» того, что якобы партийное подполье разгромлено, о чем они неустанно трубили во всех своих газетенках.
Однажды во время таких мучительных «смотрин» Олекса поднял над головой руки в кандалах, тяжело проговорил:
— Люди, меня они заковали, но ваши руки пока не в железе… Возьмите же в них винтовки!
Его жестоко избили, и прошло немало дней, прежде чем он смог подняться на ноги. Потом его привезли в тюрьму, куда оккупанты упрятали наиболее мужественных участников Сопротивления. Из окна одиночной камеры Олекса видел тюремный двор, на котором охрана выстроила заключенных… Они стояли ровной шеренгой, некоторые, как и Олекса, в кандалах. Узники все были избиты, обессиленных поддерживали товарищи, многие были перевязаны грязными тряпками — бинты требовались солдатам фюрера.
Вдоль строя прохаживались охранники с овчарками, и только кованый грохот сапог нарушал тишину.
Олексу вывели из камеры и поставили перед строем. И он узнал сразу же многих в этой печальной шеренге, это были его товарищи по партийной работе, вожаки сельских партийных ячеек. Некоторым из них он когда-то давал рекомендации в партию. И они тоже узнали его…
— Марш перед строем! — скомандовал офицер. Рядом с ним вертелся переводчик из националистов.
Позвякивая кандалами, Олекса пошел по брусчатке.
— Товарищ Олекса, — одними губами шепнул один узник другому.
— Товарищ Олекса… — тихо пронеслось по рядам.
Олекса дошел уже до середины плаца, и здесь его остановили — лицом к лицу с узниками.
— Кто знает этого человека? — спросил громко офицер. — Опознавший опасного преступника получит двойной рацион!
Переводчик хотел перевести эти слова, но Олекса жестом остановил его:
— Этот господин спрашивает, кто из вас знает меня? — Он перевел вопрос, сделал паузу, продолжил: — За это обещают двойную пайку…
Узники молчали.
— Еще раз спрашиваю: кто знает этого человека?
Переводчик на этот раз торопливо сыпал словами — он заметил гневный взгляд офицера, когда прошлый раз замешкался. И, выслуживаясь, выкрикивал уже по собственной инициативе:
— Вы же все знаете его! — Националист подбежал к одному из узников:
— Может, и тебе он неизвестен? — Он ткнул пальцем в грудь его соседа: — И ты его первый раз видишь, да? Будто и не заседали на одних и тех же коммунистических сборищах?
— Спасибо вам, товарищи! — поблагодарил Олекса. — Эти, — он указал на своих палачей, — знают, кто я. Поэтому советую: кто очень ослаб — опознайте меня, может, пайка хлеба спасет от смерти…
— Увести! — яростно завопил офицер. — Всех лишить воды и пищи на двое суток.
— Держитесь, братцы! — проговорил Олекса и медленно пошагал к кованым дверям тюрьмы.
Он прошел тяжкую дорогу свою до конца.
Судили его хортисты в Будапеште…
«…Военный суд присудил меня к смерти. Эти строки пишу за несколько минут перед смертью»
— Вам сообщили приговор? Предупредили, что он окончательный и обжалованию не подлежит?
— Сказали…
— Вы имеете право на последнее желание, — цедил полковник, председатель военного суда. — Просите… Разумеется, кроме жизни. Впрочем…
— Нет! — резко прервал его Олекса. — Я не буду ни просить, ни тем более вымаливать помилование, слишком грязную цену мне предлагали уже не раз за возможность жить дальше.
— Так что же вы хотите? — со скрытым интересом спросил полковник.
— Прикажите дать бумагу и карандаш — хочу написать родным, попрощаться с ними.
— В письмах вы не имеете права сообщать о ходе суда и обвинениях против вас.
— А разве состоялся суд? — с иронией спросил Олекса.
— Не будем об этом, — побагровел полковник. — Разумеется, вы можете сообщить, что казнены…
— Благодарю вас. Это случится завтра? Не беспокойтесь, особой тайны вы не разгласите…
— Утром… Что еще?
— Хотел бы попрощаться с Золтаном Шенгерцом, — сказал Олекса.
— Вас судили венгры, и последний человек, с которым вы хотите увидеться в этой жизни, тоже венгр? — удивился полковник.
— Меня судили не венгры, а фашисты, — резко бросил Олекса. — А венгры… Венгры не забудут мое имя. Я умираю и за их счастье…
— Откуда вы знаете, что секретарь ЦК Венгерской Компартии Золтан Шенгерц тоже находится здесь, в «Маргит-Керут»?
— Не будем задавать друг другу, господин полковник, скажем так, нескромные вопросы…
Полковник позвонил в колокольчик…
— Увести! — приказал конвоирам.
Свидание Олексе он разрешил…
Одновременно распахнулись две противоположные двери, и в камеру вошли Олекса и Золтан, шагнули, загремев кандалами, навстречу друг другу.
Обняться они не смогли, их разделяла решетка.
