Ф. Вишнивецкий - Тридцатая застава

Сотни предположений рождались в голове старшины, одно страшнее другого. Ребята проверенные, надежные. Может, внезапное нападение бандитов? А может, пошли на преследование? В таком тумане все может случиться…

Откуда-то выпорхнул предутренний ветерок, заколыхался туман над рекой, начал расползаться, образуя кое-где просветы. В одном из них Селиверстов заметил промелькнувшую тень. Потом вырисовалась фигура человека, осторожно ступающего через речку. Учуяв неладное, Рекс вздрогнул, сжался в комок, готовясь к прыжку.

— Придержи… — шепнул Тимощенко, заметив волнение собаки, и привычным движением поставил затвор винтовки на боевой взвод. Селиверстов достал из кобуры револьвер.

То теряясь в еще не рассеявшемся тумане, то изредка выделяясь в серой мгле, темная фигура пробиралась между кустами к подножию холма. Старшина пополз к реке, чтобы отрезать путь к отступлению. Он был уже почти у кромки воды, когда неизвестный, должно быть, что-то заметил впереди и огромными прыжками бросился обратно к реке. Отпущенный Селиверстовым Рекс в несколько прыжков настиг бегущего и повалил его на землю. Одновременно к задержанному подбежали Денисенко и старшина.

— Мо-ло-дцы, — смерив уничтожающим взглядом незадачливый наряд, произнес старшина таким тоном, который ничего хорошего не сулил ребятам. — Мы еще поговорим об этом…

Провинившиеся сгорели от стыда и смущения. Старшина никогда напрасно не отчитывает бойцов, это всем известно. А теперь еще начнется проработка на собраниях…

— Задержание запишем на Рекса, — словно издеваясь над ними, тихо пообещал Тимощенко, пока обыскивали нарушителя.

Тот охотно подчинился этой процедуре, сам достал из потайного кармана какую-то измятую листовку и, пристально всматриваясь в лица пограничников, возбужденно что-то объяснял на своем родном языке. Похоже, он даже рад, что все так удачно получилось.

Ребята со школьной скамьи сохранили десятка два немецких слов, но ничего не поняли из его рассказа. Не сумели разобраться и в листовке. А нарушитель, тыча пальцем себе в грудь, несколько раз повторил:

— Их бин политише эмигрант, ферштейн?

— Ферштейн, ферштейн, — спокойно отвечал старшина, рассматривая документы. Кроме листовки, были обнаружены обычный немецкий паспорт, похожий на наш, только немного крупнее размерами, и какое-то удостоверение, напоминающее наш заводской пропуск. — Вот только в толк не возьму, почему «политише эмигрант» пытался бежать обратно… Но это уж начальство выяснит… Ферштейн?

— Я! Я! — поспешно закивал головой нарушитель.

На заставе он настойчиво и слишком длинно доказывал Кольцову, почему вынужден бежать в Советский Союз. Кольцов немного разбирался в языке, но не стал вникать в его объяснения и отправил в комендатуру — там разберутся, эмигрант он или обычный шпион…

Первые успехи и сомнения

Рассматривая сводки разведотдела за последнее время, Кузнецов невольно сравнивал их с прошлым, когда служил здесь начальником заставы. В двадцатые и в начале тридцатых годов немало было нарушителей. Среди них преобладали контрабандисты, террористы, диверсанты. За последние годы картина совершенно изменилась.

— Интересное явление, Петр Алексеевич, — поделился он своими наблюдениями с комиссаром. В этом году только на одном пятом участке среди нарушителей попадается больше разведчиков, чем в двадцатые годы по всему отряду. О контрабандистах сейчас почти не слышно. Чем ты объяснишь такой поворот?

Шумилов не спешил с ответом. Немного флегматичный по натуре, он всегда старался сдерживать стремительные и часто резкие действия Кузнецова. Такая противоположность темпераментов вносила некоторое равновесие в служебную практику отряда.

— Во-первых, Петр Сергеевич, успехи социализма не дают им покоя. Во-вторых, тогда мы имели дело с пилсудчиками. Ну, иногда совалась к нам старая… — Он употребил слово, от которого Кузнецов поморщился. — Эта самая английская разведка. А теперь на смену ей пришли гитлеровские выкормыши. Террором и диверсиями, как и пилсудчики, они тоже не брезгают…

Разговор прервал звонок.

Комендант пятого участка доносил, что на тридцатой задержан нарушитель, назвавшийся политическим эмигрантом.

Кузнецов немедленно позвонил начальнику УНКВД и штабу округа — На тридцатой снова задержали нарушителя, на этот раз политэмигранта. Вот и разберись в окраске агентуры…

Начальник УНКВД пригласил майора Стуся.

— Сходите-ка в отряд, помогите разобраться, а заодно и свои отношения с ними наладьте. В нашей работе без взаимопонимания и доверия толку не будет.

Дело в том, что при последнем задержании и допросе нарушителя начальник отряда вмешался в функции следственного отдела УНКВД, чем, по мнению Стуся, подорвал его авторитет.

При разговоре с Кузнецовым Стусь не скрывал своего недружелюбия.

— Снова собираетесь действовать в обход следственного отдела? Прошу не вмешиваться в наши функции…

— Невыносимо трудный вы человек, Иван Петрович. Кажется, одно дело нас связывает…

— Довольно об этом. Вы свое дело сделали, жду нарушителя в тюрьме.

Он круто повернулся и вышел.

— Не люблю этого человека и даже себе не могу объяснить, за что. Какой-то он скользкий.

— Пустое все это, Петр Сергеевич. Стоит ли тратить нервы на такие мелочи? Он кабинетный работник, судит о людях по бумажкам.

Заложив руки за спину, Шумилов подошел к окну— во двор въехала полуторка.

— Вот и прибыли наши орлы! — обрадовался он. — Люблю молодежь!

— Рано в старики записываешься, Петр Алексеевич. А ребята и в самом деле замечательные. Сужу по учебе. Как покажут себя на службе, видно будет.

Через минуту в кабинет вошли ребята — стройные, подтянутые, начищенные, будто и не они только что тряслись на запыленной полуторке от вокзала до штаба отряда.

— Товарищ майор! Политрук Байда прибыл в ваше распоряжение на должность политрука заставы! — звонко доложил Антон.

Кузнецов с явным удовольствием слушал своих воспитанников, не скрывая, что рад встрече с ними. Потом представил им комиссара отряда:

— Ваш непосредственный начальник — старший политрук Петр Алексеевич Шумилов. Вот и обращайтесь к нему по всем вопросам. Надеюсь, вы не уроните чести нашего училища… Об остальном вам скажет старший политрук, мы тут кое-что наметили…

— Будем считать, что знакомство состоялось, — улыбнулся комиссар, пожимая руки политрукам. — Ссориться не будем, но и спуску не дадим, если проштрафитесь. Согласны? — Политруки переглянулись, смущенно заулыбались: немного странным показалось им такое откровенное начало и служебных отношениях. — Вы, как я понял, брат Евгения Байды. — повернувшись к Антону, продолжал Шумилов. — Лично не знаком с ним, но по рассказам старожилов знаю, что настоящий солдат был. Вот и пойдете по его следам, на тридцатую. Так что теперь двойная ответственность ложится на вас — перед братом и перед Родиной. Понятно?

— Понятно, товарищ старший политрук! — обрадовался Антон.

— А вы, надеюсь, поддержите традиции своих кубанских предков… Как там у них о саблях говорили? «Без нужды не вынимай, без славы не вкладывай»? Хороший девиз! Пойдете на двадцать девятую. И живите дружно, как и положено хорошим соседям…

Напряженность встречи развеялась. Кузнецов во время разговора несколько раз подходил к окну, что-то высматривал там.

— А пока присядьте на диван, отдохните, — пригласил он политруков, снова выглянув в окно. — Сейчас будет у вас первый урок пограничной службы, так сказать, первая практика. Кстати, наглядное пособие для урока доставлено с тридцатой, теперь уже вашей заставы, товарищ Байда.

Заинтригованные политруки оживились, полагая, что станут свидетелями разговора с каким-то недисциплинированным пограничником, вызванным в штаб.

Но вошедший в кабинет белокурый молодой человек среднего роста, в костюме горожанина совершенно не походил на пограничника. Держался уверенно, с явным интересом рассматривал незнакомых командиров.

Поведение Ганса Брауница действительно было непринужденным. Легенда о политическом эмигранте тщательно разработана совместно со Шмитцем и казалась вполне вероятной. Главным козырем в этой легенде была сфабрикованная абвером листовка, которой запасся Шмитц в школе Геллера. В ней упоминалось о пострадавшей от нацистов семье Брауницев.

Однако этот вариант был рассчитан лишь на случай неудачи, как дальний прицел. О судьбе Стручковского Шмитц ему ничего не сказал. Агент должен знать только свою задачу, так спокойнее. А задача все та же: наладить связь с резидентом. Просьба о политическом убежище — запасной ход. «Улик у вас, Ганс, никаких, чекисты ни к чему не смогут придраться. Есть все основания на успех, а тогда и займетесь главной задачей…»