Анатолий Баяндин - Отчаянная
— Ну берегись, ну берегись! — весело приговаривал он.
Вдруг ноги Шкалябина уперлись во что-то твердое.
— Аня, здесь можно отдохнуть!
Она недоверчиво оглянулась, увидела, что он стоит, подплыла. Нащупала ногами дно, встала. Шкалябин рассмеялся: если ему вода была по грудь, то у Ани торчала лишь голова. Аня смущенно поглядывала на лейтенанта.
— Зачем ты так далеко заплыла? — спросил он.
— А ты зачем?
Ему хотелось подойти ближе к ней, быть может, коснуться руки, но стыдился собственной наготы. Он видел, как по ее лицу сбегали блестящие на солнце струйки воды, видел ее покатые плечи, красивые, белые. Ощущение близости перепутало мысли. Но он знал, что с берега следят за ними. Знала и Аня. Она оттолкнулась ногами и тихо поплыла к берегу.
А он все стоял и смотрел на искрящуюся дорожку, которая тянулась за ней, на солнечные блики, на зеленую каемку прибрежных кустов. Где-то далеко-далеко раздавался гул бомбежки…
12
Комсорг пилка старший лейтенант Рогачев пришел в первый батальон с опозданием. Комсомольцы расположились прямо на берегу озера. Они о чем-то горячо спорили. Коля Крыжановский, увидев Рогачева, сорвался с места, скомандовал «смирно», но старший лейтенант только махнул рукой: брось, не надо! Поздоровался.
— Задержался в третьем хозяйстве: тоже собрание было, — объяснил комсорг полка. — Начинай, времени у нас в обрез: скоро выступать.
Коля обернулся к комсомольцам, засунул пальцы за ремень и вот уже который раз провел ими, расправляя воображаемые складки на пропотевшей гимнастерке.
— Товарищи! Собрание считаю открытым. Прошу выбрать…
— Не надо, — подсказал Рогачев, — не успеем.
— Есть предложение председателя и секретаря не выбирать.
— Правильно, сам протокол пиши, — весело поддержали комсомольцы.
— Повестка дня. Первое: роль комсомольцев в предстоящей операции. Второе: прием в члены ВЛКСМ. Предложения, дополнения есть? Нет? Голосуем.
Десятки рук взмыли кверху.
— Единогласно. По первому вопросу слово имеет комсорг полка гвардии старший лейтенант Рогачев, — сказал Коля и, присев на корточки, развернул ученическую тетрадку с протоколами собраний.
Аня впервые в жизни присутствовала на комсомольском собрании, и ее поразило, как этот юнец Коля Крыжановский так ловко умеет говорить. Даже нигде не споткнулся. Рядом с ней сидел Пашка и нервно обкусывал немецкую сигару, чуть поодаль стоял Шкалябин, а возле его ног, подперев руками голову, лежал Красильников. Девушка удивилась: неужели этот великан с черными усами — комсомолец? Шепотом спросила Пашку.
— А ты знаешь, сколько лет ему? — улыбнулся тот.
— Сколько?
— Двадцать три.
Аня пригляделась к солдату. Да ведь и в самом деле, если он сбреет усы, станет обыкновенным молодым парнем. Как это она раньше не догадалась?
Шкалябин нетерпеливо посматривал на часы.
Откуда-то появились глыбы слоистых облаков. Воздух напитан тяжелыми испарениями. Быть грозе. Иногда облака надвигаются на солнце, тогда дышать становится легче. Ветра почти совсем нет. Комсорг полка говорит о подвигах, которые совершили комсомольцы в боях за Люблин. Он не выговаривает букву «л». Это Аня заметила с первых же его слов.
Коля, скрючившись в три погибели, уткнулся носом в тетрадь, бойко водя карандашом по бумаге. «Как это он пишет в таком неудобном положении? — подумала Аня. — Хоть бы сел, что ли».
Озеро все еще кишит солдатами. Некоторые, встав на колени у самой воды, стирают. Комсомольцы с завистью посматривают на купающихся.
— Каждый из нас довжен помнить, что находится вдави от Родины… — продолжает комсорг.
Он говорит быстро и четко, словно боится, что его не поймут. Дым Пашкиной сигары слезит глаза и затрудняет дыхание.
— Паша, не кури!
Пашка стряхивает пепел и несколько раз плюет на кончик горящей сигары. Потом прячет ее за отворот пилотки.
Рогачев говорит о мародерстве, которое надо «пресечь в корне», о том, какая роль возложена командованием на комсомол, как надо вести себя здесь, в Европе, и…
— Я думаю, комсомольская организация вашего батальона и впредь покажет сплоченность, инициативу и настоящую партийную дисципвину! — закончил он речь.
Аня поймала себя на мысли, что почти не слушала комсорга. «А еще в комсомол вступать норовишь! Эх девка, девка, непутевый ты человек!»
Коля выпрямился, как на пружинах.
— Вопросы?
— Нет вопросов!
— Тогда разрешите перейти… — и он серьезно посмотрел на Аню, — к следующему пункту повестки.
Щеки девушки вспыхнули густым румянцем. Она опустила глаза и стала смотреть на носки своих сапог. Вот по ранту ползет маленький-маленький мурашек. Он что-то тащит. Аня отрывает травинку и осторожно подгоняет насекомое, А щеки горят, точно напекло их солнцем. Муравей срывается и падает в траву. Зачем она столкнула его? Припомнился один из афоризмов Козьмы Пруткова: «Трудись, как муравей, если хочешь быть уподоблен пчеле». Смешной этот Прутков.
И вдруг словно тысячи таких вот муравьев защекотали тело, Коля Крыжановский назвал ее фамилию. Аня чувствовала взгляды десятков глаз, направленных на нее со всех сторон; спереди, с боков, кто-то смотрел ей даже в затылок. Наверно, Давлетбаев, она видела его, когда он садился.
— Встань, — прошептал Пашка.
Аня встала, но глаз не подняла.
Коля зачитал ее заявление.
— Пусть расскажет свою биографию.
— Мы будем судить о ней не по прошлому, а по настоящему, — возразил кто-то.
— Что тут долго рассуждать, давайте конкретно!
— Нет, нет, так не можно, товарищи! Нехай пару слов о себе скажет.
— Ну что же, Киреева, — сказал Крыжановский, — послушаем вас.
Аня с трудом подняла голову и раскрыла рот. Вон там Шкалябин кивает головой, а рядом с ним Красильников. Он улыбается, сверкая полоской ровных и крепких зубов. В горле першит и такая сухота во рту! Хоть бы глоточек воды!
— Я родилась… — выдавила она первые слова, — в тысяча девятьсот двадцать пятом году в декабре… тридцать первого декабря…
— Ого-о, в канун нового года! — заметил ефрейтор с рыжей челкой на лбу, которого звали Гришаня, переделав его фамилию на имя.
— В семье… — Тут Аня запнулась и еще больше покраснела. — В семье рабочего… то есть… У меня только мать… Она работает на текстильной фабрике.
— А отец?
— Отца нет, умер… Я не помню его.
— Не мешайте, товарищи! — предупредил Рогачев.
— Да что тут говорить, товарищ гвардии старший лейтенант, кто не знает, что она наша советская девушка, — приподнимаясь, громко заявил Гришаня.
— Хорошо, — согласился комсорг, — тогда задавайте вопросы.
Вопросы посыпались со всех сторон.
— Где училась?
— Почему раньше не вступала в комсомол?
— Социальное положение отца?
— Сколько классов окончила?
— Где была до фронта?
С каждым вопросом, на который отвечала Аня, ей становилось легче и легче, как и в тот раз, когда рассказывала Шкалябину. Но вопрос, почему она в комсомол вступает так поздно, смутил девушку. Она не знала, что ответить, как объяснить, чтобы ее поняли. Неужели ей придется рассказывать про те унижения, которые она перенесла в юности? Неужели?
— Я раньше не думала об этом, — пролепетала девушка.
— Это не ответ! Скажи прямо, что не хватало сознания.
Аня окончательно растерялась. Нет, лучше выходить из траншеи или бежать навстречу танку, чем стоять под этими пытливыми взглядами, одной у всех на виду. Они правы, что всё хотят знать о ней. И, конечно, они не потерпят лжи.
— Товарищи, разрешите, — раздался спокойный голос Шкалябина. — Я рекомендую товарища Кирееву…
Головы повернулись к командиру роты. Он стоял чуть расставив ноги и всматривался в каждого.
— Вот вы спрашиваете, почему она раньше не вступила в комсомол? А я думаю — конечно, насколько мне известно — виновата в этом не сама Киреева, а те, кто окружал ее до фронта.
— Давайте голосовать! — предложил Красильников. — Мы знаем Аню с первого дня.
— Голосовать, голосовать! — подхватили сразу несколько человек.
— Разрешите мне, товарищи! — выбегая на середину круга, быстро проговорил Давлетбаев.
Послышался сдержанный смешок.
— Дайте высказаться гвардии лейтенанту, — сказал Рогачев.
Давлетбаев сделал шаг назад.
— Пожалуйста, товарищ гвардии лейтенант. Мы можем подождать.
— Знает ли кто-нибудь из вас, что юность Ани Киреевой прошла в исключительно тяжелых условиях? — Шкалябин сделал паузу, зачем-то сдернул пилотку и смял ее в руке.
Аня со страхом ждала, что скажет лейтенант. И все же она мысленно благодарила его за помощь.
— Нам не к чему ворошить ее детство и юность. И, по-моему, вы правы, товарищи; боевые дела Киреевой с наилучшей стороны характеризуют ее.
