Валентин Бадрак - Офицерский гамбит
Слушая этого немолодого человека, который казался Артеменко мудрым реалистом, он вспомнил московские расклады перспектив украинской оборонной промышленности. Крупными высокотехнологическими производствами, типа самолетостроения или сложного двигателестроения, следовало завладеть в течение ближайших трех-четырех лет, не теряя инерции победы. Если где-то не будет удаваться, как с этим несговорчивым Бурченко, – расчленить производства, например отделив конструкторские бюро от серийных предприятий. Одно без другого станет бесполезным, начнет погибать. Заставить вообще таких директоров жить по формуле: «Или отдать контроль Москве, или лишиться возможности развиваться». Подключить для этого весь диапазон рычагов – от предложения выгодных заказов до полного отказа от закупок продукции и поставок комплектующих. Такого, по расчетам умельцев в Белокаменной, даже Бурченко не выдержит, прибежит, как миленький. Еще ряд предприятий, что представляют угрозу как конкуренты, будут банкротиться и уничтожаться, – благо, капиталы в России имеются. Имеются давно осевшие в Украине финансовые мешки, готовые подработать на себя и на царя. Имеются давно пригретые банки с необъятными средствами. Алексей Сергеевич вспомнил, как один банкир рассказывал ему о том, как посадили на крючок целый авиационный завод благодаря негодяю-директору, который под один и тот же самолет получил кредиты несколько раз. А банкиры благоразумно делали вид, что не замечают вручную перебитых номеров на фюзеляже… Хохлы бывают разные… Ну, а мелочовка – заводики, институтики – кто выживет, тот выживет. Алексей Сергеевич поморщился, подумав вдруг, что ведь и ему могут тут продлить его командировку – с целью закрепления победы. «Невыносимо! Как это невыносимо!» – подумал он, с тоской глядя на советского директора, лицо и поза которого в спокойном состоянии могли бы служить образцом невозмутимости. «Сказать ему, что если он не согласится на стратегическую сделку с россиянами, ему конструкторского бюро не видать и заказов его лишат, а новые агрегаты передадут для внедрения в серийное производство прямо на российские предприятия. Его выдающееся производство – если только он опять будет артачиться – будет рассечено и постепенно попадет под полный контроль России. А с ним и сам Бурченко станет никем». Но Артеменко подумал и ничего не сказал. Этот, пожалуй, выкрутится или договорится. Или пусть ему скажут другие… Как же это все надоело!
Они говорили еще о многом, проведя в беседе вместо запланированных двух часов целых три. Прямо на заводе, в отдельном зале Бурченко распорядился накрыть стол, пригласил в собеседники еще двух человек, вероятно заместителей, и часть разговора, непринужденного и спокойного, прошла уже за обедом. Этот человек-хозяин казался Алексею Сергеевичу нетипичным украинцем. Он много и раскрепощенно говорил, совсем как россиянин времен Горбачева или Ельцина. Но то были разговоры на общие, занимающие всех темы. Как только в разговоре что-то касалось шероховатой поверхности бизнеса, Артеменко тотчас натыкался на гранитную стену. Бурченко – он это чувствовал – был реальной влиятельной фигурой в украинском истеблишменте, но не кичился, не тужился, как многие другие, лишний раз показать свое могущество, а напротив, старался расположить всех внешней простотой, почти спартанской обстановкой абсолютно нероскошных заводских апартаментов и радушием, а также тем, что позволял быть с ним на равных. Эта аскетическая обстановка удивляла Артеменко, который хорошо был осведомлен, какую партию и в каких объемах финансирует этот хитрый промышленный небожитель. Из всего, что придавало шарм обстановке, Артеменко мог бы выделить разве что оригинальную бронзовую статуэтку охотника с собакой: у самого охотника вместо глаз были ружейные стволы, а у собаки вместо туловища – пушка времен Кутузова, стреляющая ядрами. Увидев, как Алексей Сергеевич несколько раз восхищенно оглядел скульптуру, Бурченко расплылся в самодовольной, подчеркивающей его значимость улыбке и пояснил:
– Подарок наших милитаристов. Это работа известного современного мастера, с такой же фамилией, как у не менее известного отечественного олигарха.
Артеменко не стал справляться об имени творца, но про себя машинально зафиксировал, что промышленник скульптора поставил гораздо выше миллионера.
Итак, политика деструктивна по своей внутренней природе, размышлял Артеменко, подводя итоги встречи по привычке в постели перед сном. Что ж, он и раньше об этом догадывался. Пусть не был уверен абсолютно, но интуитивно чувствовал. Разумеется, и разведка, обслуживающая политику, тоже деструктивна. Ну и что из этого следует? Да ничего, все это он знал и раньше, просто не думал об этом вот так конкретно. Но он не подозревал, что эра деструктивно сильной политики сменилась эрой деструктивной мягкости. Они, эти новые политики, – вроде бы не филистеры. Но явно и не великие люди. Обладатели среднестатического, нереактивного интеллекта, носители невыразительного, мутного сознания, слишком гибкие в публичной деятельности и личной жизни. И вот на этих средних людей он работает! Уму непостижимо! Манекены – выразители желаний определенной части влиятельных людей, реже – части населения страны. Люди-фантомы, завладевшие средствами массовой информации, занимают теперь то срединное положение, которое позволяет при помощи отработанных манипуляций с массовым сознанием и определенных ресурсов с максимальной легкостью влиять на обывателя. Делать его податливым, как пластилин, в стратегических вопросах идеологии и ценностной ориентации. Оперировать его страхами и инстинктами. Причем так, чтобы создавалось впечатление, что решения принимает он сам, этот существенно поглупевший, основательно заблудившийся, обыкновенный, никуда не стремящийся житель XXI века. А борьбу вывести на тактический уровень… Потому-то парад средних, даже, пожалуй, в чем-то блеклых личностей всех устраивает. Калейдоскоп ложных стереотипов, блестящих фетишей и искусно выполненных подделок, выдаваемых за ценности, вполне сходит с рук. И будет сходить до тех пор, пока совместные усилия, помноженные на технологии, позволят противостоять варварству, которое тоже основательно видоизменилось, окрепло, притаилось, стало более маневренным, более ядовитым и более замаскированным.
Артеменко явно был смущен потоком новых, совершенно несвойственных ему мыслей. У него появилось еще больше вопросов без ответов, чем было раньше. Так что же он тут делает, почему он до сих пор здесь и выполняет работу чистильщика? Космополит Бурченко пробудил в нем какие-то новые сомнения, беспокойство иного толка. Алексею Сергеевичу казалось, что он недалек от прозрения. И в то же время глубоко внутри у него нарастало беспокойство – ему мерещилось, будто что-то нехорошее, неудержимое, как цунами, должно произойти в его жизни. Не обязательно с ним, но с его участием, и непременно повлиять на его жизнь. Где-то в этом загадочном витраже место и его божков, думал он. Просто тут, в Евразии, с ее непостижимой, примитивной верой в добрых царей, все перевернуто. Чтобы не сказать – извращено. Это и есть новые технологии в действии. Горбачев был вроде не хлипкий, но его готовность признать ценность человеческой жизни сблизила его с Западом, зато ускорила внутренний распад империи. Ельцин, внешне упругий и крепкий, оказался на поверку хрупким. Немного поиграл и принял облик веселого, задиристого, непредсказуемого до глупости царя. Он и не пытался искоренить пороки. Да и возможно ли это?! Ведь еще Тургенев сокрушался о коррупции в своих «Отцах и детях», так разве под силу было бы сутяжному и беспокойному Борису Николаевичу справиться с драконом, которого могут победить системно внедряемые принципы и власть законов?! Никогда! Потому что в этом случае ему пришлось бы добровольно отдать часть своей царской власти. А со времен кровавого насильника Ивана Грозного собственный, пусть и дутый имидж, собственная, пусть даже тщательно сфабрикованная репутация важнее каких-то там людских жизней, человеколюбивых принципов, мифической созидательности. А Путин что?! Путин – то же самое, твердо ответил он сам себе. Просто он другой, из иного материала. Путин так же, как и другие, стремится убедить весь мир в собственном соответствии той миссии, которую слепили для него его окружение, политологи, имиджмейкеры, спиндокторы, разведчики и прочая придворная челядь. Так и он, Артеменко, тоже прислуга?! От этой мысли стало страшно и тошно. Второй, более прагматичный и поверхностный голос внутри него попробовал спасти ситуацию: «Слушай, дружище, а чего ты тут сопли развесил? Ты что, раньше не знал, чем занимаешься?! Да миллионы людей занимаются еще более дрянной работой и не киснут! Миллионы почитали бы за счастье заниматься тем, чем занимаешься ты! В самом деле, чего ты боишься? Ну задолбают этих украинцев, хохлов недобитых, так они сами виноваты. И потом, кто узнает о том, чем ты тут занимаешься? Ты что, будешь на каждом углу рассказывать о своей работе?! Успокойся и не забивай голову чепухой!» Этот внутренний голос был раздражен и вспыльчив. И Артеменко знал почему. Ему, этому голосу, не хватало сил сражаться, он уже задыхался в удушающем астматическом кашле под неумолимым напором варварской действительности.
