Владимир Першанин - Штрафник, танкист, смертник

До утра оборонялись возле двухэтажки. Отбили две атаки, починили танки. Погибших похоронили в воронке, насыпав небольшой холм. Ночью бой в городе продолжался. Мы снова собирали в окрестностях боеприпасы. Снарядов оставалось мало. Один за другим умирали тяжелораненые. Вокруг танков, как это часто бывает, скопилась пехота. Организовали что-то вроде линии обороны, а потом начался сильный обстрел. Стреляли уже со всех сторон, и мы ушли из предместья Харькова на северо-восток. Это было пятнадцатое или шестнадцатое марта.

Остатки бригады и другие подразделения с боями вырывались из окружения. В лесу за городом, где командование взял на себя какой-то подполковник, мы сцепились с немецкими танками и, теряя людей, уходили на восток. Наша группа была одна из десятков, может, сотен больших и малых подразделений, прорывавшихся из-под Харькова. Конечно, по своим масштабам взятие немцами Харькова нельзя было сравнить с окружением и ликвидацией 6-й армии Паулюса под Сталинградом. Но ответный удар, нанесенный фрицами через полтора месяца после капитуляции Паулюса, отбросил наши войска на южном участке на 100 и больше километров. Эти километры, чтобы не попасть в плен, нам предстояло преодолеть. И не по прямой, а обходя скопления войск противника, выискивая, пробивая слабые участки.

Глава 4

Это было второе окружение, из которого мне приходилось выходить. Хотя настроение людей было подавленное, но все мы отчетливо понимали, что это не массовое отступление осени сорок первого года, а последствия умело проведенной немцами тактической операции. Сталинград крепко изменил настроение в войсках. Иногда слышалось в разговорах такое: «Слишком резко рванули вперед наши командиры. А нам расплачиваться…»

Любое крупное окружение — большие жертвы. Мы покинули станцию Люботин, имея в составе бригады десяток танков, десант, несколько полуторок и повозок. Остальную часть отряда составляли бойцы и командиры из других подразделений, примерно человек четыреста-пятьсот. С обозом, несколькими пушками. При отходе погибло много раненых, мы оставили почти всю артиллерию. Часть орудий прикрывала отход, а часть — мы взорвали, чтобы пушки не достались врагу. Места под Харьковом в основном степные, с небольшими участками леса, и это усложняло наше движение. Уже на следующий день несколько раз налетали немецкие самолеты, и мы снова несли потери.

Нам пришлось полдня простоять в лесистой балке, а ночью снова возобновить путь. Колеса и гусеницы машин продавливали тонкую подмерзшую корку, и двигались мы медленно. Немцы не любители воевать по ночам, но дважды мы попадали под сильный пулеметный огонь, сыпались мины. Разворачиваясь, били в ответ по вспышкам. Убитых хоронить не успевали, забирали документы и патроны.

С утра опустился густой туман. Колобов вызвал Антона Таранца, Женю Рогозина и меня. Я второй раз видел вблизи нашего комбата. Молодой, лет тридцати, с орденами Красного Знамени и Красной Звезды. Кажется, он воевал на Финской, еще где-то. Разговаривал с нами доброжелательно, но за его непривычной мягкостью угадывалось, что судьба нам уготовлена не простая.

— Ребята, колонну рано или поздно догонят. Мелкие заслоны мы собьем, а от погони не оторвемся. Движемся десять верст в час. Одних раненых больше полусотни. Будете прикрывать.

Не только окружение, но и слово «прикрывать» было знакомо мне на собственной шкуре. В сорок первом осенью прикрывал на БТ-7 остатки батальона. Вырвались вдвоем со старшиной Шуваевым. И вот теперь опять такая же судьба. Колобов оглядел нас, понимая настроение каждого. Одно дело, когда все вместе, а когда оставляют четыре танка и два десятка десантников, то много ли шансов выбраться живыми?

— Останутся добровольцы. Те, кто способен прикрыть бригаду и раненых, дать бой, продержаться, отступить и снова ударить.

— Сколько держаться-то надо? — спросил я.

— Часа два-три.

— Боеприпасов подкиньте, — сказал командир роты Антон Таранец.

— Подкинем.

Спешно перегружали снаряды. Понемногу. Досталось штук по двадцать на танк. Бронебойных совсем мало. Кое-что оставалось из своих запасов. Сколько-то продержимся. Колонна исчезла в тумане, оставляя на проселке многочисленные колеи, заполненные ледяной крошкой. Выбрали позицию. Бугор с грядой редких вязов и кустов акации. Танки стояли на расстоянии метров семидесяти друг от друга. Перекусили салом с сухарями, запили водой из речушки.

— Если что, стрелять по моему сигналу, — напомнил Таранец.

Странное у нас было прикрытие. Командир роты, Рогозин и я — командиры несуществующих взводов, и старший сержант, видно, из опытных танкистов. Четыре отдельные боевые единицы и между ними редкая цепь пехотинцев с ручными пулеметами. Вместо погибшего Бори Гаврина мне дали Степана Пичугина, младшего сержанта с подбитого танка. Был башнером на Т-70, теперь попал к нам. Осмотрел сиденье покойного Бориса со следами кое-как смытой крови и принялся набивать запасные диски. Пока имелось время, познакомились. Родом из Пензенской области, уже потерял на войне несколько родственников, в том числе старшую сестру. Была санитаркой, попала под бомбежку.

— Писарь-дурак письмо прислал, — рассказывал Степан. — Мол, бойцы любили Валюшу. Собрали аккуратно останки и в чистой плащ-палатке похоронили. С холмиком и звездой. Мать как прочитала про эти останки, куски значит, с ней дурно сделалось. И так горе, а оказывается, ее дочку восемнадцатилетнюю на куски разорвало. Я думал, свихнется маманя. Самогоном отпаивали, а она ночами по селу бегала, дочь звала.

Бесхитростный рассказ парня задел весь экипаж. Иван Федотович сказал, что всех писарей надо посылать хоть раз в месяц в атаку. Те, кто выживет, сразу поумнеют. Невесело посмеялись, покурили. В тумане заметили кучку людей и подводы. Выбирались из окружения остатки артиллерийской батареи. Две измученные лошади везли в повозке человек шесть раненых, в том числе лейтенанта с перебитой рукой.

— Немцы далеко? — спросил ротный Таранец.

— Везде, — устало отозвался лейтенант. — Закурить есть?

Поделились махоркой. Бойцы, которые не раненые, смотрели на ротного настороженно. Боялись, что он оставит их в заслоне. Правильно в приказах пишут: «Ни шагу назад!» А я смотрел на этих бедолаг, прикидывал — в трехдюймовой батарее человек шестьдесят личного состава. А выбираются меньше двадцати. Значит, сорок погибли. Оставшиеся почти все ранены или контужены. Едва плетутся. Прошли мимо нас, а через час мы приняли бой.

Туман еще был густой. Два мотоцикла с немецкими разведчиками влетели на нашу позицию. Увидели танки и, развернувшись, без выстрела, рванули назад. Одного достали огнем из пулеметов и винтовок, а второй выскочил, крутясь, как юла, на льду. Пехота кинулась за трофеями. Что-то принесли, а из тумана ударили минометы. Выпустили десятка три мин. Мы огня не открывали. Ждали.

На мне были гимнастерка, комбинезон, меховая безрукавка. Подмораживало. Броня была холодной и от дыхания покрылась испариной. По телу от долгого ожидания текли струйки пота. Немецкие танки двигались тихо. Гусеницы на резине, да и двигатели не так шумели, как наши, которые в полтора раза мощнее, чем у Т-3 и Т-4. Часы отмеривали минуты. Сколько мы уже здесь сидим? Часа полтора-два? Немцы напролом редко ломились. Знали, сколько бы нас ни было, а первые выстрелы за нами. Значит, будут потери, и головные танки накроются. Я догадывался: не так много у фрицев машин. Чего ради им пускать под огонь свои танки, чтобы добить остатки русских? Развиднеется, появятся «юнкерсы» и закончат все без риска. А мы молились, чтобы подольше продержался туман. Но я приметы знал неплохо. Когда утро с тумана начинается, день будет солнечным.

Появилось солнце. Сначала тусклое пятно, туман рассеивался. Снова ударили минометы. Броню они не пробьют, но если мин в достатке, да еще пристреляются, бед натворят. Гусеницу могут близким взрывом перебить, не говоря уже о пехотинцах. Потом начали стрелять из орудий. Мы — в ответ. Протянули еще минут сорок времени. Таранец дал приказ отходить. Снарядов для дуэли с немецкими танками у нас не хватало. Пехота влезла на броню, погрузили несколько раненых, и мы двинулись догонять колонну.

Но догнать нам не дали. Три «Юнкерса-87» завертели колесо, с воем сирен пикируя на танки. Таранец взял курс на крошечную тополевую рощу, единственное место, где можно было укрыться. Это не сосновые леса Брянщины! Мы летели к деревьям, описывая немыслимые зигзаги. Сотка! Или иначе — сто килограммов. Такими бомбами любили глушить фрицы наши «тридцатьчетверки». Прямое попадание — конец, но и близкое — довольно опасно. От прямых попаданий мы увернулись, хотя десантников сразу словно ветром сдуло. Мы ворвались в рощу, которая служила защитой чисто символической, деревья стояли по-зимнему голые. Здесь нас прострочили из пулеметов, так как бомбы кончились. Вся троица «юнкерсов» облетела рощу на низкой высоте и исчезла. Можно было не сомневаться, что через часок, а может, и раньше прилетят эти или другие самолеты добивать нас.