Пехота-2. Збройники - Брест Мартин

— Тридцаааать? Шо ж он так херово выглядит-то?

— Як — хєрово? — выпрямился Шматко и начал разминать пробитое еще летом запястье. — Як усі з села. То ж не город. Як усі…

Я кивнул и молча вышел. Мучительно захотелось позвонить домой. Услышать голос жены и хоть несколько неумелых словечек от сына. Поговорить с мамой, успокоить — «поел-и-в-шапке». Послушать сдержанное бурчание отца. Просто потрогать немного тот мир, который начал уже понемногу забываться, тот, который был на той стороне цифрового мостика длиной в семьсот километров. Тот, который меня ждал… нет, тот, который ждал нас всех.

Кроме Кирпича.

… Борщ был горячий, жирный, густой и с двумя добрыми кусками слегка поцветшего хлеба. Я как-то до армии ко всяким супам-борщам равнодушно относился, ну горячая вода с вареной картошкой — ну что за еда?

Блиндаж был… уютным. Обжитым. Двухъярусные нары, закиданные спальниками, подбитый пленкой потолок, немного косо стоящая буржуйка в углу остывала, рядом в пустом цинке лежала горка золы. Стены из пыльной сухой земли были завешены старыми подранными одеялами, которые, казалось, непрестанно колыхались, создавая странное ощущение постоянного движения вокруг. Петрович закрутил вентиль газового баллона, наклонил казан и быстро навалил миску борща. В красной жидкости показались куски мяса, а вот дурного белого жира не было. Значит, перед заправкой Петрович пошел в палатку, где хранились наши запасы еды, набрал банок десять тушенки, вскрыл их с обратной стороны и полчаса выбирал из этого месива куски именно мяса. Мы однажды прикинули: в банке тушенки в полкило выходило примерно сто грамм нормального мяса, остальное можно было есть или по крайней голодухе, или если уж ты совсем непритязателен.

Миска была осторожно поставлена передо мной на низкий военный ящик, рядом, кроме хлеба, появилась половина немного пожухлой луковицы, солонка из гильзы от ВОГа и классическая алюминиевая ложка, прям как в пионерлагере, аж взгрустнулось. Вытертая влажной салфеткой миска отблескивала в свете «экономки».

— Може… тогой? По п’ятдесят? — аккуратно поинтересовался Петрович и сделал невнятное движение в сторону полки. При этом на полке никакой «пляхи» не стояло.

— Не-не, Петрович. Не хочу. Ща еще командарм припрется, как я буду с запахом? Такой весь надежный и толковый сержант, целый мощный взводный опорный пункт мне доверили, а я тут вгашеный.

— Ну чому сразу вгашений? Для апетіту…

— Аппетит у меня и без того хороший. Вкусный борщ, Петрович, спасибо.

— Кушай, синку, кушай, — Петрович махнул рукой и полез к полкам возле выхода наводить какие-то порядки. Поворчал под нос «знову дров не принесли, от люди…» и ушел наружу.

Борщ действительно был великолепен. Горячий, еще чуть ли не кипящий, в раскаленной миске, а главное — он был прямо здесь и сейчас, можно было быстро, обжигаясь, поесть и… что? Что дальше?

Я ел и размышлял. Нет, бухать я не хотел, даже не потому что приедет замкомбата. И даже не потому, что не хотелось — к алкоголю я был достаточно равнодушен. Просто… просто я впервые вот так почувствовал… ааа, черт его знает, ответственность, что ли? Я вдруг понял, что не очень-то и знаю, что происходит на ВОПе, что нужно за всем присматривать, все держать на контроле и главное — «не проеб@ть вспышку». То есть — не облажаться. Пить в этой ситуации вот совсем не хотелось. Правда, были еще пацаны, на которых можно положиться. Фууух, хорошо, что есть пацаны. О, кстати об ответственности. Тре таки Васю набрать и доложить. Чи уже после замкомбата? И СПГ сходить самому посмотреть, шо там Дима наделал. И проверить, сколько цинков на АГСы и на «дашки». И еще найти Серегу Президента и узнать, что у нас по «морковкам», бо пороховых мало оставалось… и еще…

На этой мысли борщ закончился, а в блиндаж, сложившись неуклюжим циркулем, влез Лом.

Лом был высоким, костлявым, с огромными ладонями и вечным желанием создать вокруг себя привычный мир. Иногда это принимало причудливые формы — Лом пытался посадить лук и петрушку возле блиндажа, притащить к «дашке» неизвестно где раздобытое кресло от «Волги», или вот как сейчас — создать из блиндажа дом.

Лом тащил дверь. Нормальную такую советскую дверь, деревянную, обитую ДПВ и крашеную в когда-то белый цвет. Я, к сожалению, знал, откуда взялась эта дверь, но предпочитал об этом забыть. Лом крякнул, втолкнул дверку в блиндаж, поднял ее и притулил к проему. Я отставил пустую миску, облокотился о нары и сунул в рот сигарету — этот блиндаж был «курящим», в отличие от первого. Лом, сосредоточенно пыхтя, ворочался в проеме, пытаясь пристроить дверь на место завешивающего вход синего с подпалинами одеяла. Дверь откровенно не влезала.

— Ломтиииик, — протянул я. Сытость наваливалась сонным теплом, вставать уже не хотелось, хотелось вытянуть ноги и потерять сознание часика на три. Треба кофе намутить.

— А? — Лом обернулся и заметил меня. Тут же расплылся в улыбке. — Мартин, привіт. Покушать зайшов? А картошечку? Картошечку поїв?

— Сонечко, я наївся, дякую. — В стремлении меня накормить Лом соперничал с Петровичем, а я и после борща уже с трудом себя осознавал. — Шо це ти зібрався ваять?

— Та двєрку ж хочу поставити… — Лом почесал давно немытую голову. Так, Ярика опять спросить про баню…

— Лом. Скажи мне, смерть моя лютая, ты когда-нибудь задумывался, почему в блиндажах, выходы которых идут в окоп… в траншейку, всегда на входе висит одеяло?

— Нє… Ну нє у всіх же двєрка є! — Лом с гордостью оглядел стоящую дверку. Та покачнулась и начала падать.

— Так вот, доповідаю тобі, товарищ військовослужбовець, призваний за мобілізацією. Если выход блиндажа ниже уровня земли, то упавшая рядом мина чи снаряд могут сдвинуть грунт. По-простому — осыплется край траншеи и подзавалит выход.

— Ну може… — Лом с сомнением покачал головой.

— Може, може. Если у тебя висит одеяло — ты его сорвал и спокойно вылез, бо полностью ж вход не засыплет. А если у тебя стоит дверка и снаружи упало полкуба земли, ты ее хрен откроешь, и будешь тут сидеть, аж пока тебя не откопают. Если будет кому откапывать. Ферштейн?

— Фігня… — расплылся в улыбке Лом. — А я зроблю, щоб вона внутрь відчинялась.

— Снова плохо. А если двинет так, что твой косяк, который ты явно собрался сделать из досок, которыми Петрович собирался дальше обшивать КСП, перекосит?

— Вирвемо.

— Лом. Смотри. Мне не надо, чтоб по тревоге ты дверь ломал. Мне надо, чтоб по тревоге ты ровно через минуту был на визначеному тобі по бойовому розпорядку місці. Де твоє місце згідно розпорядку?

— На лівій «дашці», — уныло ответил Лом и снова поддержал дверь.

— Вот именно. Я понимаю твое желание сделать вокруг себя настоящий домик. Поставить дверь. Ламинат на пол блиндажа положить. Окна прорубить и занавески повесить. Курей завести. — Я тяжело поднялся и поправил сползшую кобуру с «пээмом». — Очень даже понимаю. Но — нельзя.

— Совсєм-совсєм нєльзя? Бо задуває з-під ковдри сильно.

— Совсем. Повесь еще одно одеяло. Топи сильнее буржуйку, вон она вже совсем потухла. Но дверь — нельзя.

— О! — лицо Лома просияло, как умеет сиять только лицо мобилизованного военного, когда ему приходит в голову гениальная мысль. В этот момент я всегда начинал опасаться за Збройні Сили. — Я її тоді на баню поставлю! А то там теж одіяло на вході…

— Поставь, поставь, дорогой… А лучше — сзади на бэху, вместо бронедверки… Отэто тебе Прапор с Козачком спасибо скажут…

И тут в дверь постучали. «Занято!» — крикнул я и начал натягивать куртку. «Це ж в якого бісового сина така ідея прийшла до голови, шо він притянув сюди цю х@йню?!!» — раздался мощный бас Петровича. Лом отодвинул многострадальную дверь, отвел в сторону одеяло, и в блиндаж шагнула огромная куча ровно наколотых дров. Петрович протиснулся мимо нас, сипло выдохнул и с грохотом свалил дрова возле буржуйки. Я не мог перестать смеяться.

— Ломік! Я ж тебе вже говорив, шоб ти з цією двєркой даже не показувався! — просипел дядька и устало сел на нижние нары.