Иван Черных - Сгоравшие заживо. Хроники дальних бомбардировщиков
Он положил на стол деньги.
— У меня к тебе небольшая просьба: сходить в магазин. Я весь день буду на занятиях, вернусь вечером голодный. Так что приготовь ужин по своему вкусу. Посмотрю, какая ты хозяйка, — весело подбодрил он ее. — И себя, разумеется, голодом не мори…
Через три дня Зина уехала сдавать экзамены. Не вернулась она, как обещала, ни в первое воскресенье, ни во второе, ни в третье. И он из-за занятости по службе не мог вырваться в столицу. Раньше, возвращаясь в свою комнатенку, он преспокойно заваливался спать, а теперь, несмотря на усталость, подолгу лежал с открытыми глазами. И он вдруг обнаружил, что скучает по девушке, что без нее ему стало одиноко и тоскливо. Вспоминает их встречу, перебирает в памяти все слова, сказанные ею…
Зина прислала письмо. Благодарила Федора за доброту и чуткость, сообщала, что экзамены выдержала успешно, зачислена студенткой 1-го курса филологического отделения и живет в общежитии; извинялась, что не смогла приехать — очень занята; приглашала к себе. А у него тоже начались полеты.
Однажды, уже поздней осенью, дежурная по общежитию передала ему конверт.
— Вас тут ваша знакомая дожидалась. Но не дождалась.
Он разорвал конверт. В нем были деньги и короткая записка:
«Федя, возвращаю долг. Большое спасибо за все. Надеялась тебя увидеть, но дежурная предупредила, что ты, возможно, не вернешься, будешь ночью летать. До свидания. Зина».
Ему хотелось броситься за ней вслед. Но она была уже в столице, а ему предстояло рано утром лететь на задание…
Мягкий диван, домашняя обстановка, а больше всего усталость и напряжение прошедших дней сделали свое дело — глаза сами собой закрылись.
«Надо позвонить на коммутатор, предупредить, где я», — подумал он. Дотянулся рукой до тумбочки, нащупал телефон, снял трубку.
— Волна слушает, — тотчас ответил незнакомый женский голос: на коммутатор взяли новых телефонисток, и Меньшиков не научился еще узнавать их по голосам.
— Это Двадцать первый. В случае чего звоните мне на квартиру.
— Есть, товарищ Двадцать первый, — по-военному ответила телефонистка.
Меньшиков положил трубку и, откинувшись на спинку дивана, уже сквозь сон вспомнил, чей это голос: Пименовой. После гибели Туманова она приходила к нему, просилась в воздушные стрелки — хотела мстить фашистам, хотя в смерть Александра, сказала она, не верит. «Правильно сделал, что отговорил ее, — подумал он теперь. — Не женское это дело — стрелять…»
Проснулся он так же внезапно, как и уснул. В окна уже вливалась предрассветная мгла, растекаясь по столу и стульям, книжному шкафу, шифоньеру. Всюду — на стульях, на диване в уголке (раньше он ничего этого не замечал), на кровати валялись вещи: Зинин халат, свитер, чулки, Нинины платьица, пальтишко с капюшоном, валеночки — то, что хотели они взять и не смогли. «Надо все собрать и уложить, — мелькнула мысль, — а как только они пришлют письмо, отправить им».
Он энергично поднялся, чувствуя себя отдохнувшим, полным сил, зашел в умывальник — вода, к счастью, еще была, — плеснул несколько пригоршней в лицо и поспешил на улицу, где в эмке крепким молодым сном спал водитель. Его не разбудил ни стук открываемой и затем захлопнувшейся дверцы, ни оклик. Лишь когда Меньшиков потряс его за плечо, шофер проснулся, вытер ладонью струйку слюны на подбородке и торопливо включил мотор.
Бомбардировщики стали возвращаться, когда солнце уже оторвалось от горизонта и повисло над палатками, раскинутыми на краю аэродромного поля. Их гул прозвучал как сигнал сбора: из землянок, капониров, из-под маскировочных сеток, где ремонтировались самолеты, из походных авиаремонтных мастерских выскакивали люди и бежали к взлетно-посадочной полосе, где должны были садиться вернувшиеся боевые машины.
Они летели со стороны моря прямо к четвертому развороту на небольшой высоте: первая тройка, спустя немного — вторая и затем третья. Меньшиков смотрел во все глаза, верил и не верил увиденному — вернулись все девять самолетов. И возвращались они совсем по-другому — по-парадному держали равнение, моторы будто бы пели торжественную песню победы, дружно, ладно, чистоголосо. Громогласное «ура!» подхватило их песню и троекратно пронеслось по летному полю. Вернулись все. Все до одного!
12
29/VI 1941 г. …Боевой вылет с бомбометанием по танкам в районе Ровно, Мизоч. Высота — 2500. День. Продолжительность полета — 4 ч. 46 м…
(Из летной книжки Ф.И. Меньшикова)Пименову то ли снилось, то ли вспоминалось самое мрачное, самое горькое и неимоверно тяжкое прошлое — воскресный июльский день 1938 года, день больших надежд и разочарований.
Он явился домой в начищенных до зеркального блеска хромовых сапогах — солнечные зайчики прыгали с одного носка на другой, когда он шел, — в отутюженных галифе и гимнастерке с белоснежным подворотничком, затянутый похрустывающей портупеей, в лихо сдвинутой набок пилотке: накануне он совершил первый самостоятельный полет, можно сказать, стал летчиком.
Рита, младшая сестренка, увидела его и онемела от восторга. Она ходила вокруг, рассматривая его со всех сторон широко раскрытыми глазами, трогая пальчиками с особой осторожностью складки на брюках, будто боясь обрезаться, петлицы с золотом шитыми буквами «ВАУЛ» — военное авиационное училище летчиков.
— Ой, Шурик, какой ты красивый! — сделала она наконец заключение и громко позвала: — Мама, мама! Иди скорее сюда!
Мать вышла из соседней комнаты, сжала на груди руки, глядя на него гордо, с улыбкой. Вдруг в глазах ее мелькнуло беспокойство, и она, подойдя к сыну, обняла его за плечи. Ее беспокойство сразу же передалось и ему: накануне вечером он звонил домой, отца не было, и мать сказала, что он задерживается — в универмаге началась ревизия. Он поспешно спросил:
— Отец дома?
— Дома, дома, — ответила мать и, поняв свою ошибку, заговорила радостно: — Ждет тебя с самого утра. Он уже знает, что ты вылетел самостоятельно. Вот готовимся в гости. Ты не забыл?
Еще бы! Забыть, что у Иры сегодня день рождения — восемнадцать лет! Разве он мог? Для нее он, пожалуй, и наглаживался, начищался, одеколонился. Ответил как можно равнодушнее, чтобы не выдать своих чувств:
— Нет, разумеется.
С Ирой, дочкой товарища отца, инженера приборостроительного завода, Александр учился в одной школе, на класс старше, но это не мешало им вместе ходить в школу, готовить уроки — жили они по соседству, — читать одни и те же книги. Она ему нравилась всегда, сколько он ее помнил, а что это любовь, он понял лишь в шестом классе. Черноглазая, с толстой смоляной косой, тоненькая и подвижная, как юла, она представлялась ему Бэлой, героиней любимой лермонтовской повести. И фамилия у нее была не русская, горская — Хаджи-Илья, и характером отличалась — своенравная, независимая, гордая. В школе на всех она смотрела свысока, за исключением Александра, несмотря на это, мальчишки ее любили, а девчонки ненавидели. И она платила им тем же: гордо проходила мимо, не удостаивая ни одну взглядом.
У нее была удивительная память. Училась она хорошо, знала наизусть почти все стихи Лермонтова и Пушкина и так выразительно читала «Песню про купца Калашникова», «Русалку», что у многих одноклассников наворачивались на глаза слезы.
Чувство Александра к ней с каждым годом росло. И Ира привязывалась к нему все больше. Когда она училась в девятом классе, ее отец как-то сказал шутя отцу Александра: «Слушай, брат Василий Петрович, коли в твоем Шурке будет путь, так отдам за него Иришку».
Ирина вспыхнула и так сердито взглянула на отца, что он вынужден был попросить прощения: «Ну, ты прости меня, Ирок, прости. Ведь это так у Пушкина написано, а я лишь имена подменил»…
В зале раздался непонятный шум и приглушенный вскрик. Александру показалось, что вскрикнула мать, и он кинулся в дверь. То, что он увидел, ошеломило его и приковало на месте: двое штатских и капитан милиции Гандыбин, которого Александр хорошо знал — он не раз бывал у них в доме, ездил с отцом на рыбалку, — стояли около отца Александра, показывая ему какую-то бумагу.
— Что ж, — пожал отец плечами. — Идемте. Вы убедитесь, что у меня ничего нет. — У двери отец обернулся и сказал ободряюще, но не совсем уверенно: — Не волнуйтесь, это недоразумение, я ни к чему не причастен…
13
28 июня 1941 г. Наша авиация вела успешные воздушные бои и мощными ударами с воздуха содействовала наземным войскам…
(От Советского информбюро)Александр очнулся от еле слышного шелеста: какая-то птичка пролетела у самого уха и уселась над головой. И по лесу разнеслась переливчатая, такая знакомая и родная трель, какую он слышал еще до войны. Она на миг заглушила доносившуюся издалека артиллерийскую канонаду. Птаха так старалась, такие выводила переливчатые рулады, что грудь Александра, казалось, разорвется от безысходной тоски по далекому безмятежному детству. Так же пели птицы тогда в саду у бабушки в станице Холмской, куда приезжал он на время летних каникул! Бабушка, бывало, слушала их пение и приговаривала:
