Владимир Рыбин - Непобежденные
В другой раз он увидел себя сидящим на каком-то гладком камне. Камень был теплый, совсем горячий, а впереди, на другом камне, длинная какая-то надпись. «Пораздайтесь холмы погребальные…» — прочел Иван и не испугался, только подумал, что дошел до точки, «…потеснитесь и вы благодетели… Сомкните ряды свои, храбрецы беспримерные, и героя Севастопольской битвы окружите дружнее в вашей семейной могиле.»
— Не то читаешь, браток, — услышат рядом чей-то голос.
С трудом повернулся и первое, что увидел — звезду на рукаве, а рядом на ремне фляжку. Словно в замедленном кино видел он, как поднялась рука, отцепила фляжку, протянула ему.
Он пил и пил, зажмурившись, и казалось, никогда не напьется. Слизнул последние капли, виновато взглянул на человека. Перед ним был высокий худощавый политрук с тремя кубарями в петлицах.
— Что это? — спросил Зародов, скосив глаза на надпись.
— Могила генерала Хрулева. Это Братское кладбище. С той еще обороны.
— Шел в медпункт, а попал на кладбище. Видно плохо мое дело.
— Шутник! — изумился политрук. — Ну нет, такие не умирают. И читать тебе не это надо. На-ка прочти другое.
Он протянул ему листок с крупным типографским текстом. Первое, что бросилось в глаза, — жирная подпись «И.Сталин». Буквы разъезжались перед глазами, но он все же уловил смысл: «Горячо приветствую доблестных защитников Севастополя… Самоотверженная борьба севастопольцев служит примером… Уверен, что славные защитники Севастополя…»
— Уяснил? А ты — помирать. Давай-ка я тебе помету до врачей добраться. Держись… Вот так, здоровой рукой за шею. Держит рука-то?…
Они пошли, обнявшись, как двое закадычных дружков, по чистой аллее меж вытянувшихся по стойке «смирно» кипарисов. Там, куда они шли, блестела на солнце бухта, за которой то и дело вскидывались дымные разрывы. Там задыхался в огне и дыму каждый день уничтожаемый и все не уничтоженный город.
VII
«Грузия» тонула у всех на глазах. Прошла сотни миль, отбилась в море от вражеских пикировщиков, только потеряв скорость от близких взрывов бомб, благополучно миновала минные поля, и вот уже в бухте, где, казалось, было всего безопаснее, когда оставалось только отдать швартовы, к ней через барраж наших истребителей прорвались «юнкерсы». Две крупные бомбы рванули корму, где были ящики с боеприпасами, и все, кто видел это, поняли: удержать судно на плаву или подтянуть его ближе к берегу не удастся. «Грузия» кричала хриплыми гудками, как всегда кричат умирающие пароходы, но рвущие душу крики ее едва прорывались сквозь грохот бомб, треск зениток, рев и гул воздушных смертельных схваток. Все плавсредства, какие были в бухте, ринулись к тонущему судну. Вскидывались белые столбы взрывов, начал тонуть тральщик, сопровождавший «Грузию», на месте одного из катеров внезапно вырос огненно-черный сноп, но это никого не останавливало: на транспорте были люди, много людей, очередное пополнение для редеющих в боях севастопольских частей и подразделений.
Мало было зрителей у этой трагическом картины. Только женщины из числа все еще остававшихся в городе местных жителей, медперсонал некоторых госпиталей да немногие работники штабов, которым не пришлось этим утром быть на передовой. Женщины плакали, мужчины кусали губы. Многие если и не понимали, то чувствовали: гибель «Грузии» означает окончательное крушение надежд на регулярное снабжение Севастополя людскими пополнениями, боеприпасами, продовольствием. Людей с тонущего судна спасут. Но 520 тонн снарядов, так необходимых умолкающим без боеприпасов пушкам, пойдут на дно. А самое главное — останутся на берегу тысячи раненых, уже приготовленных к эвакуации. На чем их вывозить, когда больших транспортных судов на Черном море почти не осталось?…
Александр Колодан добежал до Приморского бульвара, когда все уже было кончено. От «Грузии» над водой торчали только мачты. Катера подбирали плавающих людей. Но большинство бойцов сами вплавь добрались до берега. Крики, злая матерщина, пулеметная и винтовочная трескотня, взрывы бомб — все смешалось в немыслимую какофонию, от которой сжималось сердце. Кто-то суматошно бегал по берегу, кто-то торопливо отжимал мокрую одежду, раздевшись до тельняшки. Какой-то боец, прижавшись спиной к мраморной колонне памятника, бил из винтовки по самолетам.
Колодан бежал сюда, повинуясь инстинкту — спасти. Но спасать было уже некого, и он, вспомнив о своих прямых обязанностях, потянулся за блокнотом. И снова сунул его в карман: что можно записать? Трагедий в Севастополе хватало, ими прессу не удивишь. Газетам нужны примеры героизма, а тут что написать? — «Героически спаслись?»
Его внимание привлекли трое бойцов, с каким-то озорным мальчишеским любопытством озирающихся по сторонам. Все трое были одинаково малорослы и худы, в больших, не по росту, гимнастерках, мокрые, с тонкими шеями, торчащими из широких воротничков, — этакие цыплята, потерявшие курицу. Подойдя к ним, Колодан увидел полоски тельняшек на груди и подумал вдруг, что этих трех дружков, прибывших на севастопольский берег вплавь, следует взять на заметку. Да проследить потом их судьбу. Для книги, которую он собирался писать по возвращении в Москву, это могло пригодиться…
Краснофлотцы Костя Мишин, Коля Шурыгин и Валя Залетаев в самом деле были закадычными друзьями. Еще в артиллерийской школе, в Туапсе, договорились: костьми лечь, а не расставаться никогда. И теперь они вместе прыгнули с высокого борта теплохода, когда он начал тонуть, и поплыли рядом, держа ориентир на видную издалека белую колонну, похожую на маяк.
Всходило солнце, белые шлепки разрывов в сочно-синем небе, черные полосы дымов казались неестественно высвеченной декорацией какого-то грандиозного спектакля. Солнечный луч упал на черно-зеленого бронзового орла, распластавшего крылья над беломраморной колонной, и кто-то вспомнил, что это памятник затопленным кораблям. И то, что выплыли они именно сюда с затопленного судна показалось всем троим каким-то жутким предзнаменованием.
На берегу прицепился к ним странный тип без каких-либо знаков различия на командирской флотской форме. Объявив себя корреспондентом, он принялся выспрашивать всякое. Друзья назвались — имена да фамилии — не секрет, — а на другие вопросы отмалчивались.
Выручила команда строиться. Объявился откуда-то неизвестный командир, построил мокрых людей, уверенно рассортировал их, будто доподлинно знал каждого. Троим друзьям не пришлось биться за свое единство, к чему они все время готовились. Щуплый, совсем, по мнению ребят, неавторитетный на вид, старшина с полосками тельняшки в расстегнутом вороте гимнастерки, кому они были переданы под начало, оценивающе окинул их с головы до ног и, бросив небрежно «На бегу просохнем», велел всем троим следовать за ним. Пересекли площадь, посреди которой целехонький стоял памятник Ленину, быстро прошли по усыпанной щебнем улице, дивясь черным выгоревшим остовам домов по обе стороны. Знали, что тут идут тяжелые бои, но издали Севастополь все представлялся им белокаменным красавцем. Затем по круто спадающей дороге обогнули бухту. И тут подвернулась полуторка. Шофер произнес какую-то длинную тираду, из которой было понятно только, что он недоволен: приехал за снарядами, а приходится везти необсохших артиллеристов, когда и своим-то стрелять нечем… Но терпеливо подождал, пока эти «необсохшие» забрались в кузов, и рванул с места так, что все трое покатились к заднему борту.
Они были крепкие ребята, — всем по восемнадцать лет, все прошли хорошую школу в Туапсе, — и решили, что им просто не повезло на первых порах. Вот когда встанут к орудию, тогда покажут, на что способны.
Но им не повезло и в части, куда попали так скоро, что не успели наглядеться по сторонам.
— Хорошо, — сказал командир, когда они доложились, как положено. — Пойдете в минометный взвод.
— Мы же артиллеристы! — чуть не хором возмущенно воскликнули они.
Командир поглядел на них красными от бессонницы глазами, согласно кивнул.
— Ничего, минометы проще пушек, освоите.
Все было тут просто. В Туапсе преподаватели подойти к пушкам не давали, пока курсанты не вызубрят теорию. Здесь пожилой минометчик с перевязанными руками в пять минут ввел их в курс дела, — как прицеливаться, как снаряжать мину, куда ее совать, — и довольный, что передал миномет надежным людям, отправился в санчасть. И взводного не было, кому можно было бы пожаловаться, ранило утром.
За взгорочком, где была позиция взвода, состоявшего всего из двух минометов, казалось вполне безопасно. Неподалеку алыми ручьями сбегали со склонов маки, усиливая праздничное чувство, несмотря ни на что не покидавшее трех друзей. Расслабиться бы, похватать эти маки в охапку да подарить кому-нибудь. Но они старались не глядеть на эти маки, а принялись осматривать свою «чудо-технику», у которой кроме трубы да плиты под ней и не было ничего. Быстро сообразили, что все тут зависит от тех же угловых величин, которыми им в Туапсе продолбили головы, и успокоились.
