Юрий Слепухин - Ничего кроме надежды
...Кстати, почему роман так называется? Это – отголосок знаменитой фразы Горация: «Сладостно и почетно умереть за Отечество». Так внушают себе участники террористического акта против Гитлера. Сюжет с неудавшимся покушением в «Волчьем логове» держит читателя в большом напряжении. Но, как известно, «политический блиц-криг» не удался. И в более глубоком смысле неудача эта лишь подчеркивает: жизнью правят не террористические акты, не счастливые или трагические случайности, а глубинные закономерности. К сожалению, XXвек приучил нас надеяться на счастливый случай: революции, «переломы» и т.п. Но не от них зависят истинные судьбы людей и народов. Зато как много – и катастрофически! – нарушают в вековом течении жизни все эти перевороты и перестройки. Об этом, как мы видели, не раз ссылаясь на текст, особенно много размышляет – и показывает! – писатель в заключительной книге тетралогии – романе «Ничего кроме надежды».
Теперь уже мы, читатели этого завершающего романа, переживаем не столько батальные сцены, хотя они и есть, а осмысление войны как трагической задачи «на засыпку»: или поймем, решим и выживем, или – так и будем снова и снова кидаться «из огня да в полымя!». И поэтому здесь нужен писателю – и нам! – весь набор войны: ее быт, ее тылы – немецкий и советский, фронт, лагерь, оккупация, картины жесточайшей бомбежки английской авиацией Дрездена, воспоминания о блокадном Ленинграде... И – споры, споры – в себе и с другими, мысли разных людей, мысли неожиданные, непривычные, опасные. Но недодумав, недоспорив, не разобравшись в себе – не выжить: ни в войну, ни после войны...
Здесь особенно впечатляет многомерное восприятие и переживание войны. Пожалуй, единственное такое в нашей литературе. В романе меньше привычного в жесткости и наглядности боевых эпизодов, но зато мы видим войну во многих прежде отсутствующих (или скрытых) измерениях (поворотах, событиях). Война соединяла сложной связью русских и на чужбине, и в плену, да и в армии. Особенно это связано с русскими эмигрантами второго поколения (Болховитинов).
Вообще же, пожалуй, обо всем этом не писал никто: немецкая сторона в последний год войны (все слои, все души, все обстоятельства). Многое в размышлениях Болховитинова – это, вероятно, результат наблюдений, знакомств Ю.С., личного опыта автора, работа его души и мысли. К Кириллу Болховитинову это относится более всего. Но это чувствует и Сергей Дежнев, думая о прежней Татьяне: «Танин образ вдруг распался в его душе». Да, изменились русские люди всех поколений, особенно же – молодежь, больше всего та, что прошла через оккупацию, побывавшая в фашистском рабстве... Это – измерения войны, которых, в сущности, не было во всей необозримой «военной» прозе полувека! Особые страницы романа – жизнь «остарбайтеров» в лагере (например, Шарнхорст). И это, тоже, пожалуй, впервые в русской литературе: в такой наглядности, достоверности, безжалостной обыденности. Вероятно, здесь, и – как писалось – на многих других страницах, Юрий Слепухин в психологической рефлексии опирается, несомненно, на немалый и нелегкий личный опыт.
Но и «другая», немецкая сторона тоже открывается по-новому. Отступает немецкая часть, и мысли отступающих – новы и откровенны. Идет развал немецкой армии, прежде всего, духовный. Это погружение в человеческие души «другой стороны» – одно из самых своих открытий Ю.С. Всех людей война метит своей печатью. То, что писал Слепухин двадцать лет тому назад, только в наши годы становится явью отечественной литературы. Тут у него немало полемики с шаблонами прежней прозы о войне.
За всем этим стоит глубокое, напряженное желание писателя: сквозь переломные события войны вернуться к «переломам» самой нашей истории в XXвеке. Об этом много думают у него люди, наученные войной, прозревшие в годы войны. У читателя снова и снова возникает чувство неисчерпаемости той, подлинной войны (но и неисчерпаемой силы жизни, которая этой войне, этому взаимоистреблению народов и людей противостоит). И снова нужно подчеркнуть: эта необычная и небывалая «информационная» насыщенность особая – особая у Ю.С: во всей огромной литературе о войне не найти того, чему был свидетелем, в чем участвовал писатель.
Это одно делает его тетралогию обязательной в русской литературе. (И все же, не скрою, при всей увлеченности и даже потрясенности прочитанным у Ю.С., не проходит ощущение, что весь его цикл романов – это грандиозное полотно, состоящее... из эскизов. Писатель, как говорится, «застолбил» огромную тему и – заготовил себе работу еще надолго.
Это подтверждается его незавершенным романом «Не подводя итогов», который, к сожалению, уже никогда не будет дописан, Юрий Слепухин успел написать лишь пятую часть задуманного...
Сколько он видел! Чего только не наслышался! Иные – многие! – страницы читать просто нелегко – столько в них тяжелой, больной, но неизбежной ПРАВДЫ о пережитом Россией в XXвеке. И эта правда тоже почти не затронута нашей литературой о войне! Таков, например, уже упомянутый разговор Кирилла Болховитинова с «идейным» власовцем: «Гражданская война продолжается»! Это – едва ли не самые трудные и горькие страницы (их, в свое время, вычеркнула идеологическая цензура! Дело в том, что последние две книги ранее были одной, под названием «Час мужества». По идейным соображениям в «Лениздате»«задробили» роман, после этого в течение 10 лет ни одну строчку Слепухина не печатали! Существует целая переписка Ю.С. с различными инстанциями по этому поводу! Писатель решил разделить «Час мужества» на две книги: «Сладостно и почетно», «Ничего кроме надежды», соответственно разделив темы Германии и России, и, конечно, впоследствии дополнил каждую из них. Но в целом эти все события были описаны сразу!...)
Четвертая книга эпопеи – это еще большее погружение в трагедию войны, трагедию истории. Оправдано ее название уже тем, что писатель – и его герои! – не страшась, думают о пережитом: и личном, и народном. И пережитом всеми народами, втянутыми в мясорубку войны. Для завершения книги характерно это сознание незавершенности самого движения жизни в век небывалых потрясений. И – тяжких трудов исцеления покалеченной истории, которые предстоят человеку и народу. Свет этой надежды, давшей название последней книге тетралогии, – сотворен и оправдан всем ходом повествования и оставлен нам в наследство писателем. Нелегкое, но такое необходимое наследство!
«Да, Великая Отечественная... Надолго теперь, на десятки и десятки лет суждено ей остаться самой засекреченной войной нашей истории», думает, как мы помним, один из самых опытных и знающих героев Ю.С, генерал-полковник Николаев. И для этого у него есть все основания. В этом трудном прогнозе воедино слиты бесстрашие глубокого исследования, сострадание истинного патриота и честность всезнающего свидетеля. И – ответственность художника, глубоко переживающего создаваемую им истинную картину жизни.
Оптимизм романа труден. И понятно – почему. И все же это именно оптимизм, вера в бессмертие народной души и труда народа по самовоскрешению. На финальных страницах Кирилл Болховитинов, ставший жертвой репрессий, все же убежден: «главное – вечное – остается неизменным и рано или поздно восстанавливается».
...Конечно же, в этих переживаниях Татьяны Николаевой, Сергея Дежнева, Болховитинова (этого – в особенности!) – немало от пережитого самим писателем, в юные годы поставленного перед мучительным выбором: вернуться – под конвоем – на Родину? Или – оказаться на чужбине? Тяжело лишаться родного ДОМА! Ибо – при всем трагизме повествования – война в романах Ю.С. пережита писателем и его героями как особый «момент свободы». Закончилась война – и снова наступило время «продолжения политики». Вот почему «на войне было легче», как думает генерал-полковник Николаев. Наступает «душевная разруха после войны», вновь берет в плен людей «липкая отравленная паутина страха и подозрительности».
