Иван Василенко - Солнечные часы
— Муса, кому служить идешь?
У Мусы дрогнул закоптелый ус, он выпрямился и гордо сказал:
— У меня один хозяин.
Кто-то плюнул вслед автобусу.
Фашистов не было три дня. Люди ходили по улицам, громко разговаривали, смеялись. Будто все спали и всем снился страшный сон, а потом разом проснулись. Но вот опять показался голубой автобус. Он развез фашистов по домам. Куда делся дед Муса, никто не знал. Дочь его Сура заглядывала в окна автобуса, но там отца ее не было.
А потом приехали два мотоциклиста. Они велели обложить дом деда Мусы листьями кукурузы, облили бензином и подожгли. А Суру и двух ее дочек погнали впереди себя в Нальчик. Дом Мусы саманный, он тлел, а не горел, и по всей деревне долго стлался смрадный дым.
Через день все узнали, что случилось. Оказалось, что из шести фашистов, которые стояли в деревне, только трое — простые солдаты, а черный и еще двое, что жили напротив, — инженеры. Они ездили в горы искать какой-то нужный им металл. Танаев знал, где искать его, но для верности захватил с собой деда Мусу. В горах, на привале, Муса отозвал Танаева в сторонку и заколол его. Мусу фашисты убили, а металла не нашли.
Ахмат думал о деде Мусе Тамирове. Дед родился в этой деревне и прожил в ней почти сто лет. И был он обыкновенный Муса Тамиров, как все старики. Только знал хорошо горы. Теперь Муса высок, как Эльбрус, и память о нем навсегда останется чистой и белой, как снега на вершинах гор. Ахмат спросил бабушку, поставят ли Мусе памятник, когда придут наши. Бабушка рассердилась и громко, не боясь потревожить черного, который писал в соседней комнате, сказала:
— Зачем об этом спрашиваешь? Ручьи стекают в реки, реки льются в море. Слава Мусы — в славе народа.
Черный заставлял Ахмата точить бритву, чистить сапоги, выносить и мыть после него ночную посуду. Как-то он вырвал из головы Ахмата пучок волос, подбросил и рассек в воздухе бритвой. Такой, объяснил он, бритва должна быть всегда. И Ахмат часами водил бритвой по ремню. Потом черный уже каждый раз перед бритьем вырывал волосы у мальчика и пробовал на них бритву.
Страшную ночь пережил Ахмат. Он проснулся оттого, что кто-то тормошил его за плечо. Ахмат протянул руку и в темноте нащупал на плече тонкие пальцы бабушки. Она обхватила его голову, приблизила к самому уху губы — он даже чувствовал, как они шевелятся — и зашептала:
— Ахмат, Ахмат, вставай. Вот мешок. Возьми его и уходи. Скорей, Ахмат, скорей! К рассвету ты должен быть далеко. Иди в Кыз-Бурун, в Кыз-Бурун иди.
— Зачем в Кыз-Бурун? — спросил Ахмат, ничего не понимая со сна. — Зачем, бабушка, зачем?..
Но она закрыла его рот ладонью и нетерпеливо прошептала:
— Не спрашивай. Потом все узнаешь. Иди не тропой, иди зарослями. И пусть никто в Кыз-Буруне не знает, что ты был здесь.
Ахмат не помнил, как он вышел из кухни в огород, как пробрался в лес. Никогда, казалось ему, ночь не была такой тёмной. Будто все небо заткано черной шерстью. Даже снег не белел под ногами. Ахмат поднимался все выше, хватался руками за стволы деревьев и больно ударялся лицом о высохшие на морозе ветви. Где-то далеко завыл волк, протяжно и страшно.
«Зачем, зачем бабушка отослала меня? — думал Ахмат. — Правда, в Кыз-Бурун переехала из Нальчика моя тетка, она приютит меня, но разве в Кыз-Буруне нет врагов?»
И вдруг догадка осенила Ахмата: бабушка задумала что-то против фашистов. Она заранее услала его, чтобы враги заодно не расправились и с ним. И тут он понял, зачем весь день варила бабушка эти красные ядовитые цветы.
«Да ведь она хочет отравить черного! — чуть не вскрикнул он. — Она отравит его и пойдет на виселицу!»
Страшное видение встало перед Ахматом. Он повернулся и побежал назад. Он падал, скатывался вниз, ударялся о стволы деревьев, потом опять поднимался и опять бежал. И только тогда заметил, что ночь сменилась утром, когда вырвался из леса. С взволнованно бьющимся сердцем распахнул он дверь в кухню.
Бабушка сидела за столом в черной праздничной кабе. Лицо ее было строго, бледно и торжественно. На столе, на черном блестящем подносе, стояли чашки с айраном и вазочка с медом. Завтрак, последний завтрак черного, был готов.
При виде Ахмата бабушка медленно поднялась. Лицо ее стало гневно. Она сказала:
— Как смел ты ослушаться меня!
Что-то теплое подкатило к горлу Ахмата. Он упал на колени, обхватил бабушкины ноги руками и, давясь рыданиями, проговорил:
— Бабушка, родная, не губите себя!.. Я люблю вас больше всех на свете!..
Несколько суток тело Ахмата горело в огне. Страшные видения томили его душу. Он часто терял сознание. А когда приходил в себя, то чувствовал на своем пылающем лбу холодную руку бабушки. Он брал эту руку и прикладывал к своим губам. И жар отходил, и по телу разливался покой.
На ночь бабушка напоила Ахмата чем-то горьким и душистым. Он уснул и спал до утра. А утром бабушка опять сказала:
— Завтра ты уйдешь в Кыз-Бурун. Или ты не внук мне.
И Ахмат сказал:
— Пусть так. Завтра я уйду.
Ахмат не знал, сколько времени прошло с того дня. Он не ушел. Он ходил из дома в дом и всех спрашивал, правда ли то, что случилось, или это только бред его души. Правда ли, что бабушки нет?
И все думал о плане своей жизни. Вот был большой план, план всей страны. Вся страна должна была стать, как душистый сад, и у каждого расцветали в душе розы. И не было добрей людей, чем люди его страны. Но пришли вурдалаки и гиены. Они стали пить человеческую кровь и грызть живое человеческое тело. И все в стране взялись за оружие. А у кого не было его, те просто руками стали душить гиен и вурдалаков. Так переменился большой план, план всей страны. Был план и у Ахмата, план его жизни. С мечтой о нем Ахмат ложился и вставал. Этот план растерзали гиены…
Вот что случилось в тот день.
Снаряжая Ахмата в дорогу, бабушка вышла, чтобы попросить у кого-то большую иглу (Ахмат порвал в лесу и стеганку, и мешок). Время шло, а бабушка не возвращалась. Он отправился ее разыскивать. Оказалось, она задержалась в доме соседки. Ахмат и бабушка вернулись домой. Едва они вошли в кухню, как на пороге появился черный. Лицо его было серо от злобы. Коверкая русские слова, он сказал:
— Как смеете вы уходить без разрешения! Мне нужна была яичница.
Глаза бабушки вспыхнули. Она подняла голову. Забыв, что фашист ни слова не понимает по-кабардински, она сказала на родном языке:
— Хозяйка здесь я. Никто не смеет мною помыкать. Я здесь хозяйка!
Конечно, он не понял, что она сказала, но он видел, с какой гордостью она говорила, и это показалось ему смешным. Он прыснул, схватился за бока и стал хохотать. Потом, перестав смеяться, шагнул вперед, брезгливо оттопырил губу и тыльной стороной руки раз за разом ударил бабушку по щеке. Ахмат видел, как дважды дернулась седая бабушкина голова, как удивленно взглянули на фашиста ее глаза. Да, удивленно, потому что бабушку за всю ее жизнь никто не смел ударить. Вдруг голова ее упала на грудь. Секунду бабушка стояла неподвижно, потом рухнула на пол. Ахмат крикнул и бросился к ней. Но черный пинком сапога заставил его встать, показал на кувшин и велел полить ему на руки. И пока мыл руки, губа его брезгливо оттопыривалась.
Он ушел в соседнюю комнату, а бабушка все лежала неподвижно. Ахмат опять склонился над ней. И тут он увидел, что из ноздрей ее стекают на пол две струйки крови. И опять земля поползла под его ногами, и он полетел в черную пропасть. Он не знал, как долго был без сознания, но когда открыл глаза, то увидел, что бабушка лежит рядом все так же: с прикрытыми ладонью глазами, будто и мертвой ей был нестерпим ее позор.
Шатаясь, Ахмат вышел на улицу и стал ходить из дома в дом. И все говорили:
— Она умерла от позора.
Скоро во дворе собралась толпа. Кабардинцы и кабардинки стояли у дома и молча смотрели в окно. Тогда вышел черный и погрозил револьвером. Но никто не тронулся с места. А люди всё прибывали и прибывали. И черный спрятал револьвер и показал рукой, чтоб вошли в дом и вынесли оттуда тело. И кабардинцы вынесли бабушку из дома. Они подняли ее над собой на руках и понесли по улице, и каждый старался хоть пальцем прикоснуться к ее одежде.
И Ахмат тоже шел с толпой и не плакал. Нет, он не плакал. Он изменил план своей жизни.
Когда я дочитывал тетрадь, я еще не знал, что сталось с Ахматом. Последняя запись была такая: «Сегодня я сам вырвал волосы из своей головы. Я попробовал бритву. Она очень острая». Дальше шла просьба сохранить тетрадь и при случае передать мне.
Я долго молчал. Потом, собравшись с силами, спросил:
— Что с Ахматом?
Председатель сумрачно ответил:
— Его сожгли. Он зарезал офицера.
Солнечные часы
Почти полтора века стояли они на площади. Ранним утром, когда над серебристо-матовой чешуей моря всплывал огненный диск, восьмигранная доска чистейшего каррарского мрамора нежно розовела, точно к ее поверхности приливала алая кровь, и между тонкими черточками минутных делений начинала двигаться прозрачная теневая стрелка. Часы оживали с первым лучом солнца и замирали с последним его лучом.
