Георгий Свиридов - Стоять до последнего

— В лесу… Немцы… переодетые милиционерами… Скорее!..

Прозвучала боевая тревога, и лейтенант Миклашевский повел группу вооруженных бойцов в лес. Миновали низину, взбежали на крутобокий косогор. Обратный путь показался Игорю значительно короче. Бежали молча, легко и быстро, как в командных соревнованиях по бегу. Выскочили на поляну, на которой ему встретились женщины. В траве валялись берестяные лукошки с грибами. Зенитчики, свернув влево, пролезали через кусты черемухи и заросли хвойного молодняка.

— Вот они! — неожиданно раздался крик. — Сюда, ребята!..

Миклашевский вместе с другими ринулся на зов, ломая ветки, продираясь сквозь заросли. Когда он приблизился к немецким разведчикам, их уже обезоружили.

— А третий? Где третий? — Игорь обвел глазами полянку. — Куда девался третий?

— Их тут было двое, — виновато ответил конопатый боец, первым обнаруживший немцев. — Лежали под сосной…

— Ищите третьего!

Зенитчики обшарили все вокруг, но третьего диверсанта не нашли. Он исчез, словно провалился сквозь землю.

Игорь шагнул к Фрицу. Фашист в страхе съежился, ожидая удара.

— Где обер-лейтенант? — спросил по-немецки Миклашевский.

Фриц отрицательно замотал головой.

Миклашевский повторил вопрос Гансу. Немец буркнул, сплевывая кровь:

— Он нам не докладывал…

— Что он сказал? — зенитчики пристально смотрели на лейтенанта. — Переведи, что он лопочет.

— Не знает, где офицер, — ответил Игорь, чертыхаясь. — Смотался, скотина!..

Немецкие разведчики на допросе назвали себя: ефрейтор Ганс Батлер и рядовой Фриц Хойзнер. Третий — ему удалось, как сказал Фриц, избежать встречи с русскими — был обер-лейтенант Хельмут Гезенриген. Все они из взвода разведки 41-го моторизованного корпуса группы «Север», танковые дивизии которого ведут бои на подступах к Пскову. Последнюю фразу Миклашевский принял за хвастовство: не может быть такого, чтобы бои уже шли так близко, врут они насчет Пскова. Свои предположения он высказал вслух.

— Это мнение держите при себе, — сухо сказал лейтенант особого отдела, записывая показания пленных. — Точно переводите каждую фразу.

Батя, комиссар и начальник штаба промолчали, и это было красноречивее слов. Миклашевский понял, что те знают о том, что бои уже идут где-то неподалеку от Пскова.

— Через несколько дней германские войска будут здесь, — высокомерно заявил Ганс, окидывая всех покровительственным взглядом. — Если желаете сохранить себе жизнь и хорошее отношение оккупационных властей, то я могу дать добрый совет…

Немцев после допроса отвели на гауптвахту, по одному заперли в камеры, и у дверей поставили караул.

Днем лейтенант Харченко вызвал Миклашевского к себе.

— Корректировать огонь батареи сможешь?

— Если потребуется, и огонь вести смогу, — ответил Игорь, не понимая, к чему клонит взводный. — Всему научиться можно, было бы желание.

Лейтенант Харченко подошел почти вплотную к Игорю и тихо сказал:

— Меня только что назначили командиром взвода управления. Дали право взять одного лейтенанта разведчиком. Пойдешь?

Игорь согласился, не задумываясь.

Глава шестая

Старший лейтенант Черкасов был назначен командиром танкового батальона. Старшина Григорий Кульга стал командиром боевой машины. Механиком-водителем в его экипаж попал бывший тракторист Клим Тимофеев. Еще в экипаж Кульги добавили башенного стрелка Данилу Новгородкина и радиста Виктора Скакунова, невысокого худенького парня с круглым девичьим лицом, студента второго курса Ленинградского университета, который в двадцать два года все еще выглядел мальчишкой. Характер у него был мягкий, покладистый. «Не танкист — барышня в штанах», — сказал о нем механик-водитель.

Башенный стрелок Данило Новгородкин, разбитной и веселый малый с квадратным загорелым лицом, заядлый футболист, служивший второй год срочную службу, пришел в экипаж с потертой мандолиной. «Командир, воевать будем с музыкой! — сказал он и выразительно похлопал ладонью по прицельному приспособлению. — Запомнят немецкие фрайеры нашу самодеятельность!»

…Они ехали в сторону Пскова. Вдоль железнодорожной насыпи навстречу им тянулись подводы с домашним скарбом, шли толпами старики, старухи, женщины, дети… И этой веренице, казалось, не будет конца.

Перед самым Псковом эшелон повернули на станцию Карамышево, где перед самым рассветом бригада спешно выгрузилась. Кругом виднелись следы бомбежки. Здание вокзала сиротливо стояло без крыши и черными глазницами выбитых окон смотрело на разрушенные пути, разбитые товарные вагоны, чадящие паровозы… На месте складских помещений лежали кучи кирпича и мусора, из них торчали обугленные балки, доски, то там, то здесь зияли чернотой большие воронки. Танкисты притихли.

— Да, был концертик, — вздохнул Новгородкин. — Ничего не скажешь, профессиональный уровень.

Григорий хмуро смотрел вокруг и тихо наливался непонятной самому себе злостью к тем неведомым людям-разрушителям, хотя отродясь не испытывал ни к кому ненависти, ибо как и все сильные люди он был всегда добр и великодушен. Но вид разбомбленной станции, следы пожаров произвели на Кульгу тягостное впечатление.

Едва бригада выгрузилась и прибыла своим ходом к берегу реки Черехи, старшину вызвали к полковнику. Он видел комбрига впервые, но орден Боевого Красного Знамени на гимнастерке командира внушал уважение, хотя на первый взгляд в полковнике ничего боевого не отмечалось: невысокого роста, щуплый, голос тихий, без металла.

Разговор был короткий. Получив боекомплект, заправившись горючим, танк Григория Кульги двинулся в разведку.

Позади осталась большая деревня Осиновичи. Потом ехали по лесной дороге мимо широкого болота, поросшего осокой, проскочили село Назимово, притихшее и настороженное, с пустынными улицами, в домах закрыты ставни, занавешены окна, словно такие предосторожности могли спасти хозяев от надвигающейся беды. Из Назимова танкисты решили по проселочной дороге выбраться прямиком к Красным Прудам, а уж оттуда свернуть сперва на Дуловку, разведать шоссе, что вдет от города Остров на Псков, на Ленинград. Полковник предупредил Кульгу, что вчера вечером немцы прорвали оборону и овладели городом Островом и наверняка движутся в сторону Пскова, но где именно находится противник, штаб не знал.

Дорога бежала навстречу, стелилась под тяжелые траки гусениц. Солнце стояло высоко и, казалось, соревновалось с мотором, кто из них погорячее нагреет боевую машину. Встречный ветерок, как полотенце, насухо вытирал шершавое загорелое лицо, шею, сушил губы.

— Эх, кваску бы хлебнуть! — не выдержал механик-водитель Клим Тимофеев, облизывая обветренные губы. — Мочи нету, так все внутри у меня пересохло.

— А может, пивка кружечку? — тут же откликнулся певучим голосом Данило. — Какого прикажете подать? Ах, не хотите!.. Тогда пиво отменяется, — согласился Новгородкин и нарочито вздохнул. — Тылы наши далеко, даже командир через биноклю не разглядит. Терпи, братуха Клим, мы воды тебе дадим.

— Я и так терплю, — ответил Тимофеев, двигая рычагами и переключая скорость на подъеме. — Только бы сполоснуть глотку, а то изнутри весь высохну. Сотворить бы привальчик на пару минут у колодца…

Григорий опустил бинокль. «Мысль неплохая», — подумал он о привале и, когда танк взобрался на хребтину взгорья, осмотревшись, сказал:

— Клим, видишь справа за деревцами сруб? Чеши туда. Где люди живут, там и вода всегда рядом.

Спустившись с взгорья, Тимофеев лихо развернул танк и подвел грузную машину по дорожке к хрупкому частоколу. Григорий высунулся из верхнего люка:

— Эй, кто живой есть в доме?

Хлопнула дверь, и на крыльце показалась седая сгорбленная старуха с темным платком на плечах. Она издали спросила:

— А вы кто будете?

— Тю, бабуся! Разве немцы по-русски говорить станут?

— Кто его знает, сынок, стара я стала…

— Колодец здесь имеется? Нам попить бы водицы, да и с собой взять.

— Воды не жалко, — засуетилась старуха, — колодец во дворе, за избою. Проходите. Там и ведерко… А я вам молочка принесу. Парное молочко. Только подоила корову…

Она вынесла объемистый глиняный кувшин, прижимая его руками к впалой груди.

— Испейте.

— Спасибо, мамаша!

Танкисты повеселели. Кувшин переходил из рук в руки. Данило Новгородкин, отдав посудину радисту, вытер тыльной стороной ладони губы.

— Вот это заправочка!

Вдруг раздался предостерегающий выкрик:

— Фашистские танки! Впереди на дороге!.. Четыре штуки!..

Экипаж мигом вскочил в боевую машину. Тимофеев включил мотор, и танк задрожал, как конь перед стартом. Григорий рассматривал в бинокль немецкие машины. Квадратные башни, короткоствольные пушки. На бортах белые кресты. Они шли одна за другой на небольшом расстоянии.