Виктор Манойлин - Базирование Военно-морского флота СССР
В наших кубриках стояли двухъярусные металлические койки, на которых мы и спали все время обучения.
Во время нашего обучения происходил процесс возрождения некоторых традиций дореволюционного морского кадетского корпуса.
Например, все курсанты высших военно-морских учебных заведений ходили с палашами, при выпуске вручался офицерский морской кортик.
Сперва мы обрадовались введению палашей и гордились тем, что имеем право их носить. Дальше начались осложнения: пришли в театр, или на каток, или просто в гости — куда девать палаш. Сидеть с ним крайне неудобно, сдавать на вешалку нельзя — именное оружие.
Я носил палаш до производства в офицеры, позднее их отменили.
Время нашей учебы в училище — это время засекречивания всех военных учреждений.
Наименование нашего училища — ВИТКУ ВМФ, которое даже во время войны было открытым, оставляли только для документов, на которых стоял гриф «секретно». Для всего остального мира наше училище стало «Войсковая часть, номер такой-то». С этой секретностью был и смех и грех.
Это засекречивание было очень похоже на то, как страус прячет голову в песок и думает, что спрятался.
По городу ходили строем с развернутым знаменем, на котором написано открытое наименование училища.
Курсанты ходили с курсантскими нашивками на рукавах, но на ленточках бескозырок вместо наименования училища было написано: «Военно-морской флот».
Чтобы нас принимали за матросов, которые носили такие же ленточки, надо было бы отменить и курсовки на рукавах, но это забыли сделать.
Городские советские и партийные власти, вузы города и прочие, и прочие, и прочие — все обращались только по открытому наименованию. Но к любому курсанту, который применял бы открытое наименование училища, можно было серьезно придраться и даже отдать под суд за разглашение военной тайны. Нас чуть ли не ежедневно предупреждали о том, что мы за пределами училища должны называть себя не курсантами, а матросами Военно-морского флота, как было написано на ленточках наших бескозырок. Во всех наших открытых служебных документах писался только номер воинской части. Например, «Методическое указание для расчета балок на упругом основании для курсантов 5 курса» утверждал начальник кафедры строительной механики воинской части номер такой-то, профессор, доктор технических наук NN. Такой документ не был секретным, им обменивались с родственными вузами, некоторые курсанты брали его себе в расчете на то, что, может быть, пригодится в инженерной деятельности. Идиоту и то ясно, что эта воинская часть не стрелковый полк и не бригада морской пехоты, а высшее учебное военное заведение инженерного профиля.
В те времена было два министерства: первое — Военное, второе — Военно-морское. Наше училище было во втором министерстве. В Москве и Ленинграде начальниками гарнизонов и комендантами были должностные лица из Военного министерства, а гауптвахты для содержания арестованных, наказанных за нарушение воинской дисциплины, для каждого министерства были свои.
За время обучения мне довелось отбывать наказание на гауптвахте как в Москве, так и в Ленинграде.
В Москве, во время своего отпуска, я на улице Горького пытался сфотографировать здание Моссовета. Только я навел фотоаппарат на это здание, как ко мне подошел милиционер и потребовал предъявить документ, на что я ему ответил, что он не имеет права проверять документы у военнослужащих. Началась наша словесная перепалка, кончившаяся тем, что к первому милиционеру подошел на помощь второй и они, профессионально взяв меня под руки, отвели в отделение милиции в Столешниковом переулке. Там я повел себя как дурак, не показывал документы дежурному офицеру милиции, требуя военного патруля, которому и намеревался показать документы. Дежурный офицер милиции был сама вежливость, он согласился с моим требованием вызвать военный патруль и попросил подождать. Через час ожидания в специфической компании, характерной для задержанных в милицейском отделении, я стал просить дежурного офицера милиции посмотреть мои документы, но тот ответил, что дело уже пошло. В комендатуру Москвы из отделения милиции была послана телефонограмма, теперь меня могут передать туда только под расписку.
Еще через пару часов приехал крытый грузовичок, вышел солдат с винтовкой, расписался за меня в какой-то книге и отвез на гарнизонную гауптвахту: Там отобрали у меня документы и все, что было в карманах, а также брючный ремень и шнурки из ботинок, и отвели в камеру, где уже было человек двенадцать.
Оказалось, что это не дисциплинарная камера, а следственная. В ней сидели те военнослужащие, по отношению к которым уже возбуждено уголовное дело и проводилось следствие для подготовки к передаче его в военный трибунал. Там были дезертиры, угонщики автомобилей и другие правонарушители, в том числе два солдата, укравшие киоск со спиртными напитками.
Один из этих солдат был шофером грузового автомобиля, второй — крановщиком автомобильного крана. В ночное время они погрузили краном этот киоск на автомобиль, привезли его в свою воинскую часть как подарок своим сослуживцам к Новому году.
Вот эти два солдата и стали моими шефами, объяснив, кто в камере и по какой статье. Выслушав, за что меня взяли, они заохали и сказали, что мое дело хуже всех, у меня будет политическая 58 статья. Так я впервые в жизни услышал номер этой статьи Уголовного кодекса и узнал, что у этой статьи очень много подпунктов, в том числе шпионаж.
Мои шефы объяснили, что мне будут «шить шпионаж», так как я пытался фотографировать правительственное здание.
Из этой камеры никого ни на прогулки, ни на работы не выводили, только на допросы. К концу первых суток задержания я пытался стучать в дверь и требовать, чтобы меня куда-то вызвали и выслушали. Пришел начальник караула и сказал: «Будешь стучать — в морду получишь». Мои шефы сказали мне: «Не возникай», и я стал ждать.
Через трое суток меня повели на допрос к следователю. Я уже раньше упоминал, что все мои документы, а именно: отпускной билет, служебная книжка и т. д. были выписаны на воинскую часть номер такой-то. В этих документах не было указано, какого министерства эта воинская часть — Военного или Военно-морского.
Следователь, старший лейтенант в армейской форме, увидев меня в морской форме и не разрешив сесть на табуретку около его стола, спросил, какого я министерства. Я ответил, что Военно-морского. Следователь тут же стал звонить кому-то, что ему подсунули дерьмовое дело из другого министерства да еще по 58 статье, а работы у него и так невпроворот и что надо этого задержанного отфутболить морякам, пусть сами занимаются. Получив какой-то ответ, следователь звонком вызвал конвойного и приказал отвести меня в камеру.
Меня отконвоировали в Военно-морское министерство, где следователь, уже в морской форме, выслушал меня и распорядился проявить пленку из моего фотоаппарата. Часа через четыре меня снова привели к этому следователю. На пленке ничего шпионского не нашли, документы были в порядке, телефонный звонок в училище подтвердил, что такой курсант в списках есть, поэтому следователь отдал мне документы, разрешил дальше продолжать отпуск и посоветовал впредь не быть дураком и предъявлять при необходимости документы милиции.
В Ленинграде я сидел пять суток на морской гауптвахте за неотдание воинской чести майору, который оказался дежурным помощником военного коменданта гарнизона.
Так как я был курсантом высшего военно-морского училища, то отбывать наказание меня поместили в камеру для сверхсрочников, где уже находилось пять мичманов. Мичманы были старше меня, прошли войну, были люди семейные и отбывали наказание за разного рода служебные упущения. Меня сразу стали звать «Витек», приняли как равного в свои ряды, и я был им благодарен за это.
За дни отсидки я наслушался от них жизненных и служебных историй, суммарное значение которых равносильно циклу лекций по психологии и проблемам выживаемости.
По правилам гауптвахты сверхсрочники пользовались некоторыми преимуществами, одно из которых было то, что двери камеры сверхсрочников не запирались и мы могли самостоятельно ходить в гальюн, не вызывая выводного. Для того, чтобы понять и оценить это преимущество, надо посидеть на гауптвахте. Другим преимуществом было то, что сверхсрочников выводили на работу только с их согласия. Так как сидеть целый день в камере было тоскливо, то наша камера всегда изъявляла желание участвовать в общественно-полезных работах. Наши мичманы выбрали две общественно-полезные работы: первая — работа по установке декораций в театре Ленинского комсомола, второе — участие в ремонте крейсера «Аврора».
На работу в театр нашу камеру в полном составе привозила театральная машина. Никаких выводных из караула гарнизона не было, нас брали под ответственность театра. Поставив декорации для первого действия, мы располагались за кулисами и смотрели спектакль. В антракте убирали старые декорации и ставили новые. Затем из-за кулис продолжали смотреть спектакль. Поставив декорации в последнем антракте, все мичманы разбегались по своим квартирам или каким-то другим делам, оставляя меня досматривать спектакль и быть на подхвате при необходимости.
