Кронштадт - Евгений Львович Войскунский
Они наискосок пересекали площадь Мартынова. Дорожка, протоптанная в сугробах, была скользкая, пятнисто-неровная. Надя поехала вдруг — ой! — в новеньких своих бурках, еле успел Козырев подхватить ее под мышки. Вышли на Ленинскую. Надя по мере приближения к райсовету все более замедляла шаг. Козырев не торопил, понимал, что и для нее не просто это — переступить черту, за которой начнется другая жизнь. Ей ведь только двадцатый год, совсем еще девочка… повзрослевшее на войне дитя блокады…
Остановились у подъезда с вывеской «Исполком Кронштадтского районного Совета депутатов трудящихся». Надя с виноватой улыбкой посмотрела на Козырева:
— Мне что-то страшно, Андрей.
Он вытащил папиросы, закурил:
— Ладно. Давай еще пройдемся, если с ходу не можешь.
Медленно пошли дальше по Ленинской. Погуляй, погуляй еще немного, пока на свободе (иронизировал над собой Козырев). Через пять минут станешь женатиком… Ах, господин капитан-поручик, что же это вы…
— О чем ты думаешь? — спросила Надя, взяв его под руку.
— Да вот, курю папиросы «Ракета» и думаю о Циолковском.
— Ты скажешь! Андрюша, вот ты любишь историю… А нам историк в школе рассказывал, что ужасно много людей тут погибло, когда строили Кронштадт…
— Много, — кивнул Козырев.
— Даже песню такую сложили, я запомнила: «Расскажи, крещеный люд, отчего народы мрут с покрову до покрову на проклятом острову». Ты вот обожаешь Кронштадт, а для них он был гибельным… проклятым…
— Ничего не поделаешь, Надюша, такова историческая необходимость. России нужен был флот и выход к морю.
— Необходимость — строить на костях?
— Все крупные стройки подымались на костях — начиная с египетских пирамид. Только пирамиды никому не были нужны, кроме фараонов для своего возвеличивания, а вот база для флота была нужна государству. Тут жертвы оправданные…
Они дошли до угла Советской и остановились. Перед ними будто вырос из сугробов Гостиный двор, окруженный озябшими колоннами, за которыми виднелись мешки с песком, прикрывавшие витрины, и заколоченные окна верхнего этажа.
— Это сейчас мы понимаем, что жертвы оправданные, — сказала Надя, — а ведь они-то не понимали. У них у каждого была своя жизнь, им хотелось хорошего для себя… а их обрекли на гибель, потому что флоту нужна база…
Солнце закатилось в облачную муть. Размылись тени на обледеневших тротуарах, город готовился растворить дома в близящихся сумерках. С потемневшего неба посыпались твердые снежинки — это от них, наверное, стоял над Кронштадтом тихий-тихий звон.
— История всегда требует жертв, — сказал Козырев. — История жестока. Война, сама видишь, уносит тысячи жизней каждый день…
— Да… — Надя с затаенным вздохом подняла на него взгляд. Она смотрела настороженно, не мигая, будто пытаясь достичь сокровенной глубины.
— Повернем, Надюша?
— Мне страшно, Андрей.
— Чего страшно?
— Не знаю… Ведь это — навсегда?
— Навсегда.
— Ну вот… Тебе не страшно от этого слова?
— Не понимаю, чего ты трусишь. Ведь мы решили с тобой.
Как трудно было ее уговорить. Как неотвратимо то, что они решили сделать. И вот — опять она готова на попятный…
— Андрюшенька, миленький, не сердись, — сказала Надя жалобно. — Просто я не умею объяснить… Дура я просто…
— Ты мой зверек пушистый, — сказал он мягко. — Я люблю тебя. Ничего не бойся. Идем.
В темноватом коридоре исполкома Козырев толкнулся в запертую дверь, во вторую, в третью.
— Все ушли на фронт, — проворчал он. — Ага, где-то стучит машинка.
Пошли на стук. Козырев заглянул в комнату, где за пишущей машинкой сидела сухонькая старушка, закутанная в серый платок.
— Где тут у вас загс?
— Какой загс? — Старушка подняла брови поверх очков.
— Обыкновенный. Где расписываются люди.
— Вы хотите расписаться?
— Да. Именно этого я хочу. — Козырев начинал терять терпение. — Если вы знаете, где загс, то просто скажите…
— С кем расписаться?
— С женщиной. — Он приоткрыл дверь шире, чтобы старушка увидела Надю. — Видите? Это женщина. Та, с которой я хочу расписаться.
— Загс, по-моему, не работает. Поднимитесь на второй этаж в общий отдел. К Марье Никифоровне.
Старушка с силой ударила по клавишам машинки. Козырев, поднимаясь по широкой лестнице, удивленно посмотрел на Надю:
— Почему ты смеешься?
— Ты замечательно ей объяснял. — Надя прыснула. — Женщина, с которой хочу расписаться…
На нее напал смех. Пришлось немного постоять перед белой дверью общего отдела, пока Надя не успокоилась. Потом они, постучавшись и не получив ответа, вошли в большую комнату, заставленную желтыми канцелярскими шкафами. За столом у окна говорила по телефону седоватая, по-мужски стриженная женщина лет сорока пяти.
— А куда ваша бытовая комиссия смотрит? — говорила она резковатым низким голосом. — Ни черта она не делает, Семенов, и нечего мне очки втирать заготовкой топлива. Помощь детям фронтовиков — не кампания на две недели, а постоянная ваша забота, понятно тебе?.. А я еще раз говорю, — повысила она голос, — мы не допустим, чтоб в Кронштадте появились беспризорные дети. Заруби на носу. — Она бросила трубку и посмотрела на вошедших: — Слушаю вас.
— Вы Марья Никифоровна? — спросил Козырев.
— Да. — Женщина поднялась из-за стола, ее служебно-замкнутое лицо вдруг помягчело. — Надя? — Пошла к ней, порывисто обняла. — Здравствуй, милая.
— Здравствуйте…
Теперь и Козырев узнал в этой женщине с властными манерами ту, что подходила к Наде выражать сочувствие на похоронах Александры Ивановны. Кажется, она назвала себя Рожновой. Она пустилась расспрашивать Надю — как живешь, где работаешь, ну и все такое. Надя отвечала односложно, и Козырев понял, что она очень смущена и, кажется, готова убежать…
— Марья Никифоровна, — вклинился он в женский разговор, — вы извините… Кто у вас регистрирует браки?
— Браки? — Рожнова уставилась на него, перевела взгляд на Надю и обратно на Козырева. — Вы хотите пожениться?
— Да, — сказал он. — Вы правильно поняли. Именно этого мы хотим.
— Присядьте. — Рожнова, озадаченная, подошла к одному из шкафов, порылась на полках, перешла к другому. Вытащила толстую конторскую книгу. — Вот браки. — Полистала книгу. — Последняя запись сделана двадцать первого июня сорок первого года.
— Ну что ж, — бодро сказал Козырев, — пора сделать новую запись.
— Да вы присядьте. — Рожнова открыла дверь в смежную комнату: — Зоя, где у нас бланки свидетельств о браке? Да, о браке. Ну, тут граждане пришли регистрироваться. Так есть у тебя? Ну, найди.
Она прошла к себе за стол. На ней был жакет синего флотского сукна и черная суконная юбка.
— Так. — Она снова сделалась официальной. — Вы хорошо обдумали?
— Да, — сказал Козырев, — мы хорошо обдумали.
— И ты, Надя?
Надя кивнула. У нее горели щеки, ресницы были опущены.
— Дай твой паспорт. И ваше удостоверение,
