Борис Крамаренко - Пути-дороги
— Мне доложили, что эта глупая история взволновала людей в гарнизоне. Ведь, говорят, он от побоев умер… Вам, полковник, необходимо сейчас же провести совещание с офицерами гарнизона и самому посмотреть, что делается в частях.
— Но…
— Что «но»?
— Я затрудняюсь, ваше превосходительство, идти к солдатам…
— Это еще что? Боитесь появиться в ротах?
Полковник закусил губу:
— Ваше превосходительство, при теперешнем положении можно ожидать всего.
Он встал, подошел к окну и нервно забарабанил пальмами по стеклу. Во дворе бродили группами казаки атаманского конвоя. Полковник резко повернулся. Его холеное лицо приняло обычное, чуть надменное выражение.
— Впрочем, я сделаю это, побываю в частях, а с офицерами совещание проводил вчера. — Помолчав, он решительно добавил: — Офицеры готовы выступить на подавление могущих возникнуть беспорядков.
— Все офицеры?
Полковник удивленно посмотрел на атамана:
— Конечно, все. То есть те, кого я звал на совещание.
Атаман встал и, дружески протягивая ему руку, уверенно проговорил:
— Благодарю вас, полковник. Вполне полагаюсь на вас. Свои же казачьи согни я, по возможности, изолировал от внешней среды. Надо быть готовыми ко всему…
Маленький кирпичный домик не мог заслонить собой большого старого сада.
По узкому мокрому тротуару к домику шел человек в черной кубанке, в серой солдатской шинели без погон. На плече он нес узел, завернутый в черную бурку и стянутый ремнем. Взбежав на деревянное крылечко, человек несколько раз нетерпеливо дернул ручку звонка. За дверью послышались шаркающие шаги, и, когда она отворилась, в полумраке показалась старушка, кутающаяся в темный полосатый плед.
Она удивленно посмотрела на солдата, и вдруг все ее лицо сморщилось, а из глаз хлынули слезы.
— Мама!
— Володечка! Родной ты мой… — Неловко обхватив непослушными руками наклонившуюся голову сына, она с рыданиями забилась у него в руках…
Они прошли в кабинет отца.
С портрета на Владимира Кравченко смотрят еще мололодые, слегка грустные глаза человека с высоким спокойным лбом.
— А как он перед смертью хотел тебя, Володечка, видеть!
Бережно обняв мать, Кравченко усадил ее на старенький диванчик и сел рядом.
Когда он почувствовал себя плохо, телеграмму тебе, Володечка, послать велел… — со скорбью в голосе продолжала мать. — Перед смертью в себя пришел… Заплакал… Говорить уже не мог… Все на стенке пальцем твое имя писал да на дверь глазами показывал. Дескать, «посмотри, может, приехал»…
Мать вновь заплакала, судорожно прижимая конец старенького полосатого пледа к лицу…
Кравченко допоздна сидел в кабинете отца, перебирая его бумаги.
…Утром он решил проведать своего друга — есаула Богданова.
Надев поверх черкески бурку, Владимир вышел на улицу. Ночью выпал снег и сверкал в лучах утреннего солнца голубоватым блеском. На крыльце атаманского дворца Кравченко загородили дорогу два казака, но, признав в нем офицера, вытянулись и пропустили его вперед. Скинув в вестибюле бурку, он подошел к огромному зеркалу. Оттуда на него глянул молодой, стройный офицер со смуглым гладко выбритым лицом и улыбающимися синими глазами.
— Вот неожиданно! А мне доложили, что какой–то приезжий хочет меня видеть.
К Кравченко подходил, протягивая ему руки и блистая ослепительно белыми зубами, есаул Богданов.
— Ты что, прямо с фронта? Это очень кстати.
Богданов дружески взял Кравченко под руку и повел
его к широкой мраморной лестнице, застланной красным ковром.
— Пойдем, я тебя представлю атаману. Расскажешь ему новости.
Кравченко, идя рядом с Богдановым, с любопытством оглядывал его новенькую черкеску с золотыми чеканными газырями, выше которых блестел офицерский «Георгий».
«Вот как, в тылу «Георгия» получил!» — промелькнула у него мысль.
Атаман сидел за огромным столом, заваленным бумагами. Устало подняв голову и увидев сперва только Богданова, он хотел было снова приняться за чтение бумаг, но взгляд его остановился на незнакомом офицере. Кравченко вытянулся. Богданов поспешил представить его:
— Подъесаул Второго Запорожского полка, ваше превосходительство! — И, значительно посмотрев на атамана, тихо добавил: — Только что приехал с фронта.
Лицо атамана несколько прояснилось, а в холодных серых глазах промелькнуло нечто похожее на улыбку:
— Очень рад, есаул! Итак, вы приехали с фронта?
— Я ехал к больному отцу, ваше превосходительство, — покраснел Кравченко, поймав себя на том, что, отвечая атаману, он словно оправдывается в чем–то.
— Кто ваш отец?
— Он умер, ваше превосходительство… Он здесь учителем музыки был.
— Да… жаль, жаль… Ну, как дела на фронте? Каково настроение казаков?
— Казаки, ваше превосходительство, очень утомлены войной… — Кравченко замялся.
Богданов стоял тут же около стола и ободряюще смотрел на Владимира:
— Говори откровенно его превосходительству все, что знаешь.
Кравченко продолжал:
— Все поезда и станции забиты больными, ранеными и дезертирами. Я насилу добрался.
Атаман рылся в ворохе телеграмм. Не отрывая от них взгляда, он строго спросил:
— А как дисциплина?
— Перед моим отъездом еще кое–как держалась. Теперь же, когда фронт узнал об отречении…
— Да, да… Это огромнее несчастье отразилось в первую очередь на фронте, — в голосе атамана зазвучали грустные нотки.
Богданов тихо, почти шепотом спросил:
А скажи, это правда, что на фронте убивают офицеров?
Кравченко, поеживаясь, как от холода, опустил голову: — Да, правда. Были случаи. Солдаты и даже казаки очень озлоблены.
Атаман, не найдя нужной ему телеграммы, гневно скомкал весь ворох и бросил его на пол:
— Мерзавцы! Не хотят воевать да еще, видите ли, они же и озлоблены!
Нервно вскочив, он стал быстро ходить по кабинету.
Кравченко поднялся с кресла, ожидая разрешения уйти. Собрав брошенные атаманом телеграммы, Богданов приводил их в порядок. Атаман остановился посреди кабинета и затопал ногами:
— Полевые суды! Вешать здесь, в тылу, и расстреливать там, на фронте! Немедленно, сейчас! Иначе будет поздно!
Вздрогнув от крика, Кравченко растерянно смотрел на атамана. Богданов вытянулся, словно ожидая приказа.
Успокоившись, атаман подошел к столу и грузно опустился в кресло.
— Садитесь, есаул! Знаете ли, я не могу равнодушно об этом говорить…
Богданов щелкнул шпорами:
— Каждый честный офицер приходит в бешенство от всего этого, ваше превосходительство!
Кравченко молчал. Атаман посмотрел на Богданова. Тот вытащил из кармана маленький изящный блокнот и стал за атаманским креслом.
Атаман нагнулся через стол к Кравченко:
— Что вы думаете, есаул, делать в городе?
— Не знаю, ваше превосходительство. Очевидно, скоро возвращусь на фронт.
— Слушайте, есаул… — Голос атамана снизился до шепота. — У меня есть точные сведения, что, хотя государь император Николай Александрович отрекся в пользу Михаила, но на престол вступит великий князь Николай Николаевич. И тогда — вы понимаете меня, есаул, — будут особенно нужны преданные престолу и родине офицеры. Их заслуги будут щедро вознаграждены…
Кравченко с тоской посмотрел в сторону. Разговор с атаманом стал тяготить его, но уйти было нельзя. Атаман продолжал:
— Вы видели вчерашнюю демонстрацию? Эти мерзавцы с красными флагами подходили к моему дворцу.
Богданов вмешался:
— Не только подходили, но даже бросали в окна камни, ваше превосходительство!
Атаман недовольно покосился на Богданова.
— Так вот, я обращаюсь к вам как к честному русскому офицеру. Готовы ли вы исполнить свой долг?
Владимир поднялся. Его стал раздражать этот надменный старик.
— О каком долге вы говорите, ваше превосходительство? Мой долг — вернуться на фронт.
Богданов снова вмешался в разговор:
— Не наивничай, Владимир. В городе возможны крупные беспорядки. Мы стягиваем к городу надежные казачьи части… его превосходительству нужны преданные, храбрые офицеры, а на фронт поехать успеешь.
Владимир твердо ответил:
— Я завтра уезжаю в свой полк.
Раздался резкий телефонный звонок. Богданов бросился к телефону:
— Алло… Что? Не слышу. Гарнизон? Кто говорит? Где начальник гарнизона? Кто арестовал? Какой совет?..
Богданов, побледнев, бросил трубку.
— Александр Алексеевич! Восстал гарнизон… Солдаты вышли на улицу… Начальник гарнизона арестован каким–то советом. Солдаты направились к казачьим казармам…
В открытую форточку ворвался порывистый мартовский ветер. Подхватив телеграфные бланки, он разбросал их по полу.
