Виталий Лиходед - Батальон крови
— Ну вот, а говорите одна. Я же говорил — врете.
— Дурак! Я с ним никак и даже прячусь. Специально ночью дежурю, чтобы днем спать. Доверилась тебе, а ты…
— Да, нет, что ты. Я же не знаю как оно там у вас. Ты одно говоришь, а он может быть любит тебя.
— У него жена и двое детей. Знаешь, зачем я ему нужна?
— Догадываюсь, слышал о фронтовых подругах.
— Я не такая! Еще раз повторяю! Что, испугался полковника?
— Нет. Я готов встретиться и очень даже хочу этого. У тебя Таня красивый голос, как…
— Ну, знаю, как у лейтенанта Титовой. Проехали, я не обиделась.
— Извини, я все никак не могу привыкнуть.
— А где встретимся-то? Я в поле, ты в штабе. Между нами расстояние огромное.
— Ничего, завтра. Вы в деревню войдете, а мы следом. Там вроде штаб планируют. Следующей ночью на два деления влево волну сбей, и мы с тобой свяжемся. Договорились?
— Да, конечно!
— Ну все, тогда до завтра. Я до двух ночи дежурю. Начиная с двенадцати, каждые полчаса без одной минуты я проверять буду. Выходи на связь. Все, тут офицеры пришли.
В наушниках раздался щелчок, Григорий посмотрел на часы, понял, что прошло два часа. Решил подождать десять минуть и, как положено, выйти на связь, доложить в штаб об обстановке.
Костер постепенно догорал. Нужно было идти искать дрова, но наступившее прохладное утро радовало Григория свежестью и свободой. Он почувствовал, что в нем что-то родилось и это что-то шевелилось в душе и рождало волнение.
Доложив об обстановке, Гриша разбудил Березкину. Он совсем забыл, что эта девочка спит рядом. Перед этим, в отмеренные после разговора с Таней десять минут, он смотрел на нее и думал:
— Вот рядом девчонка. Нормальная, даже симпатичная. Можно, пока она спит, дотронуться до ее волос, лица, узнать, почувствовать, что это такое. Но Юлька была другим человеком. Она не воспринималась как женщина, скорее как друг, мальчишка-сорванец, сбежавший на фронт. Эта девушка еще не обрела свою женственность. Каждый день видя мучения и боль, пачкаясь кровью, она забывала о себе. Она не думала о прическе, одежде и о том, что может кому-то понравиться. В ее голове, жила одна единственная мысль — помочь тем, кто гибнет рядом, спасти, вытащить с поля боя и в этом отношении она стала взрослой и сильной. В ней родилось что-то мужское, несгибаемое, и оно затмило всю ее девичью красоту.
— Ты давно проснулся? — спросила она, ворочаясь под шинелью, пытаясь спасти под ней остатки тепла.
— Давно.
— Доложил?
— Да.
— Наверно, можно еще поспать?
— Да, спи конечно, если что, я разбужу.
— Хорошо, — ответила Юля и еще сильнее укуталась под грубой шинелью.
Гриша встал, все же решив собрать дров и разжечь костер, чтобы этому человеку, что спал рядом, стало теплее.
Он дошел до опавшего кустарника и увидел рядом ящик из-под снарядов. Разломал его на месте, чтобы не стучать у костра. Вернулся, раздул тлеющие угли, бросил в них доски от ящика и сел рядом с рацией.
Где-то там, далеко в штабе была она, та, что сегодня на рассвете вот так запросто поверила в него. Гриша представлял Таню по-разному: высокой, стройной, но все время перед глазами вставал один и тот же образ лейтенанта Титовой.
Он смотрел на разгорающееся пламя и одновременно с ним чувствовал, что такой же огонь рождается в нем, в его чистой не знающей любовной боли и обид душе. Он мечтал, представлял как обнимет ее, поцелует, постарается быть нежным. Еще в ташкентской школе связи он с ребятами, такими же пацанами часто мечтал именно об этом. И вот оно случилось. Но произошло все как-то странно: Гриша ее не видел, она его тоже, что за Таня? Кто такая? Много разных, ненужных и пугающих вопросов возникало в его голове, и он все списывал на странность того, что происходило вокруг. Война, видимо, пожелала дать ему такую награду, а может, решила поиздеваться — дать шанс, почувствовать, что такое любовь перед тем, как отнять и ее и, быть может, саму жизнь.
— Наверно, поэтому девчонки на фронте такие сговорчивые. Гибнут ребята, даже не успевая обсудить с друзьями, как оно произошло и чем закончилось, — думал он.
Рассвет в небе сменился ярким восходом. Солнце купалось, разбрызгивая свои лучи по облакам. Гриша посмотрел на часы и не заметил, как пролетело время. Он решил еще раз связаться со штабом. Доложил об обстановке и неожиданно для себя спросил у радистки с тоненьким голоском, где Таня.
— Какая Таня? — удивилась девушка. — У нас нет никакой Тани? Может из спецсвязи, мы их не знаем. Сами только заступили.
Григорий почувствовал, что эта радистка тоже не прочь поговорить, но он не стал завязывать разговор, сухо извинился за ошибку и отключил рацию. Встал, глубоко вдохнул чистый прохладный воздух, потянулся и заметил, как к нему идет комбат. Григорий поправил гимнастерку, и вышел ему навстречу. В трех шагах от костра доложил о связи со штабом и о том, что никаких указаний не поступало.
— Пошли к костру. Ты что вскочил? — спросил капитан.
— Да там Юлька спит.
— Что подружились?
— Да вы что, товарищ капитан?
— А что, поругались?
— Нет.
— Ну и ладно. Я знаю, ты пацан нормальный, вот только Березкина веселая с вечера к старшине дважды за спиртом прибегала.
— Нет, ничего такого не было, ну выпили, поболтали. Она там, на сене спать легла, а я и к земле привыкший: костер греет и ладно.
— Ну а голова-то не болит.
— Сухо как-то во рту. Попить бы.
— Не вздумай. Снова окосеешь. Это спирт, а не домашняя смага. Он с утреца с водичкой веселую реакцию дает — снова пьянеешь. Так что лучше поешь чего-нибудь.
— Хорошо, сейчас тушенки банку раздавлю.
— Я что шел-то. Ты давай просыпайся, и к кухне подходи. Я там доложу, хотя нет, можешь не торопиться. По голосу комдив тоже вчера отметился. Так что он рано не проснется. Не торопись, но как увидишь, что все встали — подходи. Кухня уже задымила, значит, завтрак скоро. Представляешь, сколько воюем, первый раз кухню в батальон пригнали. Знаешь это к чему?
— Нет.
— К очередному пополнению. Пришлют еще связистов, будешь старшим над ними.
— Да я и сам справляюсь. Мне ребята помогают.
— Да не думай ты, что это тебе замена. Положено в каждой роте своего иметь. А у нас сейчас один ты на весь батальон. Хотя и его вряд ли так назвать можно — рота — вот, все что осталось.
Киселев хлопнул Григория по плечу задумавшись, развернулся, медленно и тяжело пошел к дымящейся полевой кухне. Наверняка вспомнил, сколько народу потерял за последние дни.
Гриша вернулся к костру, подбросил оставшиеся доски и снова погрузился в свои мечты о предстоящей встрече с таинственной незнакомкой. Но долго помечтать не дали. Кто-то у дороги стал громко кричать, кого-то звать. Солдаты проснулись, и большинство из них еще не отошли от вечера: после того, как старшина щедро раздавал спирт. Перед взятием высоты он получил его на целый укомплектованный батальон, а после взятия и суток удержания лишних паек осталось много.
Григорий расслышал голоса — это были минеры. Они вернулись и кричали тем, кто должен был идти по проверенной дороге в разведку.
Пятеро разведчиков, подошли к ним, о чем-то поговорили и медленно, аккуратно ступая в проверенные следы, пошли в деревню.
6. Поселок
Населенный пункт был похож на поселок, только дома стояли аккуратные и ухоженные.
Немцы не верили, что война сможет прийти сюда, в их семьи. Они посылали своих сыновей воевать в великую армию, но теперь эта армия бросила свой народ, отступила и воевала из-за страха и отчаяния. В Гитлера уже никто не верил: ни рядовые, ни генералы, но война продолжалась, словно по инерции, остановить которую никто был не в силах. Многие жители уехали, но кто-то остался. Этот обманутый Гитлером народ не знал, куда бежать. Слишком много зла оставил фашизм, пройдя по земному шару. Теперь даже те, кто пытался противостоять Рейху, кто не разделяли взгляды, цели и идеи Гитлера, никому не могли доказать, что они антифашисты. Советский солдат, потерявший близких, друзей, дом, ненавидел каждого из них и не мог провести черту, отделяющую своих от врагов.
Оставшиеся немецкие семьи ждали, что будете ними. Придут русские — расстреляют, или сошлют всех в далекую и страшную Сибирь.
Когда батальон Киселева вступил в поселок, все местные попрятались. Комбат приказал у домов поставить полевую кухню и кормить всех: местных немцев и их детей. Никто не искал в домах спрятавшегося врага. Солдаты никого не расстреливали. Отдельному штурмовому батальону было не до этого. Впереди, в нескольких километрах, начинался первый рубеж оборонительной системы Кенигсберга. Все думали об этом, не замечая поселка и его жителей.
К вечеру первые смельчаки вышли из своих подвалов. Их накормили кашей и ни о чем не спросили. Бедные люди, как неприкаянные, ходили и рассматривали лица солдат и их оружие. Два сухих деда и злобная бабка что-то бормотали по-своему. Позже эти люди стали на что-то показывать и махать руками в сторону города. Их никто не понимал и не обращал внимания на крики. Они вернулись в свои дома и рассказали, что русские неопасны. На следующий день по деревне бегали немецкие мальчишки и выпрашивали сахар у солдат. Остальные с большими кастрюлями стояли в очереди за кашей.
