Северный крест - Валерий Дмитриевич Поволяев
– Но почему-у? – вновь с нехорошим изумлением пробрякал свинцом Арсюха, из ноздрей у него едва пар не вырвался. Подбитые глаза-щелочки сжались в две маленькие прорези, в углах прорезей показались крохотные мутные слезки.
– А ты сам не разумеешь?
– Нет.
– Такое к тебе отношение команды, Арсюха. Чего ж тут непонятного?
Арсюха узрел в углу камбуза круглую вращающуюся табуретку, прицелился к ней задом, сломался в коленях, будто кукла, сел. Слезки, собравшиеся в уголках прорезей, шлепнулись ему на фасонистые клеши.
– За что? – прошептал он горько, попробовал найти в себе самом ответ, но ответа не было, и он поднял взгляд на кока, посмотрел на него с надеждой.
Кок отвернулся от него.
– И эти самые… от меня также отвернули рожи, – пожаловался Арсюха, – солдаты, которых как скот загнали на палубу…
– На солдат вообще не рассчитывай, – предупредил кок, – если уж свои не пошли тебя защищать, то чужие тем более не пойдут.
Арсюха схватился руками за голову и, отворачивая ее, крутанулся вместе с табуреткой, застонал.
– Интересно, в чем я провинился перед коллективом?
Кок молчал, не отвечал.
– А?
– Не майся, – наконец отозвался кок, – иди лучше спать. Сегодня ночью мы уходим в плавание.
Арсюха всхлипнул, выпрямился и взметнул над собой кулаки.
– Ладно, когда вернемся, я рассчитаюсь с этими паровозниками за все. За все, понимаешь, Митька?
– Так точно, – равнодушно проговорил тот, – рассчитаешься за все.
* * *Ночью, когда солнце неподвижно застыло нестираемым медным пятном в светлом небе, миноноска вышла в море. Погода была спокойная, мелкая рябь туго стучала в железное днище корабля. Миноноска держала курс точно на медное блюдо, висевшее над горизонтом.
Лейтенант уже несколько раз заглядывал в рубку – там, стоя рядом с рулевым, глядел на компас и что-то вычислял про себя, затем переводил взгляд на солнце и задумчиво щелкал кнопками перчаток. Бросок на Онегу не нравился ему.
По сути, миноноске, боевому кораблю, предназначенному для борьбы с грозным врагом, отводилась в этом походе жандармская роль. Лебедев же никогда жандармом не был. Боевой офицер, награжденный Святым Георгием, Анной четвертой степени – темляком на парадный палаш яркого алого цвета, который морские служаки презрительно называли «клюквой», двумя Владимирами и Анной третьей степени с мечами – в общем, он имел полный джентльменский набор. Получен был набор за лобовые атаки, произведенные на германские суда. Всякое было в жизни лейтенанта, но такого, чтобы нагонять страх на темных голопупых мужиков, живущих на северных реках, не было.
У лейтенанта даже перехватывало горло, чьи-то липкие пальцы пытались сжать его, и Лебедев неуклюже шевелил плечами, дергал головой, стараясь избавиться от неприятного ощущения, и вновь уходил к себе в каюту.
В двадцать три ноль-ноль он вновь заглянул в рубку и предупредил старшего офицера Рунге, находившегося на вахте:
– Иван Иванович, когда подойдем к Онеге, разбудите, пожалуйста. Там очень сложный вход в реку – течение в устье наносит много песка. Обычно в реку входят с лоцманом.
– Я знаю. Разбужу непременно, не тревожьтесь, – сказал Рунге. Человеком он был педантичным, из тех, что если уж что-то обещают, то обещания обязательно выполняют.
– Раньше половины седьмого утра мы все равно вряд ли к Онеге подойдем, – добавил Рунге вдогонку, когда Лебедев уже вышел за дверь рубки.
Яркое солнце, бьющее мичману прямо в лицо, окрашивало его седые волосы в брусничный цвет. В аккуратной шевелюре Рунге не было ни одного темного волоска – сплошь седина.
В марте семнадцатого года, когда Балтийский флот превратился в сплошной митинг, Рунге решили расстрелять матросы-анархисты: дотошный, требующий точного исполнения служебных обязанностей Рунге показался им излишне придирчивым. А раз придирчивый – значит, барин, которого надо отправить в преисподнюю.
Плюс ко всему Рунге был немцем. Ненависть к немцам среди матросов Балтийского флота была велика.
Мичмана поставили к стенке. Еле-еле отбили его у анархистов. Сделали это, кстати, большевики.
– Какой же он латифундист, какой же он немец? – кричали они в лица анархистам. – Он – Иван! Иван Иванович! Немец не может быть Иваном.
– Не Иван, а Йоханн, – отбивались от цепких большевиков анархисты. Пока Рунге стоял у стенки старого каменного пакгауза под стволами винтовок, он поседел – стал белым как лунь.
И тем не менее матросы миноноски считали, что Рунге повезло – он остался жив. В то время как другие на его месте отправились в мир иной, а комендант Кронштадта вообще был поднят на штыки и умер в страшных муках.
Рунге был невысок, крепко сбит, широкий волевой подбородок его украшала ямочка – признак твердости характера. Он равнодушно поглядывал на бесцветные волны, длинными кручеными валами подкатывающиеся под днище миноноски, краем уха ловил обычные корабельные звуки – хлюпанье придонных насосов, чвыканье водоотливки, звонки сигнальной вахты, усталый хрип работающей воздуходувки, плеск воды под узким железным корпусом. Миноноска была хоть и малым кораблем, но все равно это был корабль, боевая флотская единица, способная несколькими ударами своих пушек снести с каменных берегов рыбацкую деревню, а спаренным залпом двух торпедных аппаратов пустить на дно тяжелый линейный корабль. Рунге любил свою миноноску.
Впрочем, другие офицеры, бравые мичманы – на миноноске все, кроме командира, были мичманами: старший механик Крутов, артиллерист Кислюк – относились к своему маленькому кораблю точно так же.
Вдалеке тянулась серая строчка берега, она то пропадала, растворяясь в розовом морском пространстве, то возникала вновь, приближалась к проворной узкотелой миноноске, и тогда Рунге подавал команду довернуть чуть штурвал в открытое море – боялся при отливе наскочить на камни. В шесть часов утра строчка берега провисла и разорвалась – завиднелся вход в Онегу.
– Правь на разрыв в линии горизонта, – велел Рунге штурвальному и пошел будить лейтенанта.
По дороге столкнулся с Чижовым – тот, бледный, с запавшими щеками, навис над бортом в позе мученически изогнутого вопросительного знака…
– Мутит что-то, – пожаловался поручик, помял пальцами горло, – море я совсем не переношу.
Рунге посочувствовал ему: это ведь как кирпич на голову, одних сбивает с ног мелкая волна, которую не боятся даже воробьи, другие огромный девятый вал встречают с вежливой улыбкой – он им нипочем. Все зависит от организма, а почему у одних организм один, а у других другой, не знает никто.
– Возьмите в рот кусочек сахара, – посоветовал Рунге, – кое-кому это помогает. Хотя не всем.
Чижов кивком поблагодарил мичмана, пожаловался:
– Перед солдатами неудобно, скажут – слабак.
– Не вбивайте в голову, – посоветовал Рунге назидательным тоном и бочком протиснулся в узкий коридор, в котором находилась каюта командира. Стукнул костяшками пальцев в лакированную дверь. – Игорь Сидорович, виден створ Онеги. Через полчаса будем входить в реку.
– Благодарю, Иван Иванович, – послышался глухой голос лейтенанта. – Сейчас я приду в рубку.
Река Онега была известна всему Северу своим непростым характером.
