Юрий Тарский - Испытание огнем
Завьялов лежал на палубе, уткнув лицо в ладони, и тихо стонал. Неподалеку от него, привалившись спиной к борту, сидел Никушев, не мигая смотрел в какую-то точку за спиной Андрея.
Старшина наклонился и осторожно перевернул Завьялова на спину. Лицо матроса заливала кровь, сочившаяся из раны на лбу.
Бинты и йод Андрей нашел в аптечке, но перевязка не получалась: руки плохо слушались его.
— Иди сюда, помоги мне, — познал он Никушева.
Темнота молчала. Андрей направил луч фонаря на матроса. Тот по-прежнему смотрел в одну точку.
— Матрос Никушев, ко мне! — словно выстрел, рассекла застоявшуюся тишину громкая команда.
Никушев встрепенулся, охнул. Глаза у него приняли осмысленное выражение.
Вдвоем они быстро закончили перевязку и перенесли Завьялова к торпедным аппаратам, где было посуше.
— Видать, расшибся сильно, — подал, наконец, голос Никушев.
— Воды налей! — приказал старшина.
Никушев торопливо нацедил кружку из аварийного бачка и протянул командиру.
Завьялов сделал несколько жадных глотков. Вода потекла по подбородку, холодными струйками заползла за ворот робы.
— Теперь хорошо… Спасибо, — сказал он и попытался сесть.
Андрей подошел к кормовой переборке. Предчувствие беды сжимало сердце. Стало жарко. Он стер пот со лба и взглянул на товарищей. Их лица смутно белели в темноте. Огромным усилием воли он поднял руку и легонько ударил по переборке. Прислушался. Ответа не было. Застучал сильнее, потом забарабанил обоими кулаками. На помощь к нему подскочил Никушев.
Затаив дыхание все трое вслушивались в тишину за переборкой.
— Еще… еще стучите! — дрожащим голосом требовал Завьялов.
И они стучали. Слушали зыбкую, звенящую тишину и снова стучали.
— Как же это, старшина? Почему молчат? — растерянно спросил Никушев. — Почему молчат? — повторил он громче.
Андрей торопливо выключил фонарь, он не хотел, чтобы матросы видели его лицо. У него было такое ощущение, будто в груди что-то оборвалось. Сердце, которое он прежде никогда не слышал, билось тяжелыми неровными точками.
— Что делать будем, старшина? — тихо спросил Завьялов.
— Нету никого… одни остались, — простонал Никушев. — И Епишина нет, и Важенина, и командира нашего… Все они там.
Он приткнулся к торпедному аппарату и заплакал, размазывая ладонью слезы по лицу.
— Будет тебе. Ну, будет! — через силу сказал Андрей. — Жить нам надо. Сравняем в отсеке давление с забортным, отдраим люк и выйдем на поверхность в спасательных масках. Глубина тут небольшая, двадцать три метра на глубомере. И берег недалеко, попробуем до него вплавь добраться…
— А если фашисты наверху? — хрипло спросил Никушев.
— Пистолет есть. Живыми не возьмут.
— Нам-то с Никушевым все одно наверх не выбраться, — выговорил Завьялов.
— Ерунду городишь! — оборвал его старшина. — Трусишь, что ли?
— Ну, я, к примеру, трушу, — всхлипнул Никушев и вдруг сорвался на крик: — Да, да! Трушу! А что, может, запретишь? Накажешь?…
Мазин сморщился, как от сильной боли. Хотелось закричать в ответ, ударить по кривящемуся мокрому лицу. Но, будто не слыша обидных слов, он продолжал выжидательно глядеть на матросов.
— Ты-то смелый! Храбрец! Бери, хватай свою масочку! А нам все равно загибаться в этой коробке! — в исступлении кричал Никушев.
— Погоди, Санек, — остановил его Завьялов. — Погоди же, — еще мягче повторил он и, когда Никушев оборвал свой крик, сказал, словно извиняясь за вспышку товарища: — Не обученные мы водолазному делу, старшой. Понимаешь, совсем не обученные… Вот какая, гляди, петрушка. Только сейчас Мазин вспомнил, что оба матроса пришли на лодку с молодым пополнением незадолго до выхода в море. Из учебного отряда их выпустили досрочно, в день начала войны, и легководолазной практики они пройти не успели.
— Не беда, этой премудрости я вас быстро обучу, — убежденно сказал Андрей. — Только запомните оба: устав для нас никто не отменял. Вы бойцы, я старшина, ваш командир. Так будет до конца.
Положив спасательный прибор на колени, изредка подсвечивая себе фонариком, старшина начал необычный урок. Урок не в светлом уютном классе, а в полузатопленном отсеке, на который многотонным прессом давила громада моря.
Ученики были внимательны. Они знали — в предстоящем суровом экзамене оценок только две: жизнь или смерть.
Закончив объяснение, старшина провел с матросами тренировку. Он обвязал каждого тонким линем вокруг пояса, приказал надеть маски и спуститься в затопленный трюм. Сам же со страховочными концами в руках остался на палубе.
— Не так! Не так! — яростно кричал Андрей в черный квадрат люка, когда над водой показывалась то одна, то другая голова. — Не так! Спокойней дышите! Ровней!
Минут через пятнадцать, мокрые и дрожащие, они выбрались на палубу и сбросили маски.
— Пор-р-рядоч-чек, — цокая зубами, сказал Никушев и в изнеможении опустился на палубу.
Завьялов, выплюнув изо рта соленую горечь, поддержал приятеля:
— Отдраивай люк, старшина. Будем всплывать.
Но отдраить люк не удалось: взрывом покорежило его крышку, она не поддавалась никаким усилиям.
Андрей призвал на помощь все свои знания, опыт, смекалку.
…Работать им приходилось поочередно, потому что на узеньком трапе у люка мог поместиться только один человек. Они почти не разговаривали, боясь выдать тревогу, которая росла с каждой уходящей минутой. Пальцы у них были разбиты и кровоточили, глаза слипались от пота.
Старшина украдкой взглянул на часы и провел ладонью по взмокшим волосам. С момента аварии прошло восемь часов. Начинал сказываться недостаток кислорода: стало трудно дышать. Каждый удар, каждое движение требовали неимоверных усилий.
Удары кувалды гулко разносились по отсеку. После каждого удара тот, кто работал на трапе, шумно выдыхал воздух и судорожно хватался за люк, чтобы не свалиться.
“Нет, не открыть его… Не открыть проклятый!” — понял Андрей, но еще долго не мог отдать команду прекратить бесцельную работу. “Ну, еще немного!… Еще десять… пять ударов”, — не веря в чудо, убеждал сн себя, отодвигая минуту, когда придется сказать страшную правду. И эта минута пришла.
— А теперь как же, старшина? — спросил Завьялов.
Никушев, только что спустившийся с трапа, подобрал кусок мокрой ветоши и для чего-то принялся протирать никому уже не нужную кувалду. Потом отошел к своей койке и бережно, словно хрупкую вазу, уложил кувалду поверх одеяла.
Лихорадочное возбуждение, охватившее его во время работы, сменилось апатией. Хотелось одного: лечь на комку и, укрывшись с головой одеялом, окунуться в забытье.
Старшина и Завьялов о чем-то шумно говорили, спорили, но Никушев слышал только их голоса, не различая слов.
Вокруг него будто образовалась пустота. Он никак не мог сосредоточиться на какой-то очень важной, но упорно ускользавшей мысли. “И чего болтают, — думал он. — Неужели не понимают, что это конец? Конец!…”
А старшина с Завьяловым все говорили и говорили, строили новые планы спасения. Их голоса раздражали Никушева. Не выдержав, он устало бросил в темноту:
— Люк не открыть, через торпедные аппараты тоже не выбраться — в обоих торпеды. Их коленом не вышибешь, воздуха-то нет. Чудаки вы…
— Сам ты чудак! — отозвался Андрей. — Есть воздух. Возьмем его из одной торпеды на стрельбовой баллон и выстрелим другую.
— Точно. Помнишь, перед походом лейтенант показывал, как это делается? — подал голос Завьялов.
— Ну, помню, — еще отказываясь верить, но чувствуя, как часто забилось сердце, согласился Никушев. — Только…
— К дьяволу “только”! За работу, хлопцы! — деловито распорядился Андрей. — Главное сейчас — отыскать соединительный шланг. Он где-то здесь, в отсеке.
Завьялов вспомнил, что сам уложил шланг в трюме между трубопроводами, и вызвался слазить за ним. Но Андрей послал в трюм Никушева.
Матрос надел маску и приблизился к люку. Черный проем дохнул ему в лицо угрожающе разверстой пастью. Трюм, в который он еще недавно спускался без опаски, сейчас казался бездонным. Никушев попятился и замер, не в силах сделать и шага вперед.
— Давай! — подстегнул его голос Андрея. Матрос оглянулся, но не сдвинулся с места.
Ото всей его костлявой фигуры с выпирающими лопатками и угловатыми, сникшими плечами исходила такая растерянность, такая безнадежность, что Андрей с трудом подавил в себе желание пожалеть матроса.
— Позвольте мне? — пришел на выручку другу Завьялов.
Андрей даже не посмотрел в его сторону. Вплотную придвинулся к Никушеву и властно приказал:
— Марш в трюм! Живо!
Никушев натянул на голову маску, послушно опустился на корточки и скрылся в темноте.
Аккумуляторная батарея фонаря села, и работать пришлось впотьмах. Вот когда Андрею пригодилось знание отсека! В полной темноте он как при дневном свете. С помощью Никушева ввернул один конец тонкого медного шланга в воздушный резервуар торпеды, другой — в колонку воздуха высокого давления и открыл нужные вентили. Шланг задрожал, забился под напором взревевшего воздуха.
