Дидо Сотириу - Земли обагрённые кровью
Некоторые ловкачи, связанные с жандармами, хитро использовали этот постоянный страх людей и беззастенчиво обирали нас. «Давай деньги, и все будет в порядке». Некоторые попадались в эту ловушку, давали деньги, но тогда становилось еще хуже, потому что «давай» не прекращалось. И если человек не в состоянии был больше платить, эти аферисты становились его злейшими врагами. Но и за плату они не стеснялись оказывать лишь фальшивые услуги, продолжая вымогать деньги, шантажировать. «Мы ведь знаем, где прячутся ваши…» Что было делать людям? Они снова развязывали свои кошельки. «Сколько?» — только и спрашивали они. Обогащались на несчастье людей и паши, и начальники округов, и начальники уездов, и начальники полицейских участков, и жандармы, и сыщики.
Грабежи и убийства совершались ежедневно. Люди знали, что это было делом рук жандармов. Но было бы безумием подать в суд и назвать имена грабителей и насильников, вымогателей и убийц. С греками никто не считался. Им больше ничего не принадлежало, даже собственная жизнь. Любой подлец, если только он был турок, распоряжался нами. Государство, чтобы покрыть военные расходы, облагало все новыми и новыми налогами немусульманское население. Турецкий подданный немусульманин мог откупиться от мобилизации. За двадцатипятилетних надо было платить сорок золотых лир, за более молодых — шестьдесят. Но какой бедняк мог позволить себе такой расход, если к тому же у него в семье было шесть-восемь парней! Однако даже сорока и шестидесяти лир правительству показалось мало. Требования все возрастали.
В полицейском участке нашей деревни до войны было восемь полицейских; теперь их стало сорок, не считая конных жандармов и так называемой военной полиции; все они то и дело совершали облавы и грабили жителей. Люди, отчаявшись, уходили в горы. В горах можно было бы спастись, если бы нас поддерживали турецкие крестьяне, но не тут-то было. Им наговорили о нас столько небылиц, что они стали нас ненавидеть. Солдаты турецкой регулярной армии, муллы, турецкие переселенцы, выгнанные из Греции, — все были мобилизованы на то, чтобы убедить турецких крестьян, что неверный — это ядовитая змея и горе тому, кто пригреет ее на груди… Аллах повелевает очистить турецкую землю от неверных!
Но самыми злейшими нашими врагами были турецкие дезертиры. Общая судьба, казалось, должна была бы объединить их с нами, но турецкое правительство предвидело это и обещало амнистию за уничтожение возможно большего числа христиан. И турки-дезертиры за сигарету, за монету, за кусок хлеба убивали, не моргнув глазом, любого встречного христианина, кто бы он ни был.
Однажды в полдень к нам тайком зашел мой друг Шевкет. Дома были мать, сестра, Георгий и Стаматис.
— А Манолиса нет? — спросил он, оглядываясь.
Он сел на скамейку, бледный и усталый; видно, он едва держался на ногах. Мать испугалась. «Наверно, он что-то плохое узнал о Манолисе», — подумала она. Мать подозревала, что я был связан с тайной организацией, которая вооружала дезертиров, скрывавшихся в горах. И она начала расспрашивать Шевкета:
— Что с тобой, милый Шевкет? Не заболели ли твои мать или отец? Не случилось ли со скотиной какого несчастья?
Шевкет печально покачал головой. Потом поднял глаза и голосом, идущим из глубины сердца, сказал:
— Ах, моя мать! Ах, братья мои! Если бы это была болезнь! Можно было бы позвать доктора и вылечить их. Скотина подохнет — новую можно завести. А от напасти, которая теперь на нас свалилась, не спасешься.
Шевкет огляделся, чтобы еще раз убедиться, что никого из посторонних в доме нет, и стал рассказывать. Турецкие крестьяне поднимаются против греков. Даже их маленькая и такая тихая деревушка, даже она пришла в движение. Переселенцы-турки, выселенные с острова Крита, из Македонии, из Эпира, младотурецкие муллы и другие священнослужители сеют в сердцах людей ненависть к «собакам-неверным, которые в тысячу раз хуже чумы!»
— Сначала, — продолжал Шевкет, — их ядовитые слова не действовали на людей. «Бросьте, кому мы будем верить — этим чужеземцам или собственным глазам? Мы годами жили рядом с греками как братья и, кроме добра, ничего от них не видели. А теперь вы хотите сделать нас врагами?» Но слова могут как затушить пламя в груди, так и разжечь его. Бессильно и беззащитно перед словом человеческое сердце. А тут еще подстрекатели заговорили о выгоде. «Покончим с неверными, а все их добро и землю заберем себе. Идет?» Кое-кому это приглянулось. Понравились посулы. Тут Али, нищий, спросил насмешливо: «А мозги их тоже можно будет взять?» — «Все возьмем!» — отвечали подстрекатели. А жандармы потихоньку обещали нашим дезертирам: «Волоса у вас на голове не тронем, если вы будете убивать побольше этих неверных». На днях в дом Хафыза завезли винтовки и патроны. Я спросил у своего дяди Мухтара, что все это значит. «Пора бы проснуться, племянничек, может, ты не видишь, что мы сооружаем нашу деревню? Отныне ни один гяур не выйдет в поле… Сердце у меня словно оборвалось. Оно не терпит подлостей. Я пошел к отцу, рассказал ему обо всем и спросил: «Скажите, отец, погрешу ли я перед аллахом и родиной, если расскажу моему другу Манолису обо всем, чтобы они успели спрятаться, чтоб их не застали врасплох?» Отец попросил у меня день сроку, чтобы подумать. Сегодня утром он меня позвал и сказал: «Иди, иди и расскажи все. То, что тут происходит, не божье дело; это нас до добра не доведет».
Добрые черные глаза Шевкета наполнились слезами. Моя мать нагнулась и поцеловала его.
— Да благословит тебя бог, сынок. Постарайся найти Манолиса и поговорить с ним.
Встретиться нам так и не удалось. Шевкета взяли в армию. Ненависть и жестокость, рожденные войной, стали сильнее дружбы и любви…
* * *Нашим вожаком в горах был молодой человек по имени Стратис Ксенос. Он мог одной рукой согнуть подкову, а сердце его не знало страха. Вся деревня помнит тот вечер, когда Стратис бросил гостей, накрытый стол, не поцеловал даже невесту, схватил винтовку и прямо со своей свадьбы ушел в горы. Люди ожидали свадьбы Стратиса, чтобы отдохнуть немного, вкусно поесть, выпить, потанцевать, повеселиться. Таков уж человек — ему хочется радости, какой бы тяжелой ни была жизнь. Односельчане явились к нему с подарками и цветами. Турки Стратиса не трогали. Они боялись его, даже к дому его близко не подходили и денег у него не требовали. Он свободно съездил в Смирну, выгодно продал урожай, туго набил кошелек, откупился от мобилизации и был свободен как птица. Ему хотелось, чтобы деревня долго помнила его свадьбу. Закололи ягнят, нафаршировали индеек каштанами, орехами и изюмом. Пять женщин жарили бастурму, котлеты, рыбу, пекли бесчисленное количество пирожков, готовили закуски.
Невеста — молоденькая, красивая, но бесприданница — налюбоваться не могла на Стратиса. «Счастливая!» — с завистью шептались матери, у которых дочери были на выданье. Стратис начал танцы. Он надел на шею невесте ожерелье из трех рядов золотых монет. Пять лир дал музыкантам, чтобы не умолкали скрипки и уды, пока будет продолжаться веселье.
В это время послышались выстрелы и крики. Матери, сыновья которых скрывались от турок, повскакали с мест.
— Что такое? Бога ради, что случилось?
В темноте замелькали тени. Потом все стихло.
— Стратис! — раздался чей-то голос. — Убили твоего двоюродного братишку Коцоса, сына вдовы Элени и внука Манисалиса!
Скрипки смолкли. Гости словно оцепенели. Стратис молча, с мрачным лицом взялся за винтовку. Люди расступились перед ним. У дверей дома тетки Софьи он увидел Коцоса, своего двоюродного брата, который лежал, уткнувшись лицом в землю. Он был убит ударом ножа в спину. В пяти метрах от него, весь в крови, лежал его лучший друг, единственный сын вдовы Элени. У него тремя пулями была пробита голова. Но самое страшное зрелище представлял Алекос, круглый сирота, внук старика Манисалиса. На балконе собственного дома он был повешен на простыне. Это был первый случай, когда в нашей деревне было убито сразу несколько человек.
— О дети, дети наши! — причитали женщины.
— Ах, спаси их, матерь божья! Святой Димитрий и ты, святой Георгий Победоносец, сберегите наших детей!
Стратис стоял задумавшись. Лицо у него стало желтым, как золотая монета. Кто совершил это преступление? Кто выбрал именно этот день, когда он, Стратис, праздновал свадьбу? Все взоры были обращены к нему. Какое решение он примет? Как ответит на этот вызов?
— Пришлите ко мне Кахраманоглу Балурдоса и Алпекидиса, — жестким голосом приказал Стратис и пошел домой.
Новобрачная бросилась за ним.
— Что ты задумал, Стратис? Не покидай меня!
Мать его начала плакать. Стратис вышел из себя.
— Замолчите! — И крепко выругался. Но ругнувшись, одумался, обернулся и с раскаянием посмотрел на мать и жену. — Слезами горю не поможешь! — сказал он. — Разве вы не понимаете, что всех нас перебьют? Мы не должны сидеть сложа руки, надо защищать нашу жизнь, наше добро. Пусть они боятся нас, эти кровопийцы, и знают, что это им не пройдет безнаказанно!
